О законах логики и законах политики
Альфред Тайтельбаум ожидал меня в ресторане Хершфилда. Он одиноко сидел у большого окна, выходящего на пассаж Симмонса, почитывая криво сложенную газету. Для себя он заказал пейсаховку с гусиными шкварками, и, кажется, употреблял уже вторую порцию - с Медовой до Длугой пара шагов, но после того, как я позвонил ему из вестибюля Дворца, меня снова задержали Иван с Кириллом: нужно было заполнить формуляры, выписать свидетельство благонадежности и всякие мелкие документы для поездки… Когда я заходил к Хершфильду, часы показывали семь.
- Держи.
Альфред глянул на брошенные на стол банкноты. Помнил ли он вообще про долг? Или оставил надежду, будто бы я когда-нибудь с ним рассчитаюсь? Я повесил кожух и шапку. Альфред пересчитывал рубли, не спеша перекладывая их между пальцами.
Я уселся.
- Уезжаю.
Он поднял голову.
- На сколько?
- Не знаю.
- Куда?
- В Сибирь.
Он даже поперхнулся.
- Что случилось?
Я рассказал ему про отца, показал бумаги.
- Думал, что я тебе не поверю, - буркнул приятель.
- Ты сам уже месяц пугаешь, что переберешься во Львов.
Альфред закурил. Я заказал водки для того, чтобы согреться. За окном, напротив нас, у дверей под вывеской модистки, разговаривали две молодые женщины в шикарных накидках. Мы разговаривали, наполовину повернувшись к окну, через сизый дым и шум голосов других клиентов - в это время в заведении Хершфильда всегда полно; мы говорили громко и четко, как будто декламировали театральные реплики или давали показания перед судом. Женщины под вывеской модистки смеялись, прикрывая красные губы руками в черных перчатках. Мороз делал их лица еще красивее, зажигал искры в глазах, румянил щеки, раздувал ноздри.
- Лешневский и Серпиньский приглашают меня официально, от имени Львовского Университета.
- Они как раз рассорились с Котарбиньским.
- Там я сделаю докторскую за год или два.
- Начнешь с самого начала?
- Ба! Я тут думал, а не поменять ли фамилию.
- Шутишь.
Альфред пожал плечами.
- Бежков слышал, что я буду стараться получить доцентуру и должность в учебном заведении. А ты ведь прекрасно знаешь, что он выдумывает про евреев.
- С осени в Императорском будет преподавать Лукасевич. Может…
- Польский язык преподавания - это еще не все. Бойкот слишком затянулся. Императорскому Университету уже более полувека, необходимо считаться с традицией.
- Значит, за границу, во Львов? Решился?
- Ты сам говоришь, что не знаешь, когда вернешься. Впрочем, признайся сам, что мы с этой работой застряли. - Альфред поднял из-под стула папку, вытащил из нее кучу бумаг, добрую половину пачки. - Пожалуйста, здесь все, включая мои последние заметки, сделанные потом и кровью.
Я перелистал без особого внимания. Действительно, там была даже статья Котарбиньского из "Философского Обозрения" одиннадцатилетней давности и последняя, отброшенная версия нашей Теории и применения логик, имеющих более двух значений.
- И что, теперь только теория множеств и Буля? - брезгливо буркнул я.
- На Принцип несоответствия я уже глядеть не могу. Видимо, вгрызусь как я заново в первичные выражения для логик Principia mathematical. Если ты возьмешь квантификаторы переменных суждений и функций… Впрочем, я тебе говорил, - вздохнул он.
На этом беседа сдохла.
Я просматривал газету Альфреда.
Война практически выиграна. Россия берется за врагов, находящихся поближе к сердцу Империи. В Петербурге громкий политический процесс. Прокурор обвиняет Вилинковича А. Д. в принадлежности к партии, стремящейся ввести в России демократическую республику. Под лавиной вопросов прокурора, под конец третьего дня процесса обвиняемый признался. На экономических полосах проблемы таможенных тарифов и выступлений в британском парламенте против свободной торговли, а так же банкротств на предприятиях тяжелой промышленности. Американский миллиардер Морган ведет переговоры с немецкими и французскими банками по вопросу учреждения крупного анти-зимназового треста, и вместе с этими банками он уже сделал правительствам стран, которых Лёд не коснулся, предложение на исключительную торговлю по гарантированным ценам, одновременно требуя установления антироссийских таможенных барьеров. Мы отвечаем: пускай мистер Морган купит себе собственную страну! Тьфу, трудно найти вопрос, который бы менее всего меня касался. Я опрокинул рюмочку водки. Колонкой далее, под рекламой Школы Хорошего Поведения Ж. Жужу - карикатура на девиц, гоняющих на автомобилях. Новые выходки суфражисток. Английские суфражистки в ходе выборной агитации пользуются все более возмутительными средствами. Одна из них вскочила недавно в избирательную контору министра Карра, когда министр только что вышел, и облила горячей жидкостью все лежащие на столе документы и воззвания. Капля жидкости попала в глаз министерского секретаря и болезненно ошпарила его. Несмотря на боль, секретарь начал погоню за нарушительницей, но та, выбежав из помещения, уселась на автомобиль и помчалась по тесной улице против движения. Храбрый секретарь продолжил погоню на взятом у кого-то на время велосипеде, но сумасшедшая женщина разогнала машину, не обращая внимания на здоровье и жизнь людей и животных, и таким вот образом ушла от правосудия. Слава Богу, нам в Королевстве и Российской Империи чужды подобные вульгарные обычаи.
Я мял газету, собственных мыслей не было никаких.
От модистки выходили последние заказчицы; женщины уже отошли от входа в магазин, исчезнув из нашего поля зрения. Галантерейную лавку рядом тоже уже закрывали, лампы внутри уже были погашены.
Я стиснул веки, словно в глаза мне только что попала снежинка.
- Не могу забыть той сцены, когда ехал на Медовую… Знаешь, на перекрестке Маршалковской и Иерусалимских сейчас стоит лют.
- Ага.
- Случилась авария, разлился керосин, огонь поднялся на целый метр, даже выше - на пару метров. Но тут, видишь, лют висел над всем этим, он уже приморозился к домам, фонарям, столбам. Перед этим тащился по земле - а над перекрестком пошел в воздух. Начал подниматься он где-то доброй половиной дня ранее. Но, Альфред, этот случай совершенно нельзя было предвидеть! Здесь случайность нагромоздилась на случайность!
Приятель приглядывался ко мне с миной, наполовину веселой, наполовину перепуганной.
- И что это должно быть, полевые тесты на логику?
- А разве логика является наукой, построенной на человеческом опыте? На первый взгляд, что может быть более оторванного от эмпирии? Тем не менее, все мы в этих размышлениях опираемся на собственном опыте, на наблюдении событий, происходящих в мире - нашем мире и наших наблюдениях. Правда и ложь не существуют вне наших голов. Без языка, на котором мы их высказываем, без чувственных впечатлений, на которых мы всему учились - не было бы ни правды, ни лжи.
Альфред затушил окурок в пепельнице.
- Без языка… Именно, в этом языке. В том языке, на котором мы разговариваем, нет ни правды, ни лжи.
- В языке, на котором разговариваем… - начал я и замолк, в тысячный раз осознав ту единственную, несокрушимую истину: что в языке, на котором мы говорим, не выскажешь всех тех трагических изъянов и ограничений языка, на котором мы говорим. Нельзя даже рассказать, почему некоторых вещей невозможно рассказать.
- Тебя все еще преследует антиномия лжеца, - неодобрительно чмокнул я.
Перед вами появляется человек и говорит, что лжет. Он сказал правду? Выходит, он не лжет. Солгал? Тогда - сказал правду.
Какую ценность приписать таким высказываниям? Раз нет правды и нет лжи.
- Помоги мне! - застучал пепельницей по столу Альфред Тайтельбаум. - Где тут гнездится ошибка?
- Мы предполагаем, что человеческий язык в общем связывают законы логики. Тем временем, все наоборот: это язык связывает логику.
- Перекроить язык по отношению к логике - но тогда это уже не будет наш язык.
- И что с того? Если логика является отражением объективной реальности, а не только освященным традицией предрассудком, живущим в наших головах - тогда здесь мы обязаны поступать как физики, постепенно приспосабливающие язык математического описания мира к данному миру.
- Найти такой язык, в котором можно высказать правду… Это значит: в котором все, что можно высказать, будет либо ложью, либо правдой. Гммм. - Он снова засмотрелся через окно на заснеженный пассаж. - Во-первых, на таком логическом языке ты не мог бы говорить о самом себе. Чтобы обойти антиномию лжеца, тебе пришлось бы вывести вне языка все утверждения правды или лжи о предложениях этого языка.
Я фыркнул.
- То есть, снова этот язык не был бы подходящим для высказывания правды.
- Нет! Ты бы сказал, что снег падает, - Альфред махнул в сторону окна, - но не сказал бы, что высказал правду, говоря, что снег падает. Не на том же самом языке. Понимаешь?
- Но это, в свою очередь, не слишком подходит для нашего мира. Действительно ли мы имеем в нем только правду или ложь?