Итак, он пришел сюда, чтобы поговорить с самим собой, поговорить с уже ушедшими и с богами, что ожидали их. Он испытывал потребность объяснить свое решение, но еще, говоря о причинах, побудивших его выйти из Ируладуна, вместо того чтобы войти в пруд, сулящий ему Дом Дворфа, Бренор понимал, насколько неубедительно должны звучать его слова для Морадина, а в особенности для Клангеддина, требующего умирать славной смертью, что король Бренор Боевой Топор, безусловно, исполнил.
А потом глупейшим образом сам все испортил! Он отринул традиции, отрекся от всего, что было дорого дворфам, и все это ради друзей, в чьих жилах не текла кровь Делзун. Он чувствовал, что энергетика того момента в Ируладуне подвигла его на импульсивный выбор, поскольку теперь, когда прошло больше половины времени до назначенной встречи, у Бренора не было ощущения, что с каждым годом он приближается к своей заветной цели, - скорее, годы уводили его все дальше и дальше от нее.
Ибо всякий очередной день, когда эта мерзость, по имени Реджинальд Круглый Щит, продолжала жить на свете, оскорблял Морадина, оставленного ради богини, имеющей больше отношения к эльфам.
Голова его поникла под тяжестью вины. Из глаз струились слезы.
Расстроенный дворф побрел прочь, обратно в туннели, но горькие мысли не оставляли его, они были материальными, словно призраки тысяч умерших дворфов поднялись и тыкали в него своими холодными костлявыми пальцами.
Бренору казалось, что мир утратил равновесие. Он мог винить Миликки, но это казалось ему недостаточным. Мог обвинять себя, но при этом чувствовать укоры совести в собственном вероломстве по отношению к тем, кто любил его в прежней жизни.
А еще он мог винить богов дворфов, как сделал это, когда король Эмерус бросил ему в лицо: "Как ты смеешь позорить своего отца!"
- Какие же мы все игрушки! - пробормотал он снова, и разлившаяся в сердце пустота сковала его.
Он остановился, обернулся к могиле Реджинальда и замотал головой.
- Нет,- решил он, - я не мог взять и выбросить все это прочь, потому что нечего было выбрасывать. Нечего!
И снова Бренор понял, что движется по замкнутому кругу, виня то других, то себя, вплоть до того места, что вызывало в нем полнейшее отчаяние: это не его выбор лишил его всего, чем он дорожил, а в первую очередь сам факт, что подобный выбор вообще был ему предложен!
- Будь проклята ты, Миликки, и твой Ируладун! - бросил Бренор. Он зарычал и топнул ногой по каменному полу. - Будь проклят и ты, Морадин! Ты не пришел и не забрал меня. Я заслужил себе место, а ты не пришел и не забрал меня!
Причина случившегося представлялась очевидной:
потому что Морадину было все равно.
Глава 11. Наставник
Год Третьего цикла
(1472 по летоисчислению Долин)
Дельфантл
Шаста Меховая Нога, владелица постоялого двора в Дельфантле, расположенного ближе других к воде, прервала на время мытье стаканов, оглянулась на завсегдатая своего заведения, как раз сидящего в баре, и многозначительно кивнула.
Ее постоянный клиент, Эйвербрин Паррафин, какоето время глупо таращился на нее, действительно не зная, что делать. Она предупредила его, что в последнее время о нем наводят справки - один влиятельный тип, в частности, - и выражение ее лица ясно дало ему понять, что тот, о ком они говорили, нашел его.
Эйвербрин поднял свой стакан и залпом влил в себя его содержимое, подкрепляя свое мужество. По крайней мере, он надеялся, что это возымеет именно такое действие, хотя, с бренди или без него, этот заросший щетиной хафлинг не мог набраться храбрости обернуться. Он слышал, как стучат по полу тяжелые башмаки, и звук этот приближался к нему.
Разом вспотев, он огляделся - лишь глазами, поскольку повернуть голову не осмеливался.
Он почувствовал, как его похлопали по плечу, и, уставившись в пол, увидел трость из слоновой кости. Он немного повернулся, по-прежнему не поднимая глаз, и в поле его зрения попала пара красивых сияющих черных сапог, нарядные брюки, аккуратно заправленные в них, и затканная золотой нитью перевязь, на которой висела тонкая рапира, - ее искусно украшенная рукоять не оставляла сомнений в том, кому она принадлежит.
Эйвербрин с трудом сглотнул и, собравшись с духом, смог повернуться еще немного и оказался лицом к лицу с самым знаменитым и опасным из хафлингов. Он увидел аккуратно подстриженную бородку клинышком Дедушки Периколо и его потрясающий берет с тугим бортиком и переливчатым восьмиугольным донышком, кокетливо сдвинутый набок, с золотой заколкой на переднем отвороте. Он был сделан из какого-то блестящего синего материала - экзотической ткани, незнакомой Эйвербрину. Ткань была простегана ромбиками, расположенными под углом друг к другу таким образом, что часть из них отражала свет, а часть поглощала.
- Дедушка Периколо, - тихо шепнул он и умолк, быстро потупившись.
- Не рановато ли для выпивки? - поинтересовался Периколо. - Но денек все равно славный! Можно присоединиться к вам?
Эйвербрин так нервничал, что с трудом понимал слова, и ему пришлось довольно долго переваривать их, прежде чем кивнуть, промямлив:
- Как вам будет угодно.
Периколо Тополино сел на табурет рядом с ним.
- Да, один для меня, - сказал он Шасте и указал на пустой стакан Эйвербрина, - и второй для моего друга.
- У нас есть напитки и получше этого, - сообщила Шаста.
- А мне случалось лечить больную голову и после гораздо худших, - весело рассмеялся Периколо. - Если он достаточно хорош для моего друга Эйвербрина, значит хорош и для меня!
От таких слов глаза Шасты широко раскрылись, не говоря уже о Эйвербрине.
- За Джоли! - провозгласил Периколо, подняв стакан. - Жаль, что она умерла в родах.
Теперь Эйвербрин уже смотрел на него с любопытством и недоверием.
- Вы не знали мою жену, - осмелился сказать он.
- Но я прекрасно знал ее важную работу, - пояснил Периколо. - Я ценитель всего качественного, дружище хафлинг.
То, что он выбрал это слово, "хафлинг", изрядно приободрило Эйвербрина, это было ясное напоминание, что они, в конце концов, одной расы - расы, на которую нередко возводили напраслину те, кто выше ростом. Назвать так другого представителя маленького народа означало в конечном счете признать существующее между всеми хафлингами братство.
Эйвербрин поднял свой стакан, чокнулся с Периколо, и они вместе выпили.
- И глубоководных устриц я почитаю одним из деликатесов, - продолжал Периколо. - Признаюсь, я очень долго не представлял в деталях, как они попадают к торговцу рыбой, но уж точно заметил, что их не стало, или, возможно, лучше будет сказать, что они сделались редкостью десять лет тому назад. Теперь я знаю почему. Итак, за Джоли Паррафин! - провозгласил он, отхлебнул еще бренди, а спустя некоторое время заметил: - Должно быть, эта утрата просто опустошила вас.
Эйвербрин ссутулился над стаканом. Он действительно был опустошен, но, надо признать, совсем не по причине любви, даже если таковая и таилась в глубинах его черной души. Потеря Джоли опустошила его финансово, каким жалким ни было бы их богатство.
Без устриц на продажу он сделался нищим, и лишь теперь, когда его сын начал наконец реализовывать свой потенциал глубинного ныряльщика, благосостояние Эйвербрина - и его выбор виски - начали улучшаться.
- И теперь устрицы вернулись, и мне снова указали на вас как на их источник, - сказал Периколо. - Ваш мальчик, полагаю.
Эйвербрин не поднимал глаз, боясь даже думать, к чему идет дело.
- Паук? Так его зовут?
- Слыхал, что его так называют.
- А вы хоть потрудились дать ему имя? - спросил Периколо, и гримаса Эйвербрина ясно ответила на этот, казалось бы, нелепый вопрос.
- Мы зовем его просто Эйвербрин, по отцу, - вставила Шаста.
- Паук, - поправил Периколо, и женщина кивнула.
- Мои источники сообщают, что он перспективный ныряльщик, - поведал Периколо Эйвербрину.
Папаша согласно хмыкнул.
- И все же, несмотря на то что в ваше распоряжение попал такой талант, вы оказались неспособны ни на что большее, как еле-еле выживать, - продолжал Периколо. - Вы вообще понимаете всю ценность сокровища, коим обладаете?
Мысли Эйвербрина закружились, натыкаясь друг на друга. Он испугался, что это угроза: может, Периколо собирается убить его и "усыновить" его сына? Он поднял взгляд - он должен был это сделать, - пытаясь прочесть что-то на этом обезоруживающе улыбающемся лице.
- Разумеется, нет, - сам ответил на свой вопрос Периколо. - Устрицы для вас - всего лишь средство. - Он поднял дорогую трость и постучал ею по стакану Эйвербрина. - Вот для этого. Вот что нужно Эйвербрину. Всеобъемлющий смысл его существования, да?
- Вы что, явились сюда оскорблять меня? - выпалил
Эйвербрин, прежде чем успел подумать, что благоразумнее было бы сдержаться. Он даже наполовину развернулся на стуле, словно собираясь ударить Периколо.
Однако подобные мысли почти сразу покинули его, едва пьяница взглянул в доброжелательное, уверенное ангельское личико богатого хафлинга, которого на улицах все знали как Дедушку Периколо.
Дедушку ассасинов.
Едва Эйвербрин вспомнил об этом, его бравада мигом испарилась, он потупил взгляд и снова уставился на тонкий клинок легендарной рапиры Периколо. Он подумал о том, как, должно быть, будет больно, когда ее острие пройдет между его костлявыми ребрами и вонзится в трепещущее сердце.
- О небо, нет, друг мой, - ответил Периколо, причем настолько беспечно, что Эйвербрин снова уселся поудобнее, хотя и опасался, что слова и тон были лишь уловкой, чтобы усыпить его бдительность.
О, он не знал, что и думать!