Вскоре на меня навалились другие заботы. Пифия во время обряда простудилась и слегла. Пока она не выздоровела, мы оставались в храме. Даже после возвращения в святилище ее не покидала слабость, на исхудавших руках выступили вены, ногти сделались голубоватыми. Она была лишь немногим младше царя Нестора, своего брата, а тот умер совсем уже старцем.
Через несколько дней после возвращения я спросила ее, не сойдет ли она со мной в пещеры.
Пифия, сидевшая по обыкновению у огня, скользнула по мне взглядом.
- Наверное, нет. - Взгляд ее сделался пристальнее. - Или сама, если слышишь зов.
- Я…
- Иди. Ты найдешь путь и без меня.
Так я впервые сошла одна в глубокую тьму пещер, где можно отмерять расстояние только вдохами и шагами. Но я не боялась, меня ведь этому выучили.
Вернувшись, я присела рядом с пифией у жаровни. От огня шло тепло, но она все равно куталась в плащ.
- Госпожа, - проговорила я, - я не хочу, чтобы ты умирала.
Она положила руку мне на голову:
- Там, во тьме, ты увидела мою смерть?
- Нет, - сказала я. - И да. Я стояла на палубе корабля с выбеленным и начерненным лицом, и ветер развевал покрывало за спиной. Я была пифией - и это значило, что тебя нет.
Она улыбнулась.
- Вот этого мне и хотелось: знать, что ты станешь пифией после меня. Что ты сбережешь святилище и будешь верно служить Владычице. Я боялась… - Она запнулась и расцепила руки, чтобы погреть их над огнем.
- Боялась чего?
Ее ярко-голубые глаза неотрывно смотрели в огонь.
- Что Она нас оставит. Что Она больше не благоволит к нашему краю.
Мне сделалось страшно.
- Почему? Что Ей за причина?
- Я тебе расскажу, - ответила пифия, - ты должна знать. Но это дела царей, а они не любят, когда мы о них говорим.
Она протянула руки к огню.
- Я родилась в пилосском дворце и приняла посвящение в восемь лет. Это тебе известно. В те времена цари искали Ее благосклонности и отдавали Ей лучшее из того, что имели, вплоть до дочерей. Ей служили немало царевен, и среди них даже дочь верховного царя Ифигения. - Госпожа вздохнула. - Я ее знала. Хотя она была младше меня, мы вместе участвовали в празднествах, ведь мы обе служили Владычице в равном жреческом сане. Однажды верховный царь, ее отец, решил повести ахейское воинство на Илион, что вы зовете Вилусой. Собрались воины, корабли приготовились к походу, но море и ветер не давали им отплыть: городу покровительствовала Афродита, Владычица Моря, и вся мощь морей была против них. Тогда верховный царь созвал прорицателей и жрецов, служивших Афине и Владыке Бурь, и просил их помощи. Ответ был ужасен.
Пифия взглянула мне в глаза.
- Он послал гонцов в Додону, где его дочь служила Владычице, и велел взять ее из святилища. Сказал, что отдаст ее в жены великому герою якобы для скрепления воинского союза. В Авлиду, где ждал флот, ее привезли убранную цветами - как невесту, как деву на празднике Сошествия. И там он заклал ее на алтаре, а ее жертвенную плоть отдал в пищу присутствующим, словно мясо молодого козленка.
Я чуть не вскрикнула и уцепилась за руку пифии.
- Да. Владычица Мертвых наслала тогда великое проклятие на весь его род - оно действует и ныне, когда безумие пожирает последнего из царевичей. И все разделившие страшную трапезу тоже подверглись Ее проклятию - ведь они убили Ее деву и вкусили плоть Ее жрицы. Все герои, все цари и вожди. Многие не вернулись после той долгой осады: Владычица с сестрой действовали сообща. Из тех же, кто возвратился, иные впали в безумие, иным пришлось видеть, как сыновья рвут царство в куски…
- А царь Нестор?
Пифия сжала мою руку.
- Мой брат всегда чтил богов. Когда кричащую Ифигению волокли к алтарю, он отвернулся и ушел. Он не участвовал в убийстве, не вкусил ее плоти - и потому избежал проклятия. Его царство сохранилось.
- Но он не предотвратил святотатства, - прошептала я.
Она вздохнула:
- Верно. Я спрашивала себя, много ли он мог сделать в одиночку - правитель небольшого города, не сильно жалуемый верховным царем… Да, он не участвовал в убийстве, но ведь он не пытался его предотвратить. И хотя Она его не прокляла, Она отвернулась от него и ушла. Это справедливо.
- Да. Ведь он отвернулся от Ее жрицы.
- Именно так, - подтвердила пифия. - С тех пор начался постепенный спад. Ты знаешь пилосские дворцы и храмы, знаешь о богатствах моего брата и многочисленных кораблях. Но ты не видела их тридцать лет назад, в дни моей молодости. Сейчас брат оставил Иденею шесть боевых кораблей, а в Авлиду когда-то были снаряжены двадцать. Иденей пересчитывает в кладовых кувшины масла и амфоры с вином - но ведь они не больше чем десятая доля того изобилия, что я видела в юности. Брат привез множество рабынь, чтобы они ткали одежды и выращивали лен на реке - тебе ли, моя Линнея, об этом не знать. Однако рабынями не заменить мужчин, что ушли к Илиону и не вернулись: поля, порастающие молодыми деревьями, уже никто не засеет. В дни мира, бывало, мы отправляли корабли с льняными тканями на острова и даже на Крит, и в Миллаванду, и на побережье Лидии. Теперь моря полнятся пиратами - рисковыми людьми, что нападают на купцов и отбирают товар, а их самих продают в рабство в дальних городах.
- Что мы должны делать? - спросила я.
Она похлопала меня по руке:
- Вот он, молодой задор - лишь бы действовать, даже перед лицом божественной немилости!.. На что мы годны? Мне ли избавлять моря от пиратов, в моей ли власти поднять мертвых, чтобы было кому вспахать невозделанные поля?
Я промолчала: раньше мне такое не приходило в голову.
- Вот так-то, - проговорила пифия. - Теперь тебе предстоит задуматься и об этом. О причинах событий, об устройстве мира - даже если ты всю жизнь проведешь, не выходя из святилища. Ты должна разбираться во всем, ведь к твоему совету будут прибегать и цари, и земледельцы.
- Вряд ли я здесь останусь. Я видела, как плыву на корабле.
Она нахмурилась:
- Иногда нас призывают к царю - туда, где ему требуется паше присутствие. Наверное, такой случай тебе и привиделся. Ведь пифии не позволено надолго удаляться из святилища. Ты же не хочешь уйти?
- Нет, - ответила я. - Мне хорошо с тобой и Долкидой, здесь мой дом. Мне нет причин желать иного.
И в тот же миг я вдруг почувствовала внутренний зов, будто тоску по никогда не виданным дальним берегам, по песням детства, по родному языку. По кому-то похожему на меня… Наверное, подумала я, время от времени такое случается с каждым - и все равно мы остаемся одиноки.
- Бывает, мы слышим зов того, что нам созвучно, - проговорила пифия. - А в твоих жилах шумит море и течет кровь морского народа. Возможно, тебе лучше было стать прислужницей Киферы. Но мы лишь следуем воле Владычицы, приведшей тебя ко мне, а не к ней.
- Моя жизнь здесь ничем не омрачалась, госпожа, - молвила я. Ведь и правда я ее любила, почти как вторую мать или как бабушку, которой у меня не было. - Я не захотела бы жить в Пилосе у Киферы, даже если бы ты предложила.
Она поцеловала меня в лоб.
- Ты хорошая девочка. Моя Линнея. Перед смертью мне радостно знать, что после меня пифией станешь ты.
- Ты проживешь еще не один год, госпожа, - ответила я, зная, что это неправда.
Она умерла годом позже. Осенью, в начале времени сева, сразу после Каллигении, она вдруг упала - ей парализовало правую руку и ногу; правый угол рта оттянулся книзу, и мы с Долкидой не понимали почти ничего из того, что она пыталась сказать. Ей было трудно есть, и я кормила ее с ложки хлебными зернами, вываренными в козьем молоке.
- Это Ее рука, - прошептала она однажды. Я едва могла различить слова.
Четыре месяца спустя я как-то проснулась среди ночи - и застала ее уже мертвой. Рука Владычицы снова коснулась ее, на этот раз во сне.
Я знала, что нужно делать. Я послала за Киферой и ее прислужницами - ведь Долкиде нельзя ступать за полог, а сама я не донесу пифию туда, где ей предстоит остаться одной. Мы завернули ее в черное, и Кифера держала передо мной серебряное зеркало, пока я впервые накладывала на лицо краску.
Белая как кость. Черная как ночь. Волосы, тщательно уложенные в пряди и локоны, я заколола медными булавками - как на парике пифии и на рисунках с островов, давно канувших в море. При моих черных волосах, густых и не тронутых сединой, парик и вправду оказался не нужен.
Когда я взглянула в зеркало, оттуда на меня смотрела Она.
Кифера и две ее прислужницы ступали за мной, неся ту, что была пифией. Мы спускались все глубже во тьму - через большой зал с волчьими шкурами, через сырой узкий проход, где стены сочились влагой. Журчала где-то вода, отзываясь во тьме дальним эхом, слышалось испуганное дыхание одной из прислужниц, несшей мертвое тело в самый что ни на есть подземный мир.
Тело пифии нельзя предавать огню, как тела недавно пришедших в этот край ахейцев. Ее тело должно быть возвращено Ей.
Запаха в пещере не было. Та, что родилась сестрой царя Нестора, пробыла пифией тридцать лет, за это время тело ее предшественницы высохло до костей. Не знаю, сколько всего их было - я насчитала двадцать семь черепов, а сколько еще рассыпалось в прах… Двадцать семь жизней. Четыре сотни лет? Больше? Тогда еще не пришел с материка светловолосый народ, знавший коней и бронзу, еще не горела пожаром Вилуса, не строился пилосский дворец, еще не появились верховные цари в Микенах…
Моему черепу тоже лежать здесь в темноте.