Пока шел, ощущая, как кружится от волнения голова – или это сказывались последствия недавней контузии? – успел осмотреться. Кабинет народного комиссара оказался просторным и светлым, но с минимумом обстановки. Этот самый стол с лампой под круглым абажуром и тремя черными телефонами, на стене за спиной – зашторенная карта СССР, в правом углу – гипсовый бюст товарища Сталина. Слева этажерка с книгами и сложенными стопками папками. У стола – пара кресел.
Большего Гаврилов не разглядел – Берия поднялся из-за стола, бросив на столешницу карандаш, сделал шаг навстречу и первым протянул ладонь:
– Здравствуйте, товарищ танкист. Полагаю, товарищ Гаврилов?
Рукопожатие наркома оказалось неожиданно по-мужски крепким, а широкая ладонь – сильной и… теплой. Чего нельзя было сказать про самого Степана: в последний момент его рука предательски дрогнула. Лаврентий Павлович это, разумеется, заметил:
– Волнуетесь? Зря. В этом кабинете вам ничего не угрожает. Особенно немцы, – сверкнув стеклами знаменитых пенсне, Берия усмехнулся, указав на кресло: – Прошу вас, присаживайтесь. И вы тоже… товарищ Баранов, верно? – Нарком пожал жесткую, выдубленную соляркой и маслом, покрытую мозолями ладонь механика-водителя.
– Так точно, товарищ народный комиссар внутренних дел! Красноармеец Николай Баранов, механик…
– Ай, не нужно так тянуться, вы не на плацу, – неожиданно отмахнулся тот. – Да присаживайтесь же, товарищи!
Дождавшись, пока смущенные танкисты усядутся в кресла – и Гаврилов, и мехвод, разумеется, присели на самый краешек, поскольку стыдно было марать изгвазданными не пойми в чем комбезами светлую обшивку, – Берия занял свое место за столом.
Несколько секунд в кабинете царило молчание, затем наркомвнудел произнес:
– Про ваши героические подвиги я знаю, – заметив на лицах танкистов недоумение, Лаврентий Павлович неожиданно поднял перед собой ладони. – Да, именно так, подвиги! Вы практически в одиночку сдержали удар танковой дивизии немцев. Взяли в плен комдива. И это не считая того, что на рассвете двадцать второго июня вы первыми приняли на себя подлый удар врага! Так что не нужно спорить, сейчас мы станем говорить совсем про другое, хорошо?
Не сговариваясь и даже не глядя друг на друга, танкисты одновременно кивнули.
– Прекрасно. Так вот, обстановка на фронте мне известна намного лучше, чем вам, об этом я спрашивать не стану. Мне интересно узнать о том, как именно вы встретились с товарищем Дубининым и его спутником полковником Батом. Вот об этом я почти ничего не знаю, да. Практически вообще ничего. Расскажете?
– Конечно, товарищ народный…
– Давайте договоримся так, – решительно прервал Гаврилова нарком. – Называйте меня или товарищ Берия, или товарищ нарком. Иначе выходит как-то слишком длинно, а нам не нужно терять время, оно сейчас слишком дорого. Потому сделаем так: сейчас вы подробно расскажете, как повстречались с товарищем Дубининым, а я стану задавать вам вопросы, если таковые возникнут. Согласны? Хорошо. Наш разговор будет стенографироваться, так будет проще. На дополнительные вопросы прошу отвечать четко, без лишней воды.
Народный комиссар поднял трубку одного из телефонов и произнес короткую фразу на грузинском. Спустя полминуты в кабинет вошла молодая женщина в военной форме с петлицами сержанта ГБ. Усевшись в одно из стоящих под стеной кресел, она раскрыла на коленях пухлый блокнот и коротко кивнула наркому. Берия взглянул на танкистов:
– Начинайте, товарищи бойцы….
Лаврентий Павлович оказался внимательным и благодарным слушателем: вопросы задавал редко и исключительно по существу. Например, его заинтересовало то, что товарищ Дубинин, по мнению Баранова, крайне неумело справлялся с обязанностями механика-водителя. Или то, что секретный танк вел прицельный огонь на полном ходу с помощью какого-то "двухплоскостного стабилизатора", не останавливаясь и даже не притормаживая перед выстрелом. Когда разговор зашел о технических новинках "Т-72", большую часть которых никто из танкистов так и не смог понять, Берия постоянно делал пометки на лежащем перед ним листке бумаги.
О самом бое Лаврентий Павлович знал, видимо, со слов Лермана или Кижеватова, но услышать подробности от лица непосредственных участников расстрела вражеской техники ему было чрезвычайно интересно. Он, услышав, как за две минуты танк выпускал полтора десятка снарядов, поражая пятнадцать целей, вскочил и принялся ходить по кабинету. Танкисты дернулись было подняться на ноги, но нарком лишь дернул рукой, мол, сидите:
– Поразительно, товарищи! Нет, я, разумеется, понимаю, что при таком калибре одного попадания достаточно для поражения любого немецкого танка или бронемашины, но все же… Еще и описанная вами просто немыслимая скорострельность! И все это сделал всего ОДИН танк!
Танкисты украдкой недоуменно переглянулись: понятно, что танк секретный и экспериментальный, но отчего товарищ народный комиссар ведет себя так, словно понятия не имел о его существовании? Или и на самом деле не знал? И они стали свидетелем чего-то вовсе уж секретного? Да уж, в подобной откровенно непонятной ситуации лучше всего сделать вид, что ничего не заметили, а то как бы себе дороже не вышло…
Успокоившись, Лаврентий Павлович вернулся за стол.
– Что ж, товарищи красноармейцы, в вашем рассказе я нисколько не сомневаюсь: все рассказанное полностью совпадает с данными, переданными командиром одной из спецгрупп, отправленных на место боя. Как вы считаете, что это такое?
Берия выложил на зеленое сукно рабочего стола то, что танкисты меньше всего ожидали увидеть в этом кабинете: один из тех самых металлических кругляшей размером с солдатский котелок, что вылетали через специальный лючок из башни секретного танка после каждого выстрела.
– Товарищ нарком, эти… штуковины выбрасывались из танковой башни через пару секунд после каждого выстрела. Что это такое, я у товарища полковника в суматохе так и не спросил, но догадываюсь, что это своего рода стреляная гильза…
– Такая, гм, маленькая?! – поразился Берия. – Сколько ж в нее пороха-то влезет, смешно просто!
– Да нет, я помню, когда мы в автомат заряжания снаряды и заряды укладывали, она была вполне себе нормального размера, – задумчиво произнес Степан. – Похоже она… ну… частично сгораемая, что ли…
– Куда укладывали? – переспросил Берия, снова черкая на листке бумаги.
– Там внутри башни было такое устройство, оно автоматически подавало снаряды к затвору орудия. Товарищ полковник называл его "автоматом заряжания", или "каруселью". Последнее из-за того, что эта штука была… круглой.
– И часто вы туда… снаряды укладывали?
– Да раза три… Правда, Коля?
– Точно так, – кивнул мехвод, привычным движением разгладив соломенные усы. – Первый раз еще у разбитого тягача. Потом, когда к холмам передислоцировались и начали там танки жечь, еще два раза.
– Так сколько всего вы произвели выстрелов?
– Ну, мы не считали, – почему-то смутился Гаврилов, – однако сам товарищ полковник после сказал, что два с половиной боекомплекта, всего сто два снаряда. Он еще жалел, что у него не "КВ-1", там, мол, боекомплект под сотню.
– Жалел, значит? – усмехнулся нарком. – С такой-то мощью орудия и стрельбой без промаха? Ладно… Выходит, что боекомплект "Т-72" всего сорок снарядов?
– Выходит, что так, товарищ нарком.
– Добро, – кивнул Лаврентий Павлович, убирая "гильзу" обратно под стол и делая на бумаге очередную пометку. – Разберемся. Теперь вернемся к тягачу, про который вы упомянули. Мне докладывали о какой-то непривычной машине-гиганте, на прицепе которой он и стоял и которую немцы сожгли. Было такое?
– Так точно, было!
– Вот и расскажите, что за чудо-автомобиль такой. А то мои люди какие-то небылицы рассказывают, мол, тягач больше танка размером и колеса чуть ли не с человека высотой.
– Так и есть, – кивнул Гаврилов, мельком подумав, что товарищ народный комиссар определенно лукавит: уж коль на месте боя побывала разведгруппа, неужто фотокарточек не имеется? Вон, когда товарищи чекисты разбитый танк осматривали, со всех сторон сфотографировали. Впрочем, ему виднее. – Огромный такой тягач, кабина квадратная и с каждой стороны по четыре здоровенных колеса. А уж прицеп – ну чистая платформа железнодорожная. Товарищ комиссар его "МАЗом" назвал.
– Как? – снова берясь за карандаш, переспросил Берия.
– "МАЗом". Сказал, мол, в Минске такой сделали, потому и "МАЗ". Минский автомобильный завод.
– Надо же! – удивился нарком. – И что с ним произошло?
– Так раздолбали его немцы! Два снаряда положили. Один в кабину угодил, второй в двигатель. А после уж и солярка полыхнула, вот он и сгорел.
– То есть специально по нему и стреляли? – зачем-то уточнил Берия.
– Угу, – забывшись, по-простому ответил сержант. – То есть простите, так точно!
– Хорошо, – кивнул Лаврентий Павлович. – Рассказывайте дальше. Чем бой закончился?
Когда дошли до пленения немецкого генерала, имя которого танкисты вспомнили только с третьей попытки, перед тем несколько раз переврав фамилию, нарком задал сразу несколько вопросов. От "как именно его удалось захватить" и "опишите его внешность" до "как он себя вел – надменно, или наоборот, выглядел испуганным, сломленным?". Затем добрались до прибытия на железнодорожную станцию, контакта с местными особистами и погрузки в эшелон, и нарком попросил показать выданный лейтенантом ГБ документ. Гаврилов торопливо достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок. Внимательно изучив содержание, Берия положил бумагу на стол, прихлопнув ладонью, и сделал указание стенографистке: