Сон
- …Нет, не согласен, - сказал я.
Мом в задумчивости прошелся по комнате, потирая запястье левой руки, украшенное хитрой татуировкой в виде четырехкольчатой змеи.
- Странный вы человек, - сказал Мом. - Непоследовательный. Я как-то читал в одной вашей священной книге… Или не вашей?! Впрочем, неважно - в ней тот, кто сидит наверху, среди прочих обещаний своим последователям сказал и такое: "Я обещаю вам сады". Здорово сказано - просто сады, сады без каких бы то ни было отличительных признаков… Будит фантазию. И дает каждому возможность в меру его способностей представить идеал. Но как ни крути, сады есть только сады - а сколько людей за эту перспективу резало собратьям глотки в течение столетий?!
А я предлагаю вам мир! Мир - сцену, мир - театр, и единственное, что от вас потребуется - играть! Играть для сердца, для основ, играть - во имя… Хотите сыграть жизнь?
- Нет, не хочу, - сказал я. - Можно, я пойду?…
Мом резко остановился у моего кресла.
- У вас дар, - он пристально смотрел на меня, но не в глаза, а рядом и немного мимо: и это раздражало. - Вы великий актер. И именно поэтому вы - никудышный актер. Вас нельзя выпускать на подмостки - ваш Гамлет в упоении перебьет больше народу, чем задумано Шекспиром, а ваш Отелло всерьез придушит актрису, играющую Дездемону. Вам нельзя играть понарошку, вы слишком растворяетесь в образе - а не играть вы уже не можете. Я предлагаю вам мир, где вы можете играть. Всегда. Везде. Вечно.
- Почему - вечно? - спросил я. - А если я, не дай бог, помру? Или вы собираетесь из Вечного Жида сделать, так сказать, Вечного Актера…
- Почти, - ответил Мом. - Если вы умрете, играя - надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю? - играя всерьез, в полную душу, то я гарантирую вам выход на аплодисменты и участие в следующем акте. Но только при условии игры с полной отдачей! Как это у классиков…
Он зажмурился и произнес нараспев:
Сколько нужно отваги,
Чтоб играть на века,
Как играют овраги,
Как играет река,
Как играют алмазы,
Как играет вино,
Как играть без отказа
Иногда суждено…
Потом подумал и добавил, пожимая плечами:
- Именно так. В противном случае - сами понимаете…
До чего же образованный попался мне собеседник!… Я смотрел на его сухощавую фигуру, тонущую в пятнистой длинной хламиде, и мне казалось, что тело Мома - словно одежда с чужого плеча. Будто богатыря, гиганта в спешке засунули в другой футляр, и мощь прошлого прорывается в несвойственных настоящему мелочах… Мне припомнилось начало нашего затянувшегося разговора.
- Как мне называть вас? - спросил я его тогда.
Он сощурился.
- Мом, - ответил Мом. - Да… пусть будет Мом. Вы не возражаете?
Я не возражал. Мом - так Мом. Что-то ассоциировалось у меня с этим именем, божок какой-то мелкий… греческий? Или финикийский? Не помню. И эпитет, связанный с ним - "Правдивый ложью"… Хитро закручено. Умели предки, однако, в смысле парадоксов…
- …Зачем это нужно вам? - прервал я подзатянувшуюся паузу.
- Я - зритель, - Мом как-то очень неприятно осклабился, и "я - зритель" прозвучало, как "мы - зритель". - Я - великий зритель. И хочу великого театра. Только не надо сразу подбирать аналоги - я не господь и тем более не сатана. И не сумасшедший. Хотя… Вы не задумывались, до чего же театр походит на религиозные обряды! Собственно, он из них возник… Греческие празднества, христианские мистерии, ранние пьесы. Но… Вера - и театр. Но там вера в то, что добрый дядя с бородой - это всемогущий боженька, а злой дядя с рогами - проклятый нечистик; тут же - вера в то, что толстая кокотка - Офелия, а пыльный задник - Эльсинорский дворец. Одинаково неважно, что служитель веры может быть бабником, а служитель муз - пьяницей! Верую, ибо это нелепо. Мы хотим поверить - и верим.
Вы мне нужны для веры. В предлагаемом вам мире ее не возникло. Условия не те. Я вообще полагаю, что религия и театр - уникальны, и встречаются крайне редко. В большом масштабе, разумеется. Для веры нужно сверхъестественное, а там… Там слишком много людей умели сверхъестественным управлять. Изначально.
- Как - управлять? - несколько оторопело спросил я.
- Как? - Мом снова помолчал. - Да так же, как и везде… Словами. Понимаете, Слово имело там первоначальную власть… Но обладающего такими способностями, мастера - его можно уважать, можно купить, можно бояться или использовать, но в него нельзя верить. Слишком уж он привычен, повседневен. И когда ночь заглядывает в круг твоего костра - ты не боишься, потому что придет он, придет мастер, и все будет хорошо. Не боишься - значит, не веришь. Ни во что. У людей, знаете ли, вообще странная психология… А уберите возможность управлять Стихиями и сверхъестественным - убейте, к примеру, всех мастеров или измените законы их мира - и вы получите гниющую среду, созревшую для веры. Или для театра.
- Заманчиво, - сказал я. - Целый мир, созревший для неба, и я - за режиссерским столиком. Диктующий статистам первое распределение ролей. Вдвойне заманчиво для актера, умеющего входить в чужое состояние, чужой образ; и получающего бесконечность образов и состояний. Заманчиво, но увы… Не хочу.
Лицо Мома внезапно надвинулось на меня, распахивая занавес безволосых век - и мне показалось, что мой собеседник - театральный бинокль, сквозь который меня рассматривает безликая и бесформенная масса; глядит кипящая, нетерпеливо ждущая Бездна, заполнившая собой темный зрительный зал, и подмигивающая мне голодными смеющимися глазами из всех лож, ярусов и кресел галерки.
- Экий вы, однако… Как же вы не понимаете, что вашего мнения как раз никто и не спрашивает. И потом…
"И будет это долгое - Потом, в котором я успею позабыть, что выпало мне - быть или не быть? Героем - или попросту шутом?…"
Глава пятая
Когда же прошел этот длинный
День страхов, надежд и скорбей,
Мой бог, сотворенный из глины,
Сказал мне:
"Иди и убей!"
А. Галич
Одинокий всадник несся по одуревшей от полуденного зноя степи, белый растрепанный хвост мотался из стороны в сторону, привязанный под наконечником его короткого копья с красным древком; лицо под высоким чешуйчатым шлемом окаменело в безразличии ко всему, кроме бьющейся под копытами земли; и бурая пыль степей, зловещая пыль дурного вестника, некоторое время еще гналась за распластанным конем, и, не догнав, покорно опускалась, оседала, растворялась в потревоженном покое…
Кан-ипа проводил гонца долгим обеспокоенным взглядом и повернулся к Безмозглому, который понуро сидел у разложенной походной скатерти, лениво покусывая перышко дикого лука.
- Беда, Безмо, - угрюмо сказал табунщик. - Большая беда. Дальние племена, урпы и рукхи, выпустили пастись Белую кобылу. Дед Хурчи говорил, что в последний раз кобылу пускали перед Четвертой волной на Город. Хорошие травы выросли потом на жирной крови убитых, и степные стервятники добрым словом поминают всеобщий хурал, где вождем степей был избран неистовый сын старейшины Кошоя. Он бросил степь на Город - и разбился о стены. Большая беда идет, и большая честь для гордых.
Безмозглый не шелохнулся.
- При чем здесь кобыла? - спросил он.
Кан-ипа с недавних пор пребывал в убеждении, что его великий друг Безмо знает все на свете, а если иногда и задает вопросы, то лишь для того, чтобы под глупую болтовню табунщика обдумать нечто свое, недоступное прочим.
Наивная эта уверенность, равно как и переходящая все границы преданность, - все это доставляло Безмозглому массу хлопот, но он ничего не мог поделать с упрямым Кан-ипой, неотлучно следовавшим за Безмозглым и настороженно косившимся по сторонам.
- Кобыла нужна обязательно, - Кан-ипа тяжело опустился у скатерти и выдвинул саблю из простых черных ножен, ногтем пробуя заточку. - Она идет пастись, а за ней идут лучшие воины урпов и рукх. Те племена, по чьим землям пройдет кобыла, должны дать сопровождающим дюжину жеребцов - тогда жеребцы выкупа смогут покрыть Белую кобылу, и воины пойдут дальше. Если племя откажется - воины Белой кобылы сожгут стойбище. А давшие выкуп должны будут после этого являться на хурал по слову владельцев кобылы, и выходить в набег по их приказу.
- Племя пуран даст жеребцов? - очень тихо спросил Безмозглый.
Кан-ипа со стуком вогнал саблю в завибрировавшие ножны.
- Наши жеребцы кроют своих кобыл! - крикнул он, и степь, вслушиваясь, притихла. - Безмо, ты поедешь дальше сам. Тебя ждет шаман Бездны, а мои руки сейчас нужны моему племени.
Кан-ипа помолчал и хмуро добавил:
- Но мне очень не хочется отпускать тебя одного, друг Безмо… Разное говорят люди об этом человеке…
- Знаешь, Кан, - задумчиво протянул Безмозглый, - не поеду я к вашему шаману. Что мне шаман, и что я - шаману? И главное, что вам шаманы - вам всем?…
Кан-ипа всей пятерней зарылся в густые спутанные волосы.
- Нам? - удивленно спросил он. - Нам - ничего. Совсем ничего. Разве что раньше… Дед Хурчи говорил, что до Четвертой волны песнопения шаманов диктовали Стихиям. Но некоторые из избранных помощников продали свои имена Бездне, а она взамен дала им силу Черного ветра. Только зря… У стен Города столкнулись Черный ветер и витражи городских словоделов - и что-то нарушилось в мире. Впустую теперь сотрясают воздух шаманы - с тех пор Стихии вольны и не слушаются их слов. Дед Хурчи видел бой, он сам застрелил престарелого колдуна, и тогда же секира немого словодела из беглых рабов рукх сделала Хурчи Кангаа хромым до конца его дней.
- Распалась связь времен, - отстраненно пробормотал Безмозглый. - Век вывихнул сустав, и в этот год был прислан я исправить вывих тот… Чума на оба ваших дома…