Зловоние мусорных баков врезается в ноздри. Банки, бутылки, пакеты, сочащиеся какой-то коричневой жидкостью, огрызки и очистки, что-то прошуршавшее - может быть, крысиный хвост. Аммиачная вонь. Сыплющаяся со стен штукатурка. Сто лет не ремонтировали эти дома, а ведь почти в центре города… Куда же ты лезешь, Роман. Он вовремя прячется за краем контейнера: маркиза, стоящая у глухой стены из кирпича, оглядывается по сторонам. Вечер окутывает её плечи, выделяя яркими пятнами светлую куртку и волосы. Из какого-то окна над головой у Романа раскатывается громкая трель заставки круглосуточного новостного телеканала. Рыжая смотрит не на контейнеры - на окна, выходящие во двор, и, очевидно успокоенная, отворачивается обратно. Что именно она делает, не разглядеть - загораживает собой. Звуки, если они есть, глушит громкий голос диктора. И всё случается в одно мгновение, настолько быстрое, что оно совпадает с морганием глаза: маркиза шагает вперед и пропадает. Лишь остается потерявший свою опору сумрак, падающий вниз, как ткань, на место у стены, где только что стоял человек. И романово обидчивое изумление - ну зачем сразу так-то, и куда, и что теперь ему, одному, с этим делать.
Он подходит, всё ещё не веря, ступая, должно быть, точь-в-точь по её невеликим следам. Под ногами они, влажные отпечатки, уже совсем сравнялись цветом с намокшим асфальтом. Роман втягивает в себя сырую полутьму, вонь кучи мусора, металла и штукатурки. Кирпичная стена идет крупной рябью - словно слабые волны на море. Но рябь медленно угасает. Так рассеивается в воздухе запах, вклинивая свои молекулы в привычным пахнущее окружение, растворяясь в нём, чтобы было уже не учуять и не разобрать. Роман боязливо трогает стену рукой - и пальцы проваливаются во что-то упругое и податливое. Словно бы тугой воздух, или не оставляющая на пальцах капли вода, или желеобразное… пространство? Но через это что-то ушла маркиза. В Неназванный-16, о котором она сказала - мир. Сидела за стойкой бара, пила зелёный чай, секретничала с барменом, а потом сделала со стеной замусоренного двора нечто странное и исчезла. О том не зная, показала это всё постороннему - женщина с портрета в галерее. Как дальше быть?
Все контактёры и снежные люди, все призраки, духи и ясновидящие, всё, над чем можно было смеяться вслух, а втайне, не признаваясь себе, верить, привело сюда и оставило. И уже заносило огромную бесплотную руку, чтобы ткнуть в спину и направить вперёд. Чтобы заставить мнущегося перед стеной человека увидеть что-то, показать себя кому-то, возможно, принести куда-то вот эти, его родные и привычные визгливые автомобили, серые дома-высотки, холодность вечно занятых людей… или забрать что-то и откуда-то себе. Или просто сгинуть. Трусливое благоразумие обитателя офисных клеток зовёт его обратно - к такой простой и ясной жизни пятидневной рабочей недели, обжитому углу, размеренной предсказуемости. Когда-то искусственно взращенное, но оттого не менее сильное чутьё охотника за необычным обещает Роману сенсацию. И что-то ещё говорит: решайся, иначе один маленький мальчик, который когда-то читал книжки под одеялом, навсегда… исчезнет? умрёт?
Он успевает шагнуть до того, как стена становится неподвижной.
Он, наверное, делает большую ошибку.
IX
- Болван набитый, - сказала Лучик. - Впрочем, как и все ему подобные. Других проблем нет, что ли? Не ходящий, ничего не знающий, а туда же - нос в прореху…
- Не дурак он - человек, - возразил Курт и отхлебнул ещё чаю.
- И что? - Лучик поморщилась. - "Человек" - оправдание?
- "Человек" - любопытство. Это врождённое, инстинктивное. Он просто слушал, что скажет кровь.
- И кровь сказала ему пойти в неизвестность.
- Да. Так когда-то были открыты части света, атом и пенициллин.
- Ха! Но он-то - нарушитель! Какие тут и для кого полезные открытия?
- Когда-то ты придерживалась несколько иных взглядов на правила.
- Что-то я не помню.
- Зря, зря…
Капитан выразительно кашлянул - не шумите, дети - и поднялся, чтобы задёрнуть шторы. Кабинет номер четыреста восемь, единственный обитаемый на семьдесят третьем заброшенном этаже, погрузился в песчаный полумрак. Но одно окно Капитан оставил свободным - льющий синеватый от наступающих сумерек свет прямоугольник. Снег косо скрёб по нему, как бесплотная лапа.
- Ты знала, что он идёт за тобой? - спросил Капитан.
- Да, - спокойно сказала Четвёртая.
- И не остановила.
- Именно.
- Ты имела на него какие-то виды? Ну, к примеру, приманка для зверей за дверью, чтобы проскользнуть самой, пока его будут грызть…
- Нет. Как ты добр. Просто предоставила своей судьбе.
- Судьбе быть сожранным. Понятно. По-моему, в доброте ты меня крупно обставила…
- Но его не сожрали, - резонно ответила рыжая. - К тому же, он действительно оказался полезен. Правда, Курт?
- Правда. Отвлёк меня от дел, заставил понервничать, сам перепугался, но зато косвенно поспособствовал тому, что мы нашли ядро в том квадрате, так что спасибо ему…
- Спасибо, - согласилась Четвёртая. - И он не только нам пользу принёс, но и себе.
- Не верю! - Луч помахала голубой варежкой в воздухе. - Что за польза может быть от страха? Элегантная седина? Кэп, не в твою сторону…
Тот рассмеялся и присел на подлокотник кресла.
- У меня не элегантная, а разбойничья, знаю… Объясни наконец ребёнку, рыжая, что ты имеешь в виду.
- Всё просто, Луч: тот человек нашёл сказку.
- Дурак, - повторила Лучик. - Какие сказки за дверями, в Неназванном?
- Специфические, да, - сказал Капитан. - Но наша рыжая не признает иного термина. Только "сказка". Здорово ведь? Рыжая?
- А ты всё так же иронизируешь.
- Молчу, молчу… Называй, как хочешь. Хотя, как по мне, твоё практически неприкрытое одобрение попавшего и его безрассудства - просто поощрение инфантилизма.
- Ты как-то говорил, что тебе нравится полёт духа и вера в необыкновенное. И называл это стремлением к волшебству, а не незрелостью или легкомыслием.
- Разум тоже никто не отменял. И обычный природный инстинкт сохранения собственной шкуры, который - я хочу заметить это, Курт - должен быть гораздо сильней всяческого там любопытства.
- Ты скучный, - Курт демонстративно зевнул и вытянул ноги. - А вот меня давно научили, что любопытство - двигатель жизни…
Но они тогда не стали играть ни в бильярд, ни в шашки - Лучик снова взяла его под руку и заговорщицким шёпотом (для этого ей пришлось потеребить Курта за рукав, чтобы он нагнулся) предложила показать одно интересное место.
"Но нам придётся подняться наверх".
"На крышу?"
"На холм, - сказала Лучик. - Позади центрального корпуса. С крыши видно плохо".
"Разве нам можно выходить за пределы больницы?" - Курт опасливо огляделся - нет ли здесь, в общем холле, чутких на слух докторов. Однако три дежурившие медсестры в данный момент были увлечены пинболом, а негромкий, но ровный гул, производимый голосами собравшихся пациентов, делал любой шепот неразличимым.
"Нельзя. Но неужели тебе не интересно?"
"Мне боязно, что нас поймают".
"Даже если поймают, что сделают-то? Прочтут лекцию? Выругают? Оставят без сладкого? Брось".
"Ты - авантюристка".
Лучик рассмеялась, встряхивая чудными волосами.
"Есть немного. Ну, так что - пойдёшь со мной?"
"А высоко в гору лезть?"
"На холм. Нет, не очень. Там довольно пологий склон, идти не трудно. Хотя, если ты неважно себя чувствуешь для прогулки, отложим на другой раз - вон, столик освободился, я сяду, займу… О, они оставили коробку с "Монополией". Сыграем?"
Она, не стремясь к тому, конечно, чувствительно уколола его самолюбие.
"Я настолько выгляжу дряхлой развалиной? - ворчливо спросил Курт. - Тогда где мои ходунки? И зубы вставные… Подождет "Монополия". К слову, о том, что это такое, я не имею понятия. Веди. Авантюристка…"
Лучик смотрела него очень лукаво.
"Тогда снимай халат".
"Чего?"
"Халат, говорю, снимай, - и тут же деятельно освободилась от своего, встряхнула и скатала в мягкий светло-голубой валик. - Иначе будешь цепляться полой за ветки. Да и, если споткнёшься о корень и свалишься, вымажешься в земле, потом придётся объяснять. А так, даже испачкавшись, можно будет скрыть следы преступления, надев халат обратно. У подножия холма, как только начинается подъём, есть старая сосна с большим дуплом. Я свой халат обычно оставляю там".
Больничный халат, бывший до этого момента для Курта своеобразным панцирем, защищающим, обещающим заботу и уход, определяющим в отдельную, правда, всё ещё не очень понятную касту, оказался обычной одеждой. Его можно было снять, не потеряв при этом статуса пациента - только без халата он сразу почувствовал себя голым и мёрзнущим. Вручил свой свёрток Лучику и пошёл следом за ней, неловко ощущая тяжесть рук, которые нельзя было пристроить в карманы. Но в нём уже начал говорить интерес. Что это за тайное место, подготовка к посещению которого требует такой конспирации?
"Там, должно быть, друидский алтарь, и ты меня на нём прирежешь".
"Но у меня нет ножа", - с улыбкой ответила Лучик.
"Тогда там ждёт кто-то с ножом".
"Мне жаль тебя разочаровывать, но нет".
"Тогда ты просто перегрызёшь мне горло".
"Я не достану. Ты слишком высокий".
"Сплошные препоны! - Курт со смехом всплеснул руками. - И божество Горы останется некормленым".
"Это холм, Курт".
"Но "Гора" звучит солидней. Не отказался бы зваться Живущим На Горе. Мне поклонялись бы и приносили подарки. Апельсиновый лимонад ящиками…"