Оживление наступит позже, когда на сбор осенних кормов прибудут княжьи люди. Тут-то и можно будет узнать почти все главные новости о происходящем в княжестве. Почти, потому что кое о чем чуть раньше непременно расскажут проезжающие мимо купцы. Тогда народу будет о чем потолковать. А уж если новости действительно серьезные, да к тому же напрямую касаются самой деревни, тут пересуды на посиделках могут затянуться и до глубокой ночи.
Вот и ныне, невзирая на позднее время, в селище Березовка, что стояла близ Ожска, народ еще не угомонился. Шутка ли, коль наутро присланные от рязанского князя Константина дружинники должны увести незнамо куда тридцать пять мужиков и парней. Словом, всех, кому исполнилось осьмнадцать годков и не перевалило за сорок.
Зачем? Куда? Надолго ли? О-о-о, тут есть о чем говорить и… гадать, поскольку хотя тиун со слов старшего из троицы дружинников по имени Бажен все объяснил, но веры ему почему-то не было. Мол, сказали ему, что предстоит обучить всех собираемых ратному делу, вот он и передал. Пробовали тиуна напоить да развязать язык, но не проболтался, окаянный, а может, и впрямь не знал истинной цели сбора.
Сунулись было к Купаве - чай, сам князь к ней частенько наезжает, но и та руками развела. Мол, знать не знаю, ведать не ведаю, потому как со мной он таких бесед не ведет. К тому ж с тех пор, как он сел на княжьем столе в Рязани, она его и вовсе не видела ни разу. А к суровому княжьему вою подступиться даже не пытались - уж очень мрачным и хмурым он выглядел. Такой, поди, коль речь придется не по нраву, и за меч может ухватиться. Нет уж, ни к чему самим будить лихо, пока оно тихо.
Ясно было одно - неспроста забирают мужиков. И словеса дружинников на веру брать - дурнем быть, ибо ранее никогда такого не случалось, чтоб пешее ополчение сбирали только для учебы. Чай, они не вои, в дружине не состоят и злата-серебра за службу не получают. У них перед князем долг иной: землицу вовремя засеять да урожай собрать, а еще скотину вырастить, дабы и самому с хлебом-мясом быть, и князя не обидеть. Для того каждый малец с детских лет нужные навыки усваивает, а чтоб учиться воевать…
Однако с властями не больно-то поспоришь. Да и ни к чему оно - урожай собран, а то, что не обмолочен, так то уж бабские труды, и мужичьи руки об эту пору не шибко и нужны. Нет, поворчать, хошь для прилику, слегка, все равно надобно. Поворчать, а заодно и обсудить, для чего же на самом деле понадобилось ополчение, ибо правда, она как дуга ветловая, - середка в воде, так концы наружу, а перевернешь, концы в воду уйдут, зато середка покажется. Словом, как ни крути, а ежели с умом, то догадаться можно.
Вскоре все пришли к дружному выводу, что предстоит ратиться. Выходит, и остальным тоже трудов прибавится - надо рыть землю, углублять погреба, чтоб было куда схоронить зерно и прочую снедь, а в случае чего и самим в них попрятаться. Но это потом, после проводов, а пока лучше посидеть да обсудить вопрос - с кем свара? Ежели с мордвой, то больно много чести для дикого народца, чтоб людишек чуть ли не под гребенку выбирать. С половцами? Тоже не время - их надо бить по весне. Кони у степняков после зимы заморенные, так что самое то.
По всему получается, что с соседними княжествами. Но едва пришли к такому выводу, сразу же начали гадать - с какими именно? Муромский князь напасть не должен - слаб он, а вот новгород-северцы, что на закате, те вполне. Да еще соседи с полуночи, недовольные тем, что рязанцы все ж таки скинули с себя их ярмо, которое они попытались надеть на их княжество.
Вспомнили, как водится, и былые времена, кои грозой пронеслись по Рязанщине. Случилось это, когда местным князьям вздумалось потягаться со Всеволодом Юрьевичем. Маловато, правда, осталось в живых из очевидцев тех страшных лет. Из тех, кто тогда уходил вместе с Глебом Ростиславичем в лихой набег, и из тех, кому довелось боронить стольную Рязань, в Березовку вернулось всего трое, а ноне в живых остался вовсе один. И теперь этот ветеран сидел и цвел от удовольствия, наслаждаясь тем, как внимательно, стараясь не пропустить ни слова, слушают его сказы о тех временах и о том, как он, тогда еще крепкий и бодрый мужик Зихно, будучи в полном расцвете сил, изрядно повоевал в составе пешей рати рязанского князя.
Слегка шамкая - зубов-то осталось всего с десяток, - старик гордо рассказывал, как лихо они палили города, названий которых никто в Березовке и не слыхивал - какие-то Сморода, Руза, Москов, да сколь всего довелось ему натерпеться, да как он чудом выжил и все же вернулся домой. И ведь вернулся не просто так. Привез с собой Зихно добрый меч, взятый у какого-то знатного боярина, да еще две серебряные гривны за пазухой. В его заплечном мешке тоже хватало всякого добра: и крепкие, добротные поршни, и кожух для отца, и поневы для сестер, и изрядный кус золотного аксамита для матери, а своей милушке Забаве он, как сейчас помнит, привез знатные колты. Да еще как подгадал с каменьями-то на них - подобрал прямо под цвет ее глаз, за что она его и возлюбила пуще прежнего.
О последнем он, конечно, ляпнул не подумав. Ссохшаяся от старости, но еще крепкая и жилистая женка старика с игривым именем Забава тут же подала свой голос из дальнего кутка, где она до поры до времени уютно расположилась с овечьей пряжей.
- У меня глазоньки-то бирюзовые испокон веку были, ирод, а ты меня колтами-то какими одарил?
- Тож бирюзовыми, - встрепенулся Зихно.
- Кулема ты. Желт камень-то.
- Енто они опосля на солнце выгорели, - нашелся Зихно и, дабы уйти от неприятной темы, резко перешел к другому военному трофею: - Завтрева с ентим мечом мой меньшой отправится. Ноне он его весь день начищал. Я к вечеру глянул - чуть глаз не лишился, до того клинок на солнце сверкал. Спит чичас, поди, умаялся.
Но внук старика не спал. Какой уж тут сон, когда завтра суровый дружинник по имени Бажен поведет его и прочих парней невесть куда и невесть зачем. К тому же он за хлопотами да сборами так за весь день и не удосужился сбегать попрощаться с двухродным братаном, чтоб утешить его, потому как из-за нутряных хворостей и рудного кашля болящего не взяли вместе с прочими. Да еще сестричне своей - звонкоголосой Смарагде - тоже пару ласковых слов сказать бы надо.
Перебирая все несделанное и неуспетое, он почти пожалел, что весь последний день провел за чисткой меча, тем более что заставить клинок сверкать на солнце у Любима так и не получилось. Да, он стал светлым, но лишь в некоторых местах, да и то неровно, эдакими волнистыми линиями, а все остальное по-прежнему золотисто-бурое. Однако представив, как гордо подойдет к месту сбора, как восхищенно будут смотреть на него не только домочадцы, гордясь бравым внуком, но и односельчане, тут же устыдился своих мыслей и мало-помалу провалился в тревожный, чуткий сон.
Сбор был назначен у избы тиуна в час, когда солнце покажет краешек из-за леса, но Любим подскочил со своей лежанки намного раньше, однако, как ни старался, первым не был. Уже надсадно кашлял дед Зихно - большак явно собирался сказать свое последнее напутствие любимому внуку, единственному оставшемуся от утонувшего в расцвете сил старшего сына.
Да и большуха - старая Забава - уже вовсю орудовала ухватами и кочергой, собираясь напихать Любиму в котомку еды не на день, как было велено неразговорчивым дружинником, а чуть ли не на всю седмицу.
Выйдя же из полуразвалившейся избенки, подновить венцы которой у Любима все никак не доходили руки, и уже наклонившись над кадкой с водой, дабы сполоснуть заспанную рожу и смыть странный сон, привидевшийся ему, он вдруг услышал за спиной низкий грудной голос:
- Давай солью на руки. Чай, сподручнее будет.
От неожиданности Любим вздрогнул и обернулся. Сзади стояла Берестяница - крупная, дородная девка, жившая с родителями аж на самом краю села. Была она его ровесницей, но, невзирая на изрядные годы - в прошлое лето двадцать минуло, как и Любиму, - еще не вышедшая замуж. Девок в селе и без того было поболе, чем парней, а у Берестяницы к тому же имелся существенный изъян - непомерные размеры.
"И в кого токмо она у нас уродилась", - часто вздыхала ее сухонькая мать, с жалостью поглядывая на необхватную дочку, которая во всем остальном не только не уступала своим подругам, но была получше их: что характер имела покладистый, что на работу любую - не только баб, но и мужиков иных за пояс заткнет. В плотном, могучем теле не было ни единой жиринки, ни единой сальной складки - просто костью уродилась широка не в меру.
Оно, конечно, худых девок в Березовке не уважали. Ну какие из них работницы? Опять же и рожать им тяжко, и с кормлением дитяти зачастую морока. Но и такие чрезмерные габариты мужиков тоже отпугивали.
Да и на руку девка была тяжела. Такую в углу прижмешь, да потом и сам не возрадуешься - вдруг что не по нраву придется, так зашибет с одного удара. Поначалу, правда, все равно пытались - смельчаков в селе хватало, но после того как пару раз приключилась осечка, о чем наутро наглядно свидетельствовали припухшие рожи и здоровенные синяки, красующиеся на них, попытаться в третий охотников не сыскалось. Так и вышло, что все ее подруги давно обзавелись семьями, нарожали детей, а она осталась неприкаянной.