Среди них выделялся всклокоченный опухший детина в майке и закатанных до колен холщовых штанах. Он курил и старался держаться прямо, но все равно выглядел скособоченным и осторожно-заторможенным, как раненный зверь.
- Помочь? - вежливо спросила Инга, подходя к рубщице капусты.
"Шестой месяц, - прикинула она на глаз сроки беременности, - ну, седьмой - максимум. Ест, наверное, много…"
- Не-а, - помедлив, откликнулась та и обтерла лоб рукавом платья с потрясающей ручной вышивкой. - Отдыхайте, чего уж там…
Парни подхватили кошелки, из которых что-то торчало, и направились к опушке леса. Кудлатый детина брел позади, зажав рукой низ живота, словно его только что пырнули ножом.
Ножом…
Инга быстро глянула вниз - нет, ничего противоестественного сегодня из земли не росло, никаких ножей, кроме того, что был в руках хозяйки - и вновь посмотрела вслед удаляющимся парням.
Ночной кошмар уходил в забытье, затягиваясь флером нереальности, да и нога у Инги совершенно не болела.
Приснилось все, что ли?.. свинья еще эта…
Беременная проследила за взглядом Инги и улыбнулась краешком полных губ.
- Что, Йорис глянулся? Да ты не красней, баба, наш лохмач - мужик завидный, хоть в найм сдавай, на племя… То есть раньше был. А сейчас спортили красавца…
- Заболел? - предположила Инга.
- Заболел. Так заболел, что дальше некуда. Причинное место ему отбили. По сю пору оклематься не может. Пришлый один, с дружком, за банку первача…
Широкое лицо беременной расплылось в ухмылке, она гнусаво захихикала, пятна пигментации резко выступили на щеках - и Инге вдруг почудилось, что это гулящая ночная свинья ворочается напротив нее, колыша разжиревшие бока и похотливо хрюкая…
Как о борове своем говорит… и нож, нож в руках!.. кухонный, похожий… сизые лезвия крыльев…
- Ты чего? - равнодушно бросила беременная, и наваждение сгинуло. - Это не сейчас, это недели две почти как прошло. А по виду и не скажешь, что залетные на драку злые - очки да борода кустом…
Только тут до Инги дошел смысл сказанного хозяйкой.
- Ребенок? - холодея, выкрикнула она. - Ребенок был с ними? Мальчик, тринадцать лет, худенький такой… Был?!
- …Ганна! А ну иди сюда!..
Кричал пожилой фермер. Он стоял на краю огорода, из-под руки вглядываясь в женщин, и вся его крепко сбитая фигура излучала нетерпение и раздражительность.
- Оглохла, что ли?! Сюда иди, говорю!..
- Иоганна я, - быстро проговорила беременная, глядя мимо Инги. - Бабку мою так звали - Иоганной… и еще вот что - ты ночью на двор не шастай, разве что по нужде… Ясно? После поговорим…
- Муж у меня пропал, - невпопад пробормотала Инга, прижимая ладони к щекам и чувствуя ознобную дрожь в пальцах. - Муж с сыном… в лесах ваших. Друг еще с ними был, а лейтенант говорит, что сгорели они… или не они. Плохо мне, хоть в петлю… Ой, как же плохо мне, Иоганна!..
Древнее, готическое имя неожиданно легко легло на губы, остудив дыхание. Инга робко потянулась за беременной, но та уже уходила вперевалочку - туда, где ждал ее рассерженный фермер, топорща бороду.
На столе-помосте, среди груды капустных обрезков, валялся нож - обычный кухонный нож, которым удобно резать хлеб или чистить картошку. Инга взяла его в руки, подержала и резким коротким ударом всадила в доску столешницы. Откуда и сила взялась!..
Нож закачался и остановился, как меч, забытый нерадивым палачом после будничной казни.
…нож
ты лучом кровавым
над гробовым
провалом.
Нет.
Не вонзайте.
Нет.
Инга сжала виски - и вторгшийся голос смолк. Словно эхо ночных сновидений, отзвук неясного всхлипа, струящегося из вскрытых вен реальности.
Словно возможность невозможного.
…Нет.
Она вернулась во флигель, села прямо на пол, привалившись к ножке кровати, и закрыла глаза.
7
Есть души другие:
в них призраки страсти
живут. И червивы
плоды. И в ненастье
там слышится эхо
сожженного крика…
Ф. Г. Лорка
…глаза, и поразилась темноте, царившей во флигеле. Неужели она задремала и вот так просидела до самой ночи?
Тело ощущалось странно невесомым, будто Инга лежала в теплой воде, играющей пузырьками и покалывающей кожу. Двигаться не хотелось.
"Ночь… - с каким-то испугом подумала Инга. - Ночь…"
- Пора, - донеслось от двери. - Самое время…
И, словно откликаясь на эти слова, издалека донесся протяжный вой. Он не был похож на звуки, издаваемые горлом лейтенантова Ральфа, которого утром кормили - здесь никого не кормили просто так, ни утром, ни вечером; и голодная, шальная, дикая свобода вихрем неслась к луне, как стая по следу жертвы.
Волчий вой.
- Молчи, - предупредили от двери. - Молчи и слушай.
Иоганна прошлась по комнате - собственно, весь флигель и состоял из этой одной комнаты, да еще маленькой пристроечки сбоку, куда Инга ни разу не заходила. Окружающий мрак неожиданно посветлел, покорно расступаясь вокруг белой ночной рубашки, развевающейся от сквозняка; посветлел, расступился - и сгустился по углам, сворачиваясь тугими змеиными кольцами.
Тонкая ткань колоколом вздувалась там, где выпирал огромный живот, но двигалась Иоганна со стремительной грацией, чуть пританцовывая, будто юная девушка, а не толстая беременная баба на шестом-седьмом месяце.
"А ведь она красивая, - пронеслось у Инги в голове, - очень красивая… Как же я раньше не заметила? Или она только ночью такая?.."
- Ни о чем меня не спрашивай, - распевно заговорила Иоганна, смешно удлиняя гласные, - ах, не спрашивай, не отвечу я тебе. Крест они ей поставили, крест над могилой, добра маме хотели - бросай добро в воду, пусть плывет по течению, плывет-выплывет… Добро, зло, - они живучие, горят плохо, тонут редко…
"Она безумна! Господи!.. Крест они ей поставили… Кому - ей? Кто - они?!."
Белая рубашка шуршала накрахмаленным полотном, и невидимые руки листали неведомые страницы; а голос креп, разрастался, и ласкались к нему клубы затаившегося мрака.
- Говорил старый Черчек дурню-Йорису: не лезь к пришлым, не дергай судьбу за усы… Преступил Йорис слово мудрое - луна далеко, вой - не вой, не услышит, не поможет!.. Пошел, не обернувшись - возвращайся, не сетуя…
"Пошел, не обернувшись… На кого? Или не обернувшись - кем? Ай, мама…"
- Ай, мама-мамочка, рожу скоро!.. Белую Старуху рожу, Йери-ер, скоро, совсем скоро… Семь сердец ношу по свету, в колдовские горы, мама, я ушла навстречу ветру… ворожба семи красавиц в семь зеркал меня укрыла…
Пергаментная луна заглянула в окошко-бойницу и отшатнулась; но любопытство победило, и луна зацепилась краешком за выступ карниза, повисла и осторожно прислушалась.
- Ай, мама, бросай добро в воду, бросай в огонь - туманом встанет, дымом вырвется… В лес иди, в чащобу, баба - на пяти тропинок встречу, где ветвей сухие руки молча корчатся от муки!.. Троих пропусти, пятого не дожидайся - иди за четвертым! Гнать станет - иди! Врать станет - иди! Бить станет - умри и иди!.. Остановится Бредун - спрашивай…
Белая рубашка в последний раз мелькнула у дверей и, всплеснув руками, вылетела из флигеля. Освобожденная темнота радостно зашипела, расползаясь и заполняя всю комнату - и в ответ снаружи раздался гневный крик ворона. Он прокатился где-то высоко вверху, и Инге отчетливо вспомнился старый хозяин хутора - как его Иоганна звала? Черчек, что ли? - но теперь это было неважно.
Инга встала. Что-то умерло в ней, выжженное белым пламенем свечи по имени Иоганна, и новая Инга была страшна и прекрасна. Быстро пройдя к двери, она, не останавливаясь, вышла во двор и двинулась к изгороди.
На миг она задержалась в памятном месте, наклонилась и легко выдернула из земли нож. Он должен был быть здесь. Он - ждал.
Рукоять знакомым ощущением скользнула в ладонь, поворочалась и устроилась тихо и уютно. Обтяжка рукояти была из кожи - чуть шершавой и приятной на ощупь - но Инга с сожалением разжала пальцы и перехватила нож за лезвие.
Оно было теплым.
"Семь сердец ношу по свету. В колдовские горы, мама, я ушла навстречу ветру…"
…Минута, другая - и черная громада леса расступилась навстречу. Инга крепче сжала лезвие ножа, и его тепло - то усиливаясь, то ослабевая - повело женщину в ночь. Ни одна ветка не ударила ее по лицу, ни один корень змеей не лег под ноги, ни один звук не заставил вздрогнуть - ни отдаленный волчий вой, ни вороний грай за спиной.
Лес принял в себя женщину с ножом в руке; принял и поглотил.
Луна ударилась о частокол веток и с сожалением откатилась в сторону.
8
За вещим биением ритма
спешит она в вечной погоне,
с тоскою в серебряном сердце,
с ножом на ладони.
Ф. Г. Лорка
…лес вкрадчиво обошел Ингу со всех сторон, на мгновенье застыл в ожидании - и резко понесся назад, хрустя ломающимися сучками, шурша дыбящейся хвоей, взревывая, взвизгивая, подвывая, хохоча…
Страх вспыхнул падающей звездой и мгновенно угас, уйдя в жаркое лезвие ножа и оставив лишь легкий, пьянящий озноб. Пальцы Инги окаменели на клинке; редкие, тяжелые капли крови срывались с порезанной ладони, и лес жадно слизывал их на лету, прося еще, еще, еще…
Ингу переполняла спокойная уверенность, будто это не она - женщина тридцати с лишним лет от роду, замужняя, характер обычный, образ жизни обычный - не она бежит сейчас по ночному лесу в фантасмагорическую неизвестность, а некто другой, совсем другой, настолько другой…