До ближайшей железнодорожной станции танкисты добрались почти через четыре часа. Сначала особисты, выставив оцепление, долго копались в обломках танка, что осложнялось перевернутым корпусом, забраться внутрь которого можно было только через выбитый взрывом эвакуационный люк, и даже фотографировали их с разных ракурсов. Затем проводили опрос уцелевших и осматривали тела погибших. Тем временем с "нашей" стороны приехали за ранеными несколько санитарных автобусов и бортовых грузовиков, куда, хоть и с трудом, погрузили всех пострадавших. Следом с ближайшей станции прибыл ремонтный поезд, и железнодорожники начали разбор завалов и ремонт пути – ветка, по которой шел разбомбленный эшелон, являлась одной из основных на этом направлении, и нужно было в кратчайшие сроки восстановить движение. Наконец энкавэдисты завершили свои дела и, оставив у танка охрану, вместе с танкистами забрались в автодрезину. По пути им навстречу попался небольшой состав, состоящий из паровоза, железнодорожного крана и пары платформ. Скорее всего он был отправлен за остатками секретного танка.
Спустя сорок минут они уже были на станции, где Гаврилова с мехводом после недолгой беседы и протоколирования показаний в линейном управлении НКВД вместе с двумя сопровождающими с первым же поездом отправили в тыл.
На этот раз дорога прошла без приключений, разве что постоянно приходилось подолгу торчать на запасных путях, пропуская идущие на запад один за другим воинские эшелоны. Провожая взглядом длинные вереницы платформ с укрытыми брезентом танками, автомашинами и артиллерийскими орудиями, танкисты лишь тоскливо вздыхали: их место было там, на фронте, где сейчас погибали, героически сдерживая натиск противника, их товарищи. Вон какая силища прет, видать, готовится что-то крупное! Никак командование собирается остановить немцев, а то и отбросить назад! Но приказ есть приказ: сказано в Москву – значит, туда и дорога…
Еще одним воспоминанием о более чем суточной поездке оказался голод: на станции их накормить не успели, а пара выданных с собой сухих пайков закончилась быстрее, чем хотелось бы двум здоровым мужикам. Приходилось хлебать слабенький и почти несладкий чай с сухарями, разживаясь кипятком, за которым ходил один из сопровождающих во время вынужденных простоев или недолгих плановых остановок. А затем, на рассвете второго дня, эшелон благополучно добрался до столицы.
На перроне их встречали трое контрразведчиков во главе с целым капитаном госбезопасности. Придирчиво проверив документы у всех, включая сопровождающих, они прошли сквозь забитое людьми, шумное здание вокзала на привокзальную площадь, где дожидались три легковых автомобиля. Танкистов усадили на заднее сиденье первой "эмки", капитан поехал с ними.
Поерзав на мягкой – не чета танковой – сидушке, Баранов наклонился к командиру и легонько пихнул его в бок, прошептав на ухо:
– Вишь, Степа, какая встреча! Товарищ комиссар даже опосля смерти нам с тобой помогает – ежли б не он, разве бы нас так встречали? Везут, понимаешь, словно генералов каких!
Ответить Гаврилов не успел: сидящий рядом с шофером капитан обернулся и негромко буркнул, без особой, впрочем, угрозы в голосе:
– Попрошу не разговаривать. Скоро приедем.
Обменявшись многозначительными взглядами, танкисты замолчали, с искренним интересом глядя на пролетающую мимо автомашины столицу, чьи широкие улицы в эту пору оказались почти пусты, лишь изредка по асфальту проезжал пассажирский автобус или армейский грузовик. Людей на тротуарах тоже было немного: понятное дело, военное положение, какие уж тут прогулки.
Спустя буквально несколько минут автомашина въехала во внутренний двор многоэтажного здания, подавляющего своей монументальностью. Капитан вылез первым, распахнул заднюю дверцу:
– Выходите, товарищи. Вам туда, – и дернул выбритым до синевы подбородком в сторону входа, возле ступеней которого застыл часовой. – Внутри вас встретят. Желаю удачи.
Не говоря больше ни слова, энкавэдист забрался обратно в машину, водитель которой даже не глушил мотор, та фыркнула выхлопом и укатила куда-то в глубину огромного и пустынного двора, чем-то напоминающего заасфальтированный квадратный стадион.
Переглянувшись, танкисты молча двинулись в указанном направлении: сержант, как и подобает командиру, первым, Баранов следом. Часовой, к удивлению товарищей, и глазом не повел – ни тебе документы проверить, ни хоть как-то отреагировать. Как стоял статуей, так и остался стоять. Кстати, интересно, что за здание такое? Какое-то из управлений городской НКВД, наверное? Но уж больно огромное…
Причина спокойствия караульного стала ясна сразу за массивными двустворчатыми дверями с отполированными ладонями входящих бронзовыми ручками: в гулком коридоре их и на самом деле ждали. Напротив входа стоял, заложив руки за спину, майор государственной безопасности; сбоку, за невысокой стойкой пропускного пункта, сержант с пистолетом-пулеметом Дегтярева, контролирующий каждое движение вошедших.
Танкисты торопливо вытянулись по стойке смирно:
– Товарищ майор государственной безопасности…
– Отставить! – бесцветным голосом прервал тот доклад. – Моя фамилия Быстров, я ваш куратор. Предъявите документы и проходите вон туда.
Приняв у красноармейцев удостоверения личности, майор бегло их проглядел и протянул сержанту:
– Оформи.
– Пропуска выписывать? – закинув ремень "ППД-40" на плечо, расслабился тот, принимая потертые по углам, потемневшие от пота картонки.
– Не нужно, я их сам отведу, – мотнул головой Быстров. – Сдайте оружие, внутри здания оно вам не понадобится, тут воевать не с кем, – судя по едва заметно приподнявшимся уголкам губ, последнее – с точки зрения этого немногословного майора с ничего не выражающими равнодушными серо-стальными глазами – означало весьма смешную шутку. Вот только смеяться над ней танкистам отчего-то вовсе не хотелось. Поэтому они просто протянули ему пистолеты и запасные магазины.
– Это все?
– Так точно.
– Хорошо, следуйте за мной. Вас уже ожидают, так что времени приводить себя в порядок нет. Вижу, вы ранены? – тяжелый взгляд остановился на Баранове. – Перевязка требуется?
– Никак нет… – с небольшой заминкой отрицательно качнул головой Николай, успев подумать, что сменить повязку в принципе стоило бы. В поезде его перебинтовали, но с тех пор прошло уже больше суток. – Потерплю, товарищ майор.
– Ясно, – в глазах Быстрова впервые сверкнуло нечто вроде сострадания. – Вот только геройствовать зря не нужно, ОН этого не любит. Двадцать минут у нас по-любому есть, сейчас вас перебинтуют. Заодно и умоетесь, оба.
Майор привел их к дверям с надписью "медпункт" и красным крестом на матовом стекле, где Баранова умело – даже боли, когда девушка отдирала заскорузлый от крови бинт, не почувствовал – перевязала миловидная фельдшерица. Быстров в кабинет не заходил, дожидаясь в коридоре. Затем танкисты умылись, смыв с лиц многодневную грязь, копоть и пот, и с позволения смешливой медички вдоволь напились прохладной воды из графина. Не оттого, что так уж сильно мучила жажда – чтобы наполнить желудки, притупив хоть немного чувство голода.
– Готовы? – осведомился Быстров, когда танкисты вышли из медпункта. – Ну вот, хоть на людей стали похожи. Почти, – видимо, последнее тоже должно было означать шутку. – Все, пошли. – Он демонстративно взглянул на наручные часы. – Время.
Спустя несколько минут все трое застыли возле массивных дубовых дверей. Ни номера кабинета, ни какой-либо таблички с именем-фамилией хозяина не имелось. Майор в последний раз придирчиво оглядел обоих:
– Вам сюда. Зря языками не трепать, на вопросы отвечать четко, по-военному. В остальном сами разберетесь, не маленькие. Входите, товарищ Берия не любит, когда опаздывают.
– Кто?! – ошарашенно пробормотал внезапно севшим голосом Гаврилов, осознав услышанное. – Так мы это что, к самому… товарищу Берия… почему же вы сразу… как же оно так…
– А это что-то меняет? – холодно осведомился майор. – Или два советских танкиста, сражающиеся с первого дня войны, настолько испугались, что не могут без предупреждения встретиться с наркомом внутренних дел? А по моим данным, с немцами сражались вы вполне бесстрашно, не одну медаль, если не орден, заслужили. Их, получается, не боялись, а товарища Берию – боитесь? Даже странно как-то… или есть, что скрывать?
– Нет, но…
– Вперед. – Быстров нажал на гнутую бронзовую ручку, раскрывая дверь. – Хватит болтать.
И внезапно вполне по-человечески улыбнулся, впервые за все время их недолгого знакомства:
– Идите уж, герои…
В приемной Гаврилов с мехводом не задержались: сидящий за столом с парой телефонных аппаратов и пишущей машинкой на поверхности секретарь лишь спросил их фамилии, сверился с лежащим перед ним листком и указал на ведущую в кабинет дверь:
– Проходите, товарищ народный комиссар вас ожидает. Головные уборы можете оставить здесь.
Взглянув на товарища, Степан решительно оправил комбинезон под ремнем – резкое движение выбило из плотной ткани небольшое облачко пыли, и сержант мгновенно покрылся испариной, – и на негнущихся ногах подошел к двери. Постучал и, не дождавшись ответа, осторожно опустил вниз ручку. Дверь послушно распахнулась, бесшумно провернувшись на смазанных петлях, и Гаврилов, судорожно вздохнув, переступил порог. Гулко бухая подошвами сапог по лакированному наборному паркету, сделал несколько строевых шагов в сторону рабочего стола, за которым сидел, с любопытством глядя на вошедших, всесильный нарком. Позади тяжело топал Баранов, стараясь не отставать от командира и размышляя, что высоковато их со Степкой занесло – больно падать будет, ежели что.