Оказавшиеся в столь странном положении люди недоуменно пожимали плечами и тихо переговаривались, раскуривая очередную папиросу. Никаких приказов или распоряжений никто пока не давал. Да и некому их было давать - эшелон-то не воинский, даром что кроме военных в нем никого нет. Возле паровоза было заметно некоторое оживление, где несколько командиров о чем-то ругались с машинистом. Видимо, о чем-то договорившись, один из них повернулся к группе вооруженных красноармейцев, стоящих возле первого вагона, и отдал какие-то указания. Бойцы засуетились и побежали вдоль состава, заглядывая в каждый вагон. Скорее всего, пытались убедиться в том, что все вылезли. Наконец, в толпе послышались первые признаки каких-то то ли приказов, то ли просьб. Все начали подтягиваться к паровозу, где капитан-пехотинец, тот, что отдавал приказы красноармейцам, просто попросил всех следовать за ним. Мишку аж передернуло от взгляда на здоровенную толпу военных, без всякого строя медленно бредущих вдоль насыпи. Со стороны они были похожи скорее на сборище окруженцев или беженцев, увешанных домашним скарбом, чем на красных командиров.
Метров через пятьдесят капитан свернул в лес, на узкую едва видимую тропинку. Мишка был парнем высоким, возвышаясь над другими чуть ли не на полголовы, да и шел он одним из первых, поэтому то и дело ему приходилось отплевываться от оплетавшей его паутины. Довольно скоро между деревьями замелькали просветы, и сквозь шум летнего леса и приглушенные разговоры попутчиков стал отчетливо слышен странный многоголосый гул. По мере приближения к опушке, он все усиливался и множился, напоминая звуки сотен работающих моторов. И это были именно они. Выйдя из леса, растянувшаяся цепочка военных попала на небольшую поляну, которую с севера на юг пересекала проселочная дорога. На ней практически вплотную друг за другом стояли автомашины. Судя по всему, стояли они довольно давно, так как некоторые водители вылезли из кабин и курили, правда, не глуша двигатели. Колонна техники, голова и хвост которой терялись за поворотами лесной дороги, растянулась как минимум на километр.
Капитан вел их вдоль бесконечного ряда бензовозов, ремонтных летучек и просто бортовых грузовиков, заваленных каким-то снаряжением, направляясь туда же, куда и все эти машины. Но после поворота пути людей и техники разделились, голова автомобильной змеи свернула направо, на боковую дорогу, а пешее воинство продолжило путь в лесном одиночестве. Минут через пятнадцать неспешного шага лес оборвался, и перед взглядом открылось удивительное зрелище. Впереди был огромный палаточный лагерь. Скорее даже город. Сотни или даже тысячи палаток заполонили весь окружающий пейзаж. Здесь были свои широкие проспекты и узкие улочки, отделяющие четкие квадраты палаточных кварталов друг от друга. Мишка готов был поклясться, что здесь легко могла разместиться как минимум стрелковая дивизия, если не больше. И не просто разместиться, к окраинам городка примыкали бескрайние площадки, со всевозможными спортивными снарядами, препятствиями, беговыми дорожками, лабиринтами колючей проволоки и какими-то руинами. В отдалении были слышны приглушенные хлопки, отчетливо напоминающие винтовочные выстрелы. Лагерь буквально кишел людьми, снующими поодиночке и большими группами во всех возможных направлениях. Кто-то куда-то бежал, кто-то что-то грузил, кто-то с кем-то ругался, кто-то просто спокойно шел по своим делам. Над всем этим благолепием разносился сногсшибательный аромат из смеси свежего борща, солдатской каши, бензина и соляры вперемешку с пороховыми газами. Михаил, конечно, бывал в полевых лагерях, но подобного размаха ему видеть не доводилось ни разу. Судя по всему, он был не одинок в своих ощущениях.
- Мать… Сколько ж тут народу?! - задал вслух мучивший всех вопрос стоявший рядом капитан-танкист.
Мишка чуть внимательней присмотрелся к нему. Цыган! Чистокровный. Высокий, с узкой талией и широченными плечами, из-под фуражки выбивались непокорные густые черные, как смоль, волосы. За спиной помимо тощего вещмешка небрежно висит гитара в самодельном брезентовом чехле. На груди сверкает новенький орден Красной Звезды. Во всем облике, в плавных и расчетливых движениях, чувствуется уверенность и… удаль. Монументальный мужик. Сразу видно, что в армии человек не случайный. Да и вообще, Михаил про себя отметил, что попутчики все были как на подбор, тертые и битые жизнью, еще довольно молодые, но уж точно не резервисты и не зеленые новобранцы, только что выпустившиеся из училищ. Чуть ли не каждый второй был награжден либо медалью, либо орденом. У всех звания от старшего лейтенанта до майора. Было в группе и несколько сержантов и старшин, по виду которых можно было уверенно сказать, что в армии они служат чуть ли не дольше, чем он сам. Мишка даже почувствовал некоторую внутреннюю неуверенность, от осознания того, что на их фоне он и есть зеленый курсант, который за всю жизнь ни кем и ни чем не командовал, а лишь был "мальчиком-посыльным" в высоких штабах.
Уже поздно вечером, сидя в одиночестве в палатке, которой суждено было стать его домом на ближайшие три месяца, Мишка пытался осознать, что именно с ним произошло сегодня. Как он, Михаил Степанович Мареев, буквально пару часов назад превратился из бравого капитана-танкиста, бывшего порученцем у самого начальника АБТУ, в курсанта первого огневого взвода второй батареи первого учебного дивизиона самоходной артиллерии? Сегодня днем он сменил новенькую командирскую гимнастерку на безликую полевую форму, видавшую лучшие времена. Место капитанской шпалы в петлицах занимала буква "К", а единственным указанием на то, что он когда-то был командиром, была скромная нарукавная нашивка из двух угольников, в обычной жизни говорящих о том, что их носитель является лейтенантом. Причем такие знаки нацепили на всех, невзирая на звания. А вот старшины и сержанты были без них. Народ, прибывший вместе с ним, пребывал в совершеннейшем обалдении от происходящего и, видимо, по этой причине не выражал открытого недовольства. Они стоически перенесли запрет на ношение курсантами орденов и медалей. Пережили и принудительный душ и медицинский осмотр. Но когда их начали стричь налысо (!), предел человеческого терпения наступил. Первым вспылил тот самый цыган. Он наотрез отказался стричься, вступив в матерную перепалку с местным руководством. Его активно поддержали все остальные, которые, как говорится, "на хрену крутили", местные порядки со всеми заморочками. Дело могло закончиться очень плохо, так как дежурный вызвал наряд и оповестил руководство. Но ситуацию разрядил появившийся как черт из табакерки старший батальонный комиссар. Он спокойно объяснил взбешенным командирам, что это приказ вышестоящего начальства, который так или иначе будет исполнен. Единственная возможность избежать насильственного пострига - это подача рапорта о переводе, который будет немедленно удовлетворен, и проситель отправится на прежнее место службы в звании лейтенанта. Народ приутих, но инцидент еще не был исчерпан. Какой-то острослов предложил комиссару показать пример всем окружающим, намекая на его густую шевелюру, и был тут же посрамлен, поскольку тот так же спокойно сел в кресло и приказал постричь себя налысо, что и было сделано за минуту. После столь наглядной демонстрации желающих испытывать терпение начальства не осталось. Вот только Мишке подумалось про то, кто будет стричься в следующий раз, ведь комиссар-то уже лысый?
За следующие два дня его одиночество в палатке скрасили еще три человека. Среди них не было ни одного командира, о чем красноречиво свидетельствовало отсутствие нарукавных угольников. Один из новичков, махровый хохол из-под Харькова, был механиком-водителем Т-26, а вот двое других, даже не были танкистами. Сибиряк - наводчик противотанковой сорокапятки и заряжающий - казах из Алма-Аты. Первое время чувствовалось некоторое напряжение, поскольку в Красной армии совместное размещение командиров и красноармейцев практиковалось только в условиях боевых действий, да и то не всегда. Здесь же их даже кормили вместе, считай из одного котелка, чего раньше он нигде и никогда не видел и даже не слышал. Все точки на "и" расставил их новый комдив на общем построении по случаю открытия курсов, которое состоялось на третьи сутки Мишкиного пребывания в БУЦе.
С раннего утра их собрали на огромном плацу Учебного центра, выстроив в коробки побатарейно. Здесь Михаил впервые увидел собственное руководство. Командиром дивизиона был назначен танкист - подполковник Тимофеев Роман Сергеевич. На вид ему было около тридцати лет, что явно маловато для столько высокого звания, но орден Красного Знамени, красноречиво говорил о том, что возраст не самое важное качество для командира. Но самой заметной чертой комдива было лицо, точнее то, что от него осталось. Ожог, сплошной ожог. Как он умудрился выжить с такими травмами, да еще и зрение сохранить, просто уму непостижимо. Смотреть на него без внутреннего содрогания было невозможно. Большинство людей в строю пытались так или иначе отвести глаза в сторону. Тимофеев, разумеется, видел это, но его самообладанию мог позавидовать любой. На его фоне заместитель командира дивизиона по боевой подготовке, подполковник-артиллерист Баранов Андрей Иванович, не вызывал особых переживаний. Хотя эти люди были удивительно похожи друг на друга. Рост, комплекция, звание, даже ордена и голос у них были одинаковыми. Комиссаром дивизиона был назначен уже известный бритый налысо старший батальонный комиссар - Агеев Григорий Антонович. На груди политработника красовался орден Трудового Красного Знамени. Его внешность была совершенна обычна, из тех, что увидел и через секунду забыл, но что-то в нем было такое… странное, что ли. Какое-то несоответствие. Вот только, что именно было не так, Михаил никак не мог понять.