В его глазах она всегда была болезненной и слабой. Оставалась позади в играх и беге, не умела прыгать через ручейки, не могла залезть на дерево. Насмешки, тычки, обидные прозвища. Никто не возьмёт тебя в жёны, нга. Умрёшь дряхлой безобразной старухой. Старший сын вожака, Нга-Лор, кривлялся и показывал пальцем:
- Что в нашем племени делает это?!
Светоч не дал ей дерзости, как пришедшей позже Нга-Аи, но дал мудрость и терпение. На обвиняющий палец она смотрела с равнодушием, как на высохший сучок, а слова и вовсе не слушала. Только училась тому, что полагается взрослой - готовить, убирать, плести корзины и бусы, потому что знала: наступит цикл, когда Нга-Лор заговорит по-другому.
Да, она всегда знала, что это будет Нга-Лор. Поняла ли это с первым тычком, которым он её наградил, когда маленькие играли в подлеске, воображая себя охотниками, или с первой подножкой, которую он ей поставил, когда они, наевшись чернеца, носились наперегонки вокруг хижины, или с первым обзывательством, когда сухая ветвь гриб-дерева треснула под её ногой, и она, лезшая вслед за Нга-Лором, свалилась, больно ударившись о землю, и с тех пор обходила стороной все деревья, но знание оказалось правдой: спустя дни и дни он указал Нга-Лоту на неё, уже выросшую, с гривой тёмных пушистых волос, окутывающих плечи, как драгоценный мех, тонкую и гибкую, умелую мастерицу, и сказал:
- Вот моя жена.
Вожак одобрительно кивнул.
- Тогда ступай к Яме.
Первой бедой было то, что для Нга-Лора "жена" значило "вещь". Нга-Эу узнала это на своей шкуре - по ссадинам и синякам. Но он улыбался широко и ярко, и высвистывал для неё на косточке веселые и печальные песни, и в приливе грубоватой нежности сгребал на руки, и был дорог ей, и она хотела маленького - от него и для него. Но вторая беда, остаток проклятия Ямы, не давала ей сделать Нга-Лора счастливым.
- Тебе - ещё два цикла, - сказал он ей, когда беда стала очевидной для всех. - Жизнь коротка. Я не могу оставить племя без наследника.
Нга-Лор смотрел на брата, который чистил для Нга-Аи спелый плод. Они сидели рядом, на раздумном бревне, когда-то предназначавшемся для бесед с воспитателем, а позже прочно занятом уковылявшим сейчас куда-то Нга-Тетом. Бревно было ладное и высокое, хоть и рыхлое, чуть подгнившее, и с него хорошо просматривалась тропа в бор, чтобы приветствовать возвращающихся охотников и собирательниц и ворчать, что старик тут зачах от скуки и голода, а молодые с едой не торопятся. Сидели, не касаясь друг друга локтями и плечами, но так хорошо и правильно, как будто уже были супругами. Нга-Лог закончил чистить, церемонно, соблюдая приличия, вручил плод, капающий светлым соком, и отстранился, но не смог скрыть радости, когда Нга-Аи с явным удовольствием вонзила в мякоть клыки. Она единственная из нга не ела мясо. Нга-Анг когда-то пытался искоренить эту причуду, но безуспешно.
- Ты не лесь, чтобы жевать ветки. Покажи мне свои клыки. А теперь потрогай их. Чувствуешь? Такими надо обгладывать не кору, а кости!
- Не хочу.
- Твоя неправильность грозит твоим маленьким. Родятся больные.
- Нет. Родятся такие же, как я.
- В этом нет ничего хорошего.
- Когда-нибудь из них выйдет племя, дружащее со всеми зверями и нга, а не убивающее их для еды. Не убивающее вообще. Им не нужны будут ни камни, ни копья. Когда-нибудь, обязательно.
Нга-Лот, услышавший разговор, рассмеялся.
- Невозможно! Мир жесток. В нём выживает тот, кто сражается. Он волен съесть врага; волен бросить его в овраг гнить и обрастать мхом. Или первое, или второе, потому что иначе - смерть. Обнимать можно только родителя или маленьких. Захочешь обнять мир, и он тебя сожрёт.
- Я не верю, - отвечала Нга-Аи, предварительно попросив разрешения у вожака на слова.
Теперь, много циклов спустя, она просила разрешения у него, Нга-Лора. И одно из них, дерзко звучащее как уже решённое дело, раздражало нового вожака, словно колющий глаза песок:
- Когда печаль пройдет, я стану женой Нга-Лога. Когда появится наследник, я тоже рожу маленьких. Когда маленькие подрастут, мы с ними уйдем за Гору, чтобы жить в племени моего родителя, как я хотела раньше. Да?
- Может быть, - бормотал Нга-Лор. - Может. Ещё два цикла.
Но больше всего его раздражало, что Нга-Лог предлагал ему отвести Нга-Эу к шаману.
- Возможно, тебе тоже надо сходить.
Старший вспыхивал и сердился.
- Это - проблема женщины, а не мужчин! Спрашивать у шамана - непристойно. Мы будем отдавать Нга-Эу все сердца, которые добудем на охоте, потому что сердце - единственное, что дозволяют правила.
Нга-Эу думала, что наследника племени смогут дать Нга-Лог и Нга-Аи. Но, смотря на мужа, уверилась: он не допустит.
- Вожаком должен быть старший. Это правила, - Нга-Лор исподлобья смотрел на Нга-Тета. - Если, конечно, он не увечен. А у старшего должен быть маленький. Наследник. И это - правила тоже. Я здоров и силён, а потому не собираюсь уступать своё место. Два цикла, Нга-Эу. Ещё два цикла.
Цикл остался один, а терпение у Нга-Лора вышло.
Нга-Аи тоже услышала рёв. Яростный, пронзительный крик кого-то неведомого и могущественного вернул ей воспоминание о днях, когда они с родителем жили в своем племени. Все было дальше, гуще в бор на полцикла ходу, где воздух стлался холодом, небесный дым сыпался сверху, укладываясь на ветви и руки колючими белыми хлопьями, дыхание выходило видимым, как пар над чашей с похлебкой, а нга кутались в шкуры с головы до ног. В тамошнем бору, в зарослях колючника, стояли идолы давно сгинувшего рода - коричневые, громадные, опустившие голову в землю, как пьющий из лужи свистун, и точно так же задравшие хвост. Болота здесь пахли едким и выплёвывали черную жижу. Однажды Нга-Анг поднёс к листу, которым зачерпнул жидкость, щепу с огоньком на кончике. Чёрная влага вспыхнула, как будто была хворостом.
- Смотри, Нга-Аи. Горючая вода.
Горючая вода в плошках, факелах и очагах обогревала становище. Нга-Аи была изумлена, поняв, что племя Нга-Лота о ней не знает. Но не на горючей воде сейчас остановилась её память. Рядом с идолами ютились остовы бывших хижин. В одну из них по сделанной из дерева лестнице каждый вечер поднимался вожак, пробираясь через узкий ход. Там, внутри, было тайное место - как Гора здесь. Там обитал древний дух, кричащий так же, как кричал со стороны Горы неведомый. Вожак просил его издавать крик в час, когда приближались сумерки, чтобы все нга, занятые в этот момент собирательством и охотой, услышали зов и поспешили домой.
Поспешили домой.
Так дух и вожак берегли их жизни.
Нга-Аи укусила Нга-Лора в шею. Он ничего не успел - даже не содрал с неё шкуры. Он взвыл от боли и ярости, и Нга-Аи вывернулась из-под него, чтобы схватить стоящую у лежанки плошку-камень для пахучих трав. Она ударила. Она ударила трижды, и только тогда он затих.
Рыжеволосая подняла Нга-Эу и придержала за плечи.
- Не бойся. Подожди здесь.
Жестом она указала на пятачок земли, где они обе стояли, и начертила в воздухе знак: стой. Нга-Эу повиновалась.
- Скотина, - сказал человек в яме-тюрьме и двинул Нга-Тета в грудь.
Противник был старым, хромым, но рассвирепевшим до жути, и камень он так и не выпустил.
Нга-Тет видел перед собой леся. Того самого, что стал когда-то причиной его увечья - огромного, горбящего спину зверюгу с горящими злобой глазами, уродливым кустом рогов на голове и слюнявой распахнутой пастью. От леся тянуло грязной шерстью и кислой вонью болот, он рыл землю передней ногой и глухо, рычаще всхрапывал. Лесь не был хищником, но умел убивать, и Нга-Тет умел, поэтому перекинул копье поудобней и пригнулся. Каждый ждал, когда другой сделает неверный шаг: лесь - когда охотник потеряет терпение и бросится, чтобы быть встреченным рогами, нга - когда зверь, подавшись навстречу, откроет грудь или горло. Видение дикого зверя поблекло, сменившись вдруг спящим двуглазым. Нга-Тет моргнул. Проклятое вырождение! Он крепче сжал камень и замахнулся, но тут же вздрогнул, потому что ночь пронзил рёв. Рёв несся со стороны священной Горы, как гневный крик, и разбуженный рёвом двуглазый неожиданно прытко выбросил вперед руку, ловя Нга-Тета за запястье.