- Он выхватил из рук прошедшего впереди меня человека листки и нетерпеливо стал читать их, изредка покачивая не то одобрительно, не то возмущенно головой, при этом его жесткие и тучные, словно вздыбленные, волосы вздрагивали. - Это точно? - строго спросил полковник, просмотрев бумаги.
- Точно, товарищ полковник.
- Вы всегда говорите: точно. По сводкам у вас ловко получается. А столкнешься в бою с противником, и все ваши сводки летят вверх тормашками!..
Наблюдая за командиром дивизии, я определил для себя, что человек этот воюет давно, потерял счет контратакам и схваткам, отчаянным и кровопролитным, и исход каждой схватки был одинаков - отступление; он отходил, оставляя населенные пункты, города, теряя людей и технику; бои с обязательным поражением ожесточили его до исступления, до обжигающей душу злобы на себя - не может организовать оборону так, чтобы соединение встало на пути противника, как скала, о которую разбились бы все вражеские накаты; на командиров, которые подчинены ему, - не выполняют в точности его замыслы, его волю; на командиров, которым подчинен он сам, - они только умеют требовать: "В течение ночи организовать наступление и ночным налетом взять населенный пункт... Он уже устал ненавидеть врага, который все жал и жал на него, и эта ненависть от времени спрессовалась и тяжким камнем давила на сердце. В глазах его, было время, плескался страх, метались взрывы ярости, негодования - все было испытано. Теперь серые глаза смотрели холодно и бестрепетно.
Отпустив разведчика, полковник обернулся ко мне и, пожимая руку, провел к столу, усадил.
- Хотите чаю с холодной котлетой? - спросил он. - Вкусно... - Я отказался. - Пожалеете, капитан... - Он налил из чайника желтоватого чаю, поставил на краешек стола накрытый газетой котелок с котлетами. Газету отшвырнул. Улыбаясь, еще раз вопросительно взглянул на меня. У меня засосало под ложечкой - я не ел со вчерашнего вечера. Полковник понял.
- Я же говорил, пожалеете. - Он положил в стакан три кусочка сахара, залил их чаем и поставил передо мной котелок.
Узнав о численности моего батальона, полковник удивленно присвистнул.
- Богато живете. У меня в полках в два раза меньше людей. Во втором немногим больше трехсот человек.
- На войне такое богатство временно, - сказал я.
Глаза Шестакова, сузившись, потеплели.
- Это верно. Один хороший бой - и ты банкрот... Вашему батальону сменять именно такой полк, самый потрепанный. Ох, досталось ему!.. Налить? Он налил мне еще стакан чаю. - Ешьте как следует. А вообще, капитан, положение мое незавидное: оружия не хватает, дороги раскисли, автомашины стоят, тягачей нет. Трудно доставлять в подразделения боеприпасы и питание. Лошадка выручает... Ругнешься иной раз, вроде сильней станешь. - Он встряхнул жесткими вздыбленными волосами с легкой сединой на висках и рассмеялся. Когда он смеялся, то становился моложе, добрей и как-то даже беспечней.
Поблагодарив хозяина за угощение, я встал.
- Когда смена?
- Этой ночью. - Полковник тоже встал. - К утру полк должен быть отведен с занимаемых позиций. За его счет мы сократим и уплотним линию обороны дивизии. Противник, по сведениям разведки, - он вновь взял в руки лежащие на столе листки, встряхнул их и бросил на стол, - противник до полка пехоты с артиллерией, с минометами и с танками движется в направлении Тарусы. Подход к рубежу обороны возможен завтра. Связь со штабом дивизии телефонная и через посыльных...
Я вернулся в батальон. Приближаясь к скотному двору, издали увидел непонятную картину: бойцы растаскивали стоявший рядом высокий омет соломы.
- Что это они делают? - спросил я Чертыханова. Ефрейтор покрутил головой и горько усмехнулся.
- Чудаки.