И не успел Лука ничего сообразить, как ее горячие губы впились в его трепещущие уста. Потом ее рука схватила его потную руку и прижала ее к своей теплой и мягкой груди.
Он смутно соображал, что идет куда-то, потом был запах сена, шуршание и жаркое молодое тело Мотри. Всё было как удар молнии. Она торопливо всё делала за него, а он лишь безвольно принимал ее ласки, и всё происходило почти без участия мысли. Лишь острое ощущение блаженства, бурное соединение тел и бешеное трепетание страсти. Она захлестнула Луку всего, пока не опустошила, и он с ужасом и удовлетворением одновременно ощутил себя мужчиной.
- Вот и получилось, милый, - прошептали губы Мотри. - А ты боялся, глупый. Тебе понравилось?
Он ощущал ее запах, теплоту тела, прижимавшегося к нему, и вдруг понял, что он гол, и никак не мог вспомнить, как это произошло. Его руки стали шарить по телу Мотри; оно было податливо, желанно и трепетно одновременно.
- Отдохнул? - зашептала она на ухо, и стало щекотно. Желание опять нахлынуло на него.
- Ты чего стонешь, Мотря? - осмелился он спросить. - Тебе больно?
- Дурачок! Это так приятно, что всё само рвется из нутра. Ты доволен?
- Еще бы, Мотря!
- Я рада, что ты получил меня первой. Но ты не думай, что я гулящая. Это случается редко, да и то Марфа постоянно меня уговаривает. Без человека тоскливо и муторно. А теперь где его взять, когда столько казаков полегли в восстании да от мора и неурожаев. Сами едва живы остались. Хорошо, что мой был казаком и нас не записали в крепаки. Да надолго ли?
Лука услышал в голосе женщины такую скорбь и тоску, что стало неловко и жалко эту бедную молодицу. Он спросил участливо:
- И как же ты теперь будешь? И сколько же тебе лет, Мотря?
- Старая я уже, Лука, - ответила Мотря тихо и грустно. - На Афанасия будет двадцать шесть.
- А мне только восемнадцать, - почти про себя молвил Лука. - И никого у меня нет. Всех порешили ляхи Лаща. Хорошо, что друг отца упросил взять меня в поход. Может, судьба смилуется надо мной, пуля или сабля не слишком меня заденет, добуду казацкой славы, грошей и всякого добра. Молюсь, чтобы услышал меня Господь.
- Должен услышать, Лукашко! Ты молод, и не тебе погибать в такие годы! Живи на радость людям и нам, глупым бабам!
Послышался со двора голос Степана:
- Эй, казак! Спишь? Вылазь, пора возвращаться!
- Уже кличут, - с сожалением прошептала Мотря. - Возьми меня еще на прощание! Ты люб мне, Лукашко!
Волна нежности обволокла юношу. Он не стал себя упрашивать и не слушал уже сердитых призывов Сыча. Но расставаться приходилось. Мотря жадно целовала его и просила умоляюще:
- Обещай, что если будешь жив, то заглянешь ко мне на обратном пути, любый!
- Обещаю, Мотря. Вот увидишь, я сдержу слово! Но теперь прощай, я вернусь!
Лука опрометью бросился догонять Сыча, который не стал его ждать и в темноте ночи уже скрылся. Лишь тихие отдаленные звуки шагов давали Луке понять, что тот ушел еще не очень далеко.
- Дядько Степан, я не знал, что надо так скоро, - оправдывался юноша.
- Ладно! Получилось у тебя с Мотрей?
- Получилось, дядько Степан. Просила на обратном пути заглянуть. Обещал.
- Правильно сделал, хлопец. Однако с тебя причитается за содействие, гы-гы!
- Ага, - согласился Лука слегка смущенно. - Позже, когда будет с чего.
- Гляди, не забудь.
Глава 2
Не прошло и месяца, как обоз достиг Львова. Здесь он влился в другой, больший, и после трехдневного отдыха тронулся в сторону границы с Неметчиной.
- Это сколько же идет с нами казаков, дядько Макей? - всё спрашивал Лука на роздыхах.
- Не они с нами, а мы с ними, хлопец, - отвечал казак. - Думаю, что тысячи две должно быть, будет еще больше, не все еще собрались. Хоть так нас, выписников, отметили, а то выбросили, как ненужный мусор, и живи как хочешь. А как?
- А чего меньше стало реестровых казаков, а?
- Пан король жадничает и не хочет выделить для нас грошей. Войны нет - вот он и не хочет раскошелиться. Сагайдак, тот умел выбить гроши. А теперь пошли не гетманы, а тряпки. Трясило панов трясет, вот король и жмотничает.
Дня через три возы остановились вблизи крохотного сельца дворов в двадцать. Оно белело в версте от лагеря казаков.
Макей со своими возчиками сидели у костра, курили люльки и вели тихую беседу. Легкие облака набегали на небо и заслоняли звезды. Луна всходила поздно. Было тихо, темно и мирно.
- Погоди-ка, Макей! - предостерегающе поднял руку пожилой конюх Яким Рядно. - Кажись, кто-то идет к нам. Может, от коней кто.
- Пусть идет себе, - махнул рукой Макей.
Светлая фигура человека появилась в свете костра и остановилась в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу.
- Кто ты, человече? - спросил Макей, признав незнакомого. - Чего тебе?
- Добрые люди, я пришел просить помощи.
- Сидай, хлопец, - пригласил Макей, указав на кучку хвороста у костра. - Что у тебя стряслось, что ты тут появился?
- Житья нет от нашего пана, казаки! Измордовал! Особенно меня.
- Эх, хлопец! Кого паны не мордуют? Скоро всех крепаками сделают, тогда и жалости не у кого будет просить. А что так?
- Да я осмелился заступиться за сестру, пан казак. Вот он меня и возненавидел. А сестру всё равно взял себе. А я больше не могу, пан казак! Возьмите к себе! Буду служить вам верно!
- Я не сотник, хлопец. Куда мне тебя взять? Могу отослать к пану сотнику, да вряд ли он тебе поможет. А усадьба у пана большая?
- Какой там! Хата немного больше обычной, а дерет нас нещадно, словно ясновельможный! Даже мать свою мордует. А чего? Она наша, украинка, а он по батьке лях!
- Это уже плохо, хлопец, - бросил Макей. - Всё ж мать.
- А сегодня приехали к нему ляхи и пируют, собрали в деревне живность, побили батогами многих - и в ус не дуют. Обжираются себе, а люди голодают. Возьмите, пан казак! - Парень упал на колени.
Он был молод, не больше семнадцати-восемнадцати лет, в ободранной рубахе и рваных полотняных штанах. Больше никакой одежды на нем не было.
- И не проси, хлопец, - отрезал Макей. - Мы казаки, идем на войну и взять тебя не можем. Ищи своей доли сам.
- Дядько Макей, - тихо молвил Лука, - может, можно, а?
- Цыть, куренок! Не твоего ума дело! Замолкни!
- А сколько приехало ляхов, хлопец? - поинтересовался Терешко Богуля.
- Да пятеро молодых, пан казак! Сидят, уже напились, а всё требуют еще. И девок наших требуют. Вот все и разбежались кто куда от греха подальше.
- Гляди, как обнаглели, паразиты папские! - вскричал Яцко Качур. - Всыпать бы им хорошенько! Прямо руки чешутся!
- Можно было б и почесать, - заметил Терешко мрачно. - Что с тебя возьмешь? Ты казак в походе и завтра будешь далеко. Ищи ветра в поле.
- И то верно, дядько Терешко! - воскликнул Лука. - Сходить бы в деревню и накостылять по шеям этим проклятым панам!
- Сиди, молокосос! - остановил Макей юношу. - Ишь, разорался, казак!
- Да брось ты, Макей, - остановил начавшегося злиться десятника Яцко. - Я с большим удовольствием бы взялся за это, братья-товарищи.
- А что? Всего верста, а их пятеро перепившихся панов. Ну и еще один. - Лука оглядел собравшихся у костра. - Дядько Макей, дозволь сходить. Охота косточки поразмять, а то я всё с лошадьми возился. А впереди война. Надо мне привыкать к оружию, да и свое раздобыть. Дозволь, мы быстро смотаемся, и никто не узнает.
Макей засопел, казаки дружно наседали.
- Слушай, дядько Макей! - предложил Лука. - Ты ничего не знаешь, а мы сами всё сделаем. Пана сотника нет, и вернется поздно, да и на кой ему проверять нас после гульбы с австрияками, что вчера встретили нас на дороге. Идет?
Макей продолжал молча сопеть, жадно затягивался табачным дымом, но все в обозе уже знали, что это лишь видимость. Он просто побаивался сотника и не хотел брать ответ на себя.
Терешко не выдержал и крикнул задорно:
- Собираемся, товарищи! Макей не возражает. Он просто ничего не знает. Тебя как у вас в деревне кличут? - обернулся он к пришедшему хлопцу.
- Яким Ярыга, пан казак, - тихо ответил парень.
- Во! Еще один Яким появился! Яким, Рядно, гляди, тезка твой! Хватай сабли, пистоли и пару пик. Мушкеты не трогаем. Обойдемся. Яким Малый, так пока будем звать, веди коротким путем. И тихо.
Скоро семеро теней скрылись в темноте. Макей вздохнул, покачал головой, выколотил люльку о палку и полез под мажару спать, укрылся попоной и затих.
- Вот и пришли, казаки, - прошептал Яким Малый.
- Это панская хата? - спросил Терешко.
- Она самая. Окна еще светятся. Пьют еще.
- Говорил, что маленькая, а там, наверное, окон десять. Да ладно. Собаки во дворе есть?
- Есть, да заперты в сарае. Гости, - ответил Яким.
- Веди, только тихо, - приказал Терешко.
Казаки, пригибаясь и стараясь не шуметь, прокрались во двор. Кругом было темно и тихо. Лишь смутные голоса доносились из открытых окон, где теплились лучины и одна свечка.
- Как договорились, казаки, - прошептал Терешко. - Пугаем пистолями, вяжем, а потом видно будет. Оружие держать наготове. Не стрелять без необходимости. Не стоит поднимать шум. Пошли.
Прошли сени. Дверь в горницу была открыта и тусклый свет освещал немного просторные сени.
Заглянули в горницу. Там сидели пятеро панов в расхлестанных рубашках, один лежал на лавке и спал. Две девки со страхом в глазах сидели на коленях панов, руки которых жадно шарили под юбками и сорочками.