Подошел Петя Куделин, горячий от возбуждения и в то же время огорченный.
- Сбежал, товарищ капитан. Все дворы проходные, разве найдешь... Не подоспей вы - все удрали бы.
- Никуда бы они не удрали, Петя, - успокоил я его. - Не мы, так другие схватили бы...
Мы вернулись к грузовику. Чертыханов влез в кузов и развязал брезент, прикрывавший груз. Я встал на скат и тоже заглянул через борт. В кузове аккуратно были уложены штуки мануфактуры, шерстяных и шелковых тканей, банки с консервами, мешки с мукой и сахаром, плетеные корзины с водкой и коньяком. А на самом дне - два мешка с тяжелыми четырехугольными предметами. Прокофий развязал мешок, вытащил один такой предмет и сказал:
- А напоследок - деньги, товарищ капитан. - Еще раз посветил фонариком и уточнил: - Тридцатки. Только из-под печатной машины. И во втором мешке тоже деньги, но, должно быть, сотенные: пачки-то побольше и потяжелее... Вот это хапанули! Вот это работа, товарищ капитан!..
- Ладно, - сказал я, спрыгивая с колеса. - Завяжи мешки так, как было. Дай мне фонарь.
Я осветил скаты. Они были прострелены в нескольких местах и изрублены ободами.
- Не дотянем, товарищ капитан, - сказал Чертыханов. - Разве на таких колесах доедешь?..
- На первой скорости доберемся, - ответил я. - Садись, Петя...
Чертыханов, свесившись через борт, заглянул ко мне в кабину.
- Товарищ капитан, давайте по пачечке захватим деньжишек-то, а? Все равно ведь несчитанные. Хоть гульнем напоследок вдоволь, как по нотам. Лицо его висело передо мной - лбом книзу - желтое, как фонарь. Он, прищурясь, смотрел на меня, ожидая, что я отвечу.
- Бери, если хочешь, - небрежно сказал я. - Хочешь пачку, хочешь две. Пожалуйста.
Желтый фонарь качнулся, взлетая вверх.
- Н-да, - проворчал Чертыханов. - Огорошили вы меня своим великодушием. Лучше бы накричали...
Я рассмеялся.
- Мрачно шутишь, Прокофий.
Чертыханов опять свесился ко мне.
- Вот ведь что удивительно, товарищ капитан: сижу я на деньгах - на миллионах! - от которых столько подлостей и преступлений произошло на земле и из-за которых, в сущности, эти вот бандюги носом в мусорную яму ткнулись, и мне хоть бы что. Сижу, как на мешке с картошкой. А вы только представьте: окончится война, вернусь домой, на свою калужскую землю, где теперь хозяйничают немцы, и знаю наперед: ни наркома из меня не выйдет, ни генерала, ни профессора. Буду выращивать хлеб, буду копеечку к копеечке приклеивать да подсчитывать, и жена появится - надо бога молить, чтобы кроткая попалась, не жадная, - сетовать буду: не хватает деньжишек. А ведь семейка образуется, детишки пойдут, их всех одеть надо, обуть, накормить. И буду я зимними долгими вечерами рассказывать им, детишкам, что, мол, сидел верхом на миллионах и ни одной что ни на есть завалящей бумажонки не присвоил, - не до того было. Да, жизнь... Трогать будем или ребят позовем? Перетаскаем все на руках?..
Я завел мотор, включил скорость, машина содрогнулась и стронулась с места, мотор надсадно выл, обода, пересчитывая булыжник, гремели и подскакивали, сотрясая машину.
К штабу мы тащились с полчаса. Чертыханов не выдержал тряски и соскочил на мостовую, зашагал вровень с кабиной.
- Ну ее к черту! Такая езда все кишки перепутает, как по нотам, ни один доктор не разберет, где начало, а где конец...
Я завернул за угол, на свою улицу. Прокофий забежал вперед машины и взмахнул автоматом. Я тут же выключил скорость.
- Ценный груз доставлен по назначению! - сказал Чертыханов, подойдя ко мне.
Я отсоединил зажигание и выпрыгнул из кабины. В радиаторе клокотала вода, из-под капота валил пар.