Нина зябко передернула плечами, прижала руки к груди, ничего не сказала. - Это необходимо, Нина.
- Я знаю.
- Когда ты приехала в Москву?
- Сегодня утром.
- Что с тобой было?
- Не спрашивай, Дима. - Нина порывисто сжала мою руку. - Пожалуйста. Рассказывать очень долго. Как-нибудь после. Я устала и смертельно хочу спать. Кажется, проспала бы неделю. - Она отступила от окна. - Я пойду, Дима...
- Я тебя провожу.
Лейтенант Тропинин попрощался с Тоней у дверей.
- Я ненадолго, скоро вернусь, - сказал я Тропинину. - Постарайтесь по документам проверить задержанных.
14
Чертыханов и Тоня шли по улице впереди меня и Нины.
- Сколько времени ты пробудешь в Москве? - спросил я.
- Не знаю. А ты?
- Тоже не знаю.
- Когда мы увидимся?
- Завтра. Обязательно завтра.
Нина остановилась и, чуть запрокинув голову, посмотрела мне в лицо.
- Я ужасно соскучилась, Дима, сил моих нет! - Глаза ее влажно блеснули. Я осторожно обнял ее и поцеловал. Мы стояли, обнявшись, долго, безмолвно, несчастные и счастливые одновременно. Над нами нависали осенние тучи, исхлестанные фиолетовыми, как бы упруго звенящими струями, нас окружала тяжелая, каменная тишина, а темнота, казалось, была живая, шатающаяся от зарев. В висках у меня сильными толчками билась кровь...
В это время на Большой Бронной раздались крики: "Стой, стой!", одиночные выстрелы, затем последовал взрыв.
Чертыханов подбежал ко мне.
- Товарищ капитан, это наши!
Я посмотрел на Нину и Тоню.
- Одни доберетесь?
- Конечно, - ответила Тоня. - О нас не тревожься.
- Тогда уходите! - До завтра, Нина!..
Мы побежали к тому двору, откуда слышалась стрельба. Из ворот выкатилась грузовая машина. Она на секунду плеснула нам в глаза вспышкой фар, ослепила.
- Стой! - заорал Чертыханов, взмахнув автоматом. - Стой, говорят!
Правая дверца кабины приоткрылась, и в ответ ударил выстрел. Пуля тонкой струной пропела возле моего уха. Машина круто свернула вправо и рванулась вдоль улицы, в темень.
- Уйдет! - крикнул я.
- Не уйдет. - Чертыханов упал на одно колено и выпустил вслед удалявшейся машине одну очередь, затем вторую. Слышно было, как лопнули баллоны, мотор тяжко взревел и обода колес застучали по булыжнику...
Из машины выпрыгнуло четыре человека: двое из кабины и двое из кузова. Один из них, приостановившись на секунду, размахнулся и швырнул в нашу сторону гранату. Я едва успел крикнуть: "Ложись!" Граната взорвалась на тротуаре, возле окна полуподвала. Но человек, кинувший гранату, споткнулся: Чертыханов успел выстрелить в него.
К нам присоединилось двое бойцов - Петя Куделин и второй, видимо, раненный: он морщился и тихо вскрикивал от боли...
- До батальона дойдешь? - спросил я красноармейца. Тот кивнул. - Тогда иди. Там перевяжут.
Чертыханов влетел во двор, где скрылись бежавшие. Я поспешил за ним. Во дворе было темно и тихо. Прокофий скомандовал кому-то:
- Стой! Стрелять буду! - и выстрелил.
Завернув за угол сарая, я увидел прямо перед собой человека с круглым лицом, с железным, спрессованным навечно ежиком волос; он стоял, прислонившись спиной к стене, на меня глядели черные дыры вместо глаз. Он медленно занес руку, должно быть, с гранатой-"лимонкой", Чертыханов успел прикладом ударить по его руке, "лимонка" шлепнулась к ногам, и Прокофий сильным пинком отбросил ее; она ударилась в дровяной сарайчик и взорвалась. И где-то в глубине следующего двора раздался испуганный крик: "Немцы! Немцы в Москве!"
Здоровенный детина с черными дырами вместо глаз привычно выхватил из кармана нож и рванулся ко мне. И тогда я выстрелил в него в упор. Человек протяжно и глухо застонал и грохнулся на землю.
- Готов, - отметил Чертыханов.
- Возьми у него документы, - сказал я.
Чертыханов наклонился над убитым.
- Документов целый воз!..