Хоть бы улыбнулся, что ли? Я бы тогда знал, что он шутит.
- Ну, насадят. А потом велят: "Да расширится твоя голова!"
- С какой целью? - заинтересовался отец.
- Если шлем лопнет, станут новый подбирать. В смысле, станет.
Совсем я запутался с этим кузнецом.
- А если не лопнет?
- Значит, подобрали. Ищем дальше: кольчуга, панцирь-куях…
- И всякий раз колотушкой? В кольчугу, в панцирь?
- Ну да!
- Так говорит Кустур?
- Ну да!
- Значит, так и будет. Кустур знает, что говорит.
- А ты что скажешь, папа?
- Ничего. Я никогда не был в Кузне. Никогда не подбирал себе доспеха. Откуда мне знать?
- И Мюльдюн тебе не рассказывал? Он-то в Кузне бывал!
- Нет, не рассказывал. Зачем?
Действительно, зачем? Мюльдюн не из говорливых. Вот по шее надавать, это он запросто.
- Папа, ты…
И тут он вскочил. Сто раз видел, как он вскакивает, забыв обо мне, маме, кумысе, горах, мирах - обо всем на свете. Доха в одну сторону - кэр-буу! Лавка в другую - уо-уо! Столик с кубком - алатан-улатан! "Ох! - жаловалась мама в таких случаях. - Отлетели, оторвались девять журавлиных голов!" Кумыс разлился, потек по струганым доскам. Бурдюк - бряк мне на коленки! Затычка выпала, я изгваздался по самые уши.
- Что?! - заорал мой папа дурным голосом. - Глупости! Чушь собачья! Изобличение вора бывает трех видов…
Это он не мне. Трудно привыкнуть к папиным внезапностям, а дальше ничего, полегче. Главное, сидеть тихо, помалкивать. Когда Сиэр-тойон откликается на чьи-то взывания, ему не до вас. Он учит, наставляет, решает споры. А что вы думали? Закон-Владыка, понимать надо!
- …с чужого слова по приметам украденного, своими силами по следам угона - и через много лет без явных доказательств, по доносительству соседа. В первом случае изобличенный вор покрывает убытки владельцу, во втором - подлежит публичному наказанию…
Кулаком по перилам - хрясь!
- …в третьем - признается вором без покрытия убытков и наказания. Доносителя же… Молчать! Не перебивать! Доносителя порицать не велено, и нареканий ему делать не положено. Что значит "почему"? Ибо есть в таких доносителях великая польза общественная… Великая общественная! Усвоили?
Кажется, там усвоили. Где там? Ну где-где… Где взывали.
Я однажды спросил у мамы: как же так? Когда папа срывается с места, я пугаюсь, а не расширяюсь! Пугаешься, вместо мамы растолковал Мюльдюн, случившийся рядом. Расширяемся мы, когда злимся. Соперничаем. Схватываемся. А отцу ты не соперник и не поединщик. Вот если бы ты отцу ночью, когда он спит, рогатину под ребра… И замолчал. Так я и не понял, что Мюльдюн имел в виду.
- Я суров, - сказал отец.
И вернулся на лавку. Ну, почти вернулся. Посмотрел с укором на меня: где лавка? Я поднял, обмахнул рукавом, пододвинул. Отец сел и уставился на горы. Чувствовалось, что он очень устал. Я же стал прибираться: бурдюк, затычка, чорон. К счастью, кубок не треснул. Доха - папе на колени. Укутать потеплее, подоткнуть с краев. Папа забросил ноги на перила - значит, укутать и подоткнуть снова. Налить в чорон остатки кумыса. Помалкивать, не шуршать.
- Я суров, - повторил отец, успокаиваясь. - Я суров, но это я.
Он всегда так говорил после увещеваний.
Сейчас, много лет спустя, когда все рухнуло и восстало вновь, и кто-то умер, а кто-то - нет, я понимаю, что отец был прав. Я, Юрюн Уолан, Белый Юноша, названный в честь своего дяди Юрюна Ар-тойона, Белого Владыки, уже давно не юноша, а если и белый, то речь идет о цвете волос. Что знал я про Кузню? Про кузнеца Кытая? Ну, железный дом на ледяном кургане. Наковальня размером с быка, горн - с кобылу. Черен молота - старая коновязь. Молот гремит, клещи визжат, напильник скрежещет. А что? Все так говорили. Никто не видел, но болтали наперебой. Мюльдюн видел, но молчал. Папа не видел и тоже молчал. Обычай требовал, чтобы такие, как я - боотуры по рождению, не по воспитанию - ехали в Кузню, не догадываясь, что их ждет, кто их ждет. Значит, Сиэр-тойон - Закон-Владыка, Обычай-Батюшка - вел себя по отношению к сыну не только сурово, мучая мальчишку неизвестностью, но и справедливо.
Выясни я, что меня ждет на самом деле, и отец, пожалуй, запретил бы мне эту поездку. Мои слишком любопытные сверстники, удовлетворив свое любопытство заранее, не возвращались из Кузни домой. А что? Молот гремит, клещи визжат, напильник скрежещет.
Обычное дело.
5
Солнечная Нуралдин-хотун
- Мам, я поесть возьму! Себе и Кустуру.
На кухне мамы нет. Это пустяки, она меня всегда слышит - где бы ни была, хоть за восемь комнат. Сейчас придет. Я, если что, и сам все найду, но лучше спросить. Сын своего отца, я должен вести себя правильно. Все должны вести себя правильно. Тогда в мире все будет хорошо и радостно, как у нас в улусе. Вот адьяраи - они злые, глупые. Они законы нарушают, оттого и беды кругом. И у них, и вообще. У нас в улусе адьяраев нет, потому и бед никаких нет. В смысле, настоящих бед, больших. О них дедушка Сэркен поет: война, набег, буря-ураган.
Мы живем на юге Седьмого Неба. Здесь все слушаются моего отца. Поэтому у нас всё хорошо. Ну, по крайней мере, сколько я себя помню.
От очага-камелька шел ощутимый жар. На железной заслонке мигали разноцветные огоньки. За ней булькало, щелкало, шипело. Вкусно пахло вареным мясом. У меня забурчало в животе: оказывается, я тоже проголодался. На полках ровными рядами выстроились кубки, плошки, серебряные горшки и мисы. Еще два бокастых котелка-самовара. Один, правда, поломался, больше не варит. А второй ничего, работает.
Везде чистота и порядок: моя мама - самая лучшая хозяйка на Небесах! И вообще, на всей Осьмикрайней. Я, правда, кроме наших Небес, нигде не бывал, но иначе и быть не может! Ага, вот и сливки. А что у нас здесь?..
Мама не вошла - вплыла в кухню, как уточка по водной глади. Ох, она и ходит - залюбуешься! Спокойная, добрая, никогда никуда не торопится - и всегда всё успевает. Тихая, светлая радость; солнечная Нуралдин-хотун.
- Мам, я…
- Я слышала, Юрюнчик. Ты растешь, тебе нужно хорошо питаться. Я рада, что ты сам это понимаешь.
Ничего я не понимаю. Но зачем спорить с мамой? Может, я и правда понимаю - только не головой, а желудком.
- Да, мам. И Кустур тоже растет.
- Как раз горяченькое поспело.
- Кустуру тоже надо!
- Садись за стол.
Про Кустура мама слышала - она все отлично слышит. Просто не обратила внимания. Нет, вы не подумайте, ей еды не жалко. Для мамы главное - наша семья. Чтобы мы были сыты и ни в чем не нуждались. Чтобы у нас - у папы, у меня с Мюльдюном, у маленькой Айталын Куо - всё хорошо было. А то, что нас напрямую не касается, для нее значения не имеет. Оно словно мимо по реке проплывает. Глянула краем глаза - плывет, к примеру, коряга; отвернулась и забыла. Зато ты и подумать не успеешь о новых сапогах - хлоп, а они уже тут как тут: на волчьем меху, на двойной подошве, и точно по ноге.
Ну, вы уже поняли, какая у меня мама.
- Спасибо, мам! Я тебя люблю!
Мама и раньше-то светилась, а сейчас прямо расцвела. От ее улыбки сделалось тепло-тепло, и уголки рта сами к ушам поползли: улыбнуться в ответ.
- Я все съем! И горячее, и сливки… У тебя есть сливки?
Сливки я уже нашел. Но лишний раз спросить - маме приятно будет.
- Конечно, Юрюнчик. Кушай на здоровье. Сейчас на стол поставлю.
- Да, мам! Только на сандалы… На стол не надо, хорошо?
У нас, в смысле, у айыы, некоторые вещи иначе называют, чем в улусе. Сандалы у нас - стол, орон - ложе или кровать; чомпо - палица, а еще колотушка… Я иногда путаюсь: то так скажу, то эдак. Случается, оба слова вместе вылетают. Приятели удивлялись. Чагыл смеяться пробовал, но ему по шее и без меня дали. Ничего, привыкли.
- Почему не надо на стол, Юрюнчик?
- Меня Кустур во дворе ждет. Нам на двоих, мам.
- Я Элляя кликну, он на двор вынесет. А ты за стол садись.
Элляй - это наш слуга. Один из восьми.
- Не надо Элляя! Я сам отнесу.
- Зачем?
- Я тоже во дворе буду. Ты говорила: на свежем воздухе - полезней!
- Всё-то ты помнишь, - умилилась мама. - Ладно, поешь во дворе. Сливки бери, и кэйгэс печеный, и вот еще - с пылу с жару.
Внутри камелька звонко щелкнуло. Огоньки на заслонке погасли. Остался один, зеленый светлячок. Теплился, извещал: мясо готово. Заслонка поднялась, наружу выехал котел из легкого серебра. От него шел такой аромат, что я чуть слюной не захлебнулся. Да уж, мама - мастерица стряпать! Правда, когда на живом костре мясо варишь, в котле, или на углях запекаешь - оно тоже вкусно выходит. По-другому; и веселее, на костре-то.
- Осторожно, не обожгись.
- Ага!
- Вот, я тебе на поднос выставила. Я дверь открою, а то у тебя руки заняты. Ложки не забыл? Приятного аппетита, кушай на здоровье.
Того, что мама выдала мне одному - про Кустура она, разумеется, забыла - хватило бы четырех голодных табунщиков до смерти накормить. Мы с Кустуром не табунщики, мы сами все съели. Чуть не лопнули, а съели. Конинка молоденькая, с жирком, с лучком-чесночком, прямо с огня! Печеные корешки кэйгэса - и сливками, сливками запить, холодненькими! Чуп-чуп, уруй-туску! И куда в нас только влезло? Мы сидели, пыхтели, отдувались, и казались себе толстыми-претолстыми, как лесные дедуганы, нагулявшие жир к зиме. Вставать? - шевелиться не хотелось.
- Передай - ик! - солнечной Нуралдин-хотун… Ик! - нижайшую благодарность! Она - опора Трех - ик! - Трех Миров! Если что сковать-починить - ик-хыхык! - нужно…