В офицерском борделе на Рестегаль - музыка, бодрые голоса мужчин, чарующий женский смех. Обстановка самая непринужденная. Фронтовички горланят: "Ах, мой милый Августин", толстый гауптман играет на губной гармонике; другие, отбивая ритм вилками и кулаками, гнут свое - про храбрых солдат и офицеров. Расположившись поукромней, а то и в общем веселом кругу, кавалеры щупают на все согласных дам. "Это чудесная страна! - грохнув бокалом о паркет, говорит майор инженерных войск, оставивший в России ногу и еще кое-что. - Пусть девочки танцуют на столе!" "Я нравлюсь тебе?" - коверкая чуждый язык, воркует блондинка на ухо оберштурмфюреру. "Ты…" - улыбается он и вдруг выкатывает глаза, судорога сводят его тело, он падает, рвет на себе воротник, и изо рта его вместо крика выплескивается кровь. Блондинка обмирает, потом визжит: "Ах, платье! на последние деньги куплено!", вокруг него сгрудились соратники, шум, галдеж, а он корчится на полу, харкая кровью; его удерживают, расстегивают китель и видят на груди две… три… пять пулевых ран, откуда с пеной и свистом брызжет алая кровь. Хватают блондинку: "Тварь! это твоя работа! Обыскать ее!" - "Нет, нет - верещит блондинка. - Я ничего…" "А китель-то цел!" - изумляется кто-то.
"Смотрите, - говорит розовощекий пехотинец. - Боже милостивый, что это с ним?!."
Еще живой офицер на глазах зеленеет; по груди, словно щупальца, расползаются извилистые бурые полосы, лицо безобразно вздувается, из разбухших губ стекает грязная зловонная жижа, кожа покрывается пузырями, лопается, обнажая гниющее мясо, тело мякнет и распадается с отвратительным хлюпаньем.
Столкнув в ров тех, кто удержался на краю, солдаты разряжают вниз магазины, будто мочатся в яму; махают бульдозеристу - давай!
Пустой фургон и грузовик уезжают. Человек на бульдозере не спешит, он слушает лес. Жаль, всех соловьев распугали…
"Надо вернуться пораньше в часть и выспаться", - вздыхает человек и берется за рычаги. Лучи фар прыгают по деревьям, нож с натугой поддевает верх земляной груды и толкает ко рву.
Бульдозерист насвистывает "Лили Марлен":
Из тихого пространства,
Из земли
Поднимет меня, как из сна,
Твой влюбленный рот.
Когда кружатся поздние туманы,
Я буду стоять у фонаря,
Как когда-то, Лили Марлен.Кончатся снаряды, кончится война,
Возле ограды, в сумерках, одна,
Будешь ты стоять у этих стен.
Во мгле стоять,
Стоять и ждать,
Моя Лили Марлен.
"Вроде мелькнуло что-то?"
"Собаки, - плюет бульдозерист, - вот ненасытные…"
Он с оружием, но по распорядку не участвует в акции и, что ни говори, должен отчитываться за боеприпасы. "Как израсходованы?" - спросят его. И что отвечать: "По собакам стрелял?"
Бульдозер, рыча, примеривается сгрести еще порцию, когда человека вдруг берут за ворот, рывком вынимают из кабины, бьют в лицо, швыряют на рыхлую кучу.
В свете фар стоит кто-то - не человек, а громадина, черный силуэт - и с его МП-40 в руках.
"Не стреляйте, - капая кровью из носа, бульдозерист ползет к ногам стоящего. - Я не виноват. Мне приказали!"
"Дерьмо", - отвечает стоящий.
Накрепко пришитый короткой очередью, бульдозерист лежит у могилы, которую он хотел скрыть от глаз людей.
Заглушив мотор, гигант склоняется надо рвом. Он никого не может спасти. Двадцать семь человек! он - двадцать восьмой.
Он уходит; горящий бульдозер освещает поляну и всех, кто там остался.
* * *
Спустя месяц, под вечер, после тщательной проверки, в прихожей одной из запасных конспиративных квартир в Гольцене.
"Герц, ты?.."
"Здравствуй, Стина".
"Ты же…"
"Мне так и стоять на пороге? или пустишь?"
"Ты! ты!"
Девушка в прямом смысле слова виснет на рослом парне, он подхватывает ее на руки и кружит по тесной комнате.
"Мой, живой, милый".
Она целует его, жмется мокрой щекой, зарывается лицом в знакомо пахнущие рыжие кудри; он тонет в вихре ее волос и смеется.
Потом он рассказывает, как было дело, - счастливый случай, упал в ров раньше, чем поймал пулю; тела закрыли его, когда стали добивать. Выждал, выбрался, спрятался в лесу. И так далее.
Она накладывает ему добавки: "Ешь, ешь. Ты у меня заново родился, Герц".
"Меня теперь нет - расстрелян и зарыт. Дело мое в архиве, если не в мусорной корзине. С формальной точки зрения я покойник".
"И куда теперь?"
"В горы".
"Нет, сегодня ты мой".
Они много говорят в эту радостную ночь. Стина засыпает под утро; Герц, обняв ее одной рукой, ждет, пока согревающее грудь дыхание девушки станет ровным, затем осторожно вытаскивает из пачки сигарету и закуривает.
В синеющем небе - молодая луна.
Стина рассказала, между прочим, и о странном происшествии в Дьенне, в кабаке на Рестегаль. Один офицер СС среди веселья упал, из него хлынула кровь, как из резаной свиньи, и тут же на месте он стал гнить - молниеносная гангрена. Весь кабак потом залили лизолом для дезинфекции. Говорят, его угостили чем-то покрепче водки.
"Такие яды бывают, - заявил Герц, как знаток, - у тропических змей…"
Глядя на луну, Герц улыбается уголками рта - личный подарок гестапо от меня. Ну а если серьезно - пора кончать эти игры. Надо строить аппарат, хотя бы плохонький. Нужна опытная модель, действующий воплотитель непрямого типа. Или - как бы понаучней - инкарнатор.
Стина беспокойно ворочается, вздыхает во сне, и Герц, затушив окурок, тоже засыпает.
* * *
Пока Клейн набирал шприц, Аник, поджав губы, оглядел свою руку с упругими голубыми валиками вен.
- Тебе хорошо - ты не за рулем. А мне надо мозги прочистить. Давай-ка в вену.
- О-ля-ля!
- Ничего не "о-ля-ля". Потрясет немного, зато какой эффект.
Ко времени, когда нарядно приодетая Марсель выпорхнула из особняка Вааля, лихорадка и холодный пот уже сошли с Аника, и друзья-приятели поджидали девушку за углом. Она не сразу узнала их в двух пижонистых субъектах - без шапок, в широких курточках, небрежно, но со вкусом наброшенных шарфах, щегольских брюках и модельных башмаках, - такие слоняются по делу и без дела в Старом Городе и по Кенн-страдэ. Но факт - один был симпатяга Клейн, копия Шварценеггера в масштабе 1:2, а другой - гибкий узколицый спец по свертыванию крови, с тонким красивым ртом и лучистым взглядом.
Машина, на которую они опирались, тоже неплохо смотрелась - бордовый "лендокс-торнадо" с золотистыми тонированными стеклами, низкий и гладко-обтекаемый, как обмылок, на колесах вроде гоночных - спортивная модель! - и с наклейкой на борту черными готическими буквами: "КОНЬ ДЬЯВОЛА".
А юный морозец пощипывал ноздри, солнце вспыхивало в прищуренных глазах радужными пучками, и озорная улыбка играла на губах; Марсель была так хороша в развевающемся розовом пальто и берете, так маняще покачивалась юбка и так задорно цокали ее каблучки, что Клейн вполголоса сдержанно одобрил и выбор Аника, и свои приобретения, а порывистый Аник, старый охотник по такой порхающей дичи, сделал стойку на Марсель и неотразимо улыбнулся ей глазами.
- Вот и я! - подойдя, звонко пропела она и, чуть склонив голову набок, заценила Аника. - Мы, кажется, незнакомы?
- Аник, - младший ассистент Герца грациозно протянул ей руку, которую прокурор вдохновенно именовал не иначе, как "обагренная невинной кровью". - Аник Дешан. К вашим услугам, мадемуазель.
- Марсель Фальта.
- Прошу, - Клейн, словно крышку чемодана, поднял вверх широкую дверцу "Коня".
"Конь Дьявола" изнутри походил на пилотскую кабину аэробуса, где года два жила компания хиппи, - впереди тьма-тьмущая шкал, циферблатов, кнопок, тумблеров, цифровых табло, клавиатура и экранчик компьютера, радиостанция, и здесь же - медное распятие, образки святых, Богоматерь над скрещенными миртовыми веточками, отчаянные красавицы, морды чудовищ, эмблемы и надписи: "Я ГЕНЕРАЛ ПОЛИЦИИ", "ИИСУСА ХРИСТА - В ПРЕМЬЕР-МИНИСТРЫ", "ВЕСЕЛИСЬ, ПОКА НЕ ВЫРВЕТ"; над головой - выпуклый узор из сваренных в сложный каркас и покрытых красным лаком труб, кресла-ложементы, между креслами - контейнер с банками тоника.
- Сильная у вас машина, - заметила Марсель, пристегиваясь рядом с Аником.
- Трофейная, - гордо отозвался Аник; пульт под его пальцами загорелся россыпью разноцветных огней, будто рождественская елка; двери сами собой закрылись, на экране отпечаталось: ПРЕДСТАРТОВАЯ ГОТОВНОСТЬ. Не иначе как "Конь" сейчас втянет колеса, закупорится и взовьется в межзвездное пространство. - Я с прежним хозяином поспорил на машину - и выиграл. Все пристегнулись?
Марсель кивнула, Клейн сзади ответил что-то невнятное, вроде "угу", а затем заговорил:
- У нас, барышня, есть один тонкий откровенный разговор. Нам надо сразу объясниться, чтобы вы не заблуждались на наш счет.
- Дело в том, мадемуазель, - прибавил Аник, - что у нас троих в биографии очень много общего. Все мы когда-то родились…
- …и все когда-то умерли, - окончил фразу Клейн.
- И вы, значит?.. - не очень удивившись, Марсель вгляделась в их лица. Живые, нормальные лица.
- Тоже.
- …и с нашим стажем потусторонней жизни мы чувствуем себя ответственными за вас.
- Вам может понадобиться наша помощь, барышня. Мы готовы для вас сделать все, что в наших силах. Всякое может случиться…
- …и если вдруг что-нибудь, какая-то сложная проблема - позовите нас, и мы придем.
- Марсель, мы не набиваемся в друзья, - серьезно, даже холодно продолжал Клейн. - Знакомство наше недолгое, мы для вас чужие люди, но поверьте, вы нам не чужая. Кто бы ни вернулся с того света, он не должен быть одинок, я так считаю.