- Приготовить ракеты, - сказал я негромко; Чертыханов и Мартынов зарядили ракетницы, встали рядышком и подняли их вверх, ожидая команды. Давайте!
Послышались несильные хлопки, и ввысь, к несущимся облакам, пошли, красиво, победно, два огня - красный и зеленый, как бы возвещая человечеству о начале еще одного сражения на земле, в котором столкнутся в рукопашной добро со злом и добро должно одержать верх. Ракеты уронили на заснеженный лес колеблющийся праздничный свет, и в этом свете я увидел, как рванулись большие черные машины. Двигаться надо было строго по прямой, и танки шли развернутым строем. Бойцы сидели на броне и лезли по снегу - едва различимые в темноте фигурки.
Через некоторое время долетели отрывистые залпы танковых пушек - они приблизились к шоссе. Приглушенное расстоянием докатывалось протяжное: "а-а-а!" - ребята кричали "ура". Они тоже добежали до дороги...
Автоматная и винтовочная стрельба то налетала, как вихрь, то замолкала. Над вершинами темного леска встало столбом пламя, рядом с первым слепящим столбом возник второй: танкисты что-то уже подожгли. Стрельба звучала явственней, и я поспешил к дороге.
Впереди, совсем рядом гремел бой. Мы задержались возле двух старых елей, - они могли защитить от случайной пули. Связной привел к нам Прозоровского.
- Полный разгром врага! - крикнул лейтенант захлебывающимся голосом; он едва держался на ногах. - Я такого еще не видел... Наши танки вырвались на дорогу. Бьют, опрокидывают, давят цистерны, мотоциклы, орудия! Только скрежет идет! Фашисты убегают прочь. По снегу, в сугробы, скрываются в лесу!
Прозоровский вдруг медленно повалился на бок. Я наклонился над ним.
- Что с вами?
Лейтенант Прозоровский не ответил. Он уже не дышал...
Бой шел все утро и весь день до самого вечера. Танковые части врага были разбиты и отброшены от шоссе - путь из Москвы на Тулу был свободен. Колонны грузовиков двинулись в осажденный город...
Правое крыло танковой армии Гудериана откатывалось из-под Каширы в южном направлении. Немецкие войска уходили, бросая технику. Наши войска, преследуя отступающего противника, не отставали ни на шаг. Танкисты настигали колонны автомашин и сбрасывали их в кюветы, корежили, давили. Началось изгнание врага из пределов московской земли.
Штаб полка едва успевал передвигаться за передовыми подразделениями.
В одном месте - это было уже за Тулой, на подступах к Ясной Поляне, штаб полка наткнулся на группу немецких солдат и офицеров. Мела метель, и мы встретились лицом к лицу. Вспыхнула жаркая перестрелка. Я повел находившихся со мной людей в атаку. Я видел, как немецкий офицер вскинул пистолет и выстрелил в меня. Почти в упор. В тот же миг он был сражен взрывом гранаты.
Пуля ударила меня в грудь. Разрывная. Она опрокинула меня навзничь. Я никогда не думал, что маленький кусочек свинца может обладать такой страшной силой. Я упал и некоторое время лежал без движения. А ветер нес снег. Поземка со злым свистом неслась по снежному полю и заметала все мертвое и все живое. Возле меня насыпала небольшой сугробик - как могильный холм. Я собрал все свои силы и крикнул: "Родина, сохрани мне жизнь!" И мне почудилось, будто ветер донес до меня чей-то голос: "Не могу, сынок. Не в силах!.."
А мимо бежали люди, бойцы. Они несмолкаемо кричали что-то. Они не могли задержаться, это были первые шаги наших войск от Москвы на Берлин.
Сколько я ни прислушивался к себе, - струна, звеневшая в груди, молчала. Я умирал.
Потом я услышал сквозь вой пурги, сквозь крики обезумевших от восторга людей плач. Это плакал Прокофий Чертыханов, который меня потерял. Он нашел меня, взвалил на спину и пополз сквозь пургу. Он вынес меня с поля. Но к жизни не донес.
Мама, прости, что оставляю тебя в вечном горе - до конца твоих дней.