Попадаться ему на глаза и вновь становиться всеобщим посмешищем не хотелось, и я двинулся мимо сцены к черному ходу. Все вокруг словно заволокло туманом, пол качался под ногами, дышать удавалось через раз. Накатила тошнота, но я собрал волю в кулак, миновал уборную и свернул в служебный коридор, темный и безлюдный.
Бородатый швейцар возник, будто чертик из коробочки.
- Сюда нельзя! - заявил он и уперся широченной ладонью мне в грудь. - Назад!
Меня качнуло, в попытке удержать равновесие я облапил вышибалу и поначалу даже повис на нем, а потом осторожно опустил на пол и разжал стиснувшие толстую шею пальцы. Все вышло само собой, у меня и в мыслях не было лишать швейцара сознания, просто невыносимо хотелось выйти на свежий воздух. А еще - сильно кружилась голова.
Едва не теряя сознание, я перешагнул через швейцара и побрел к двери черного хода. Пол раскачивался под ногами все сильнее, и столь же сильно что-то раскачивалось в голове, поэтому в прохладу летнего вечера я буквально вывалился.
Словно рухнул из лодки в ледяную воду.
Раз - и хорошо…
Глава вторая, или Старые друзья и немного загадок
Свет - это боль.
Я осознал это сразу, как только открыл глаза. И потому немедленно зажмурился, но боль не ушла. Она все глубже и глубже вгрызалась в голову, давила в темечко и стучала в виски.
А еще - позвякивание. Легкое позвякивание через равные промежутки времени, словно кто-то размешивал в стакане чай и ненароком задевал ложечкой стеклянные стенки.
Дзинь, дзинь, дзинь.
Позвякивание было даже хуже света. Казалось, еще немного - и у меня из ушей побежит кровь.
"Где я?" - Вопрос пробился через одуряющую боль и заставил взять себя в руки.
Где я, черт побери?! И как здесь очутился?
Я лежал. Лежал на мягком матраце и был укрыт простыней, а потому никакая это не кутузка, не притон и не подворотня, куда запросто может угодить опоенный непонятным зельем простак.
А что меня опоили, в этом не было никаких сомнений. В памяти зияли бездонные провалы, после завершения танца Черной Лилии я не помнил ровным счетом ничего. Духота вкупе с табачным дымом, возбуждением и нервным перенапряжением так подействовать не могли. Не иначе чертов индус подмешал что-то в лимонад.
Проше всего было открыть глаза и осмотреться, но, памятуя о недавнем приступе мигрени, я продолжал лежать со смеженными веками и прислушиваться к легким шорохам и тревожному позвякиванию.
- Вы проснулись? - спросил вдруг женский голос.
Я вздрогнул и открыл глаза. Голос был знаком. Раньше он казался более низким и волнующим, но изменился лишь тембр - человек был тот же.
"Черная Лилия?!" - промелькнуло в голове, и я с изумлением уставился на девушку, которая стояла у стола и длинной железной ложкой размешивала лимонад в кувшине из прозрачного стекла.
Высокая, стройная, черные волосы убраны в простую прическу, бледное лицо с тонкими чертами урожденной аристократки. Выбивались из общей картины лишь глаза, светлые глаза сиятельной; они смотрели на меня с неприкрытой насмешкой. Острые, проницательные, умные.
Домашнее платье строгого покроя с закрытыми плечами и руками нисколько не походило на откровенный наряд экзотической танцовщицы, но ошибки быть не могло. Я помнил этот взгляд. И помнил его по выступлению в варьете…
… Я вывалился из черного хода варьете в прохладу летнего вечера и едва устоял на ногах. Сильно шатало, кружилась голова, но свежесть уличного воздуха прогнала тошноту и прочистила сознание. Звон в ушах стих, стали слышны раздраженные голоса.
"Щелк!" - разложился вынутый из кармана нож.
Но голоса не приближались, и стало ясно, что это не засада, что ждут не меня.
Благоразумие заставило спрятать складной нож; я сделал несколько глубоких вдохов и зашагал по переулку.
Вокзал. Мне надо было на вокзал.
Но голоса звучали все отчетливей, а когда я осторожно заглянул за угол, то увидел, что проход перегорожен конным экипажем. Развернуться и уехать ему не давали двое громил. Один из бугаев перехватил поводья и свободной рукой наставил на возницу наваху, другой пытался распахнуть запертую изнутри дверцу.
Спиной ко мне стоял коротышка; он возился с установленным на трехногом штативе фотографическим аппаратом.
"Какого черта тут происходит?" - хотел было во всеуслышание поинтересоваться я, но вместо этого молча шагнул вперед. Настроения разговаривать не было…
- Ваш лимонад, - улыбнулась Черная Лилия, переливая напиток из кувшина в высокий бокал.
Пользуясь случаем, я слегка приподнял простыню и кинул под нее быстрый взгляд. Вопреки шальному предположению, на мне все же оказались кальсоны, и это обстоятельство не столько разочаровало, сколько заставило недоуменно наморщить лоб.
Да что здесь происходит? Картинка никак не складывалась.
А танцовщица спокойно подошла к кровати и протянула бокал.
- Прошу…
Памятуя о событиях вчерашнего вечера, принимать напиток из рук незнакомки не следовало, но всякая попытка сглотнуть царапала горло наждаком, поэтому я плюнул на осторожность и выпростал из-под простыни левую, лишенную татуировок руку.
Лимонад оказался в меру сладкий, с легкой кислинкой. Я сразу почувствовал себя живым.
Черная Лилия без тени смущения уселась на кровать рядом и принялась с интересом разглядывать меня.
- Идеально! - выдохнул я, отрываясь от бокала.
Танцовщица рассмеялась.
- Вчера ты очень подробно рассказал, как его следует готовить, - сообщила она и многозначительно добавила: - Прежде чем лишиться сознания.
Я откинулся на подушку и отрешенно уставился в потолок.
- Наверное, что-то съел.
- Или выпил, - поправила меня Черная Лилия, поднялась с кровати и вернулась к столу. - Или покурил? О нет! Судя по твоим венам, вколол.
Мое вчерашнее состояние и в самом деле походило на наркотическое опьянение, а поскольку вены усеивали многочисленные точки старых уколов, любые попытки оправдаться прозвучали бы, по меньшей мере, жалко. И уж совершенно точно - неуместно.
- Еще лимонада? - предложила танцовщица.
- Не откажусь, - согласился я и прислушался к шороху под кроватью. - Скажи, удав…
- Нет! - рассмеялась Черная Лилия, протягивая бокал. - Не беспокойся. Я не держу его дома.
- Отлично, - усмехнулся я. - Не хотелось бы ощутить его удушающие объятия.
- Не удушающие, - поправила меня танцовщица. - Удавы не душат жертву, они обвивают ее, сдавливают и останавливают кровоток.
- Буду знать, - сказал я и откинулся на подушку. Слова об удушении вызвали некий подсознательный отклик, словно в памяти вдруг сложился очередной кусочек мозаики.
Вчера я кого-то душил. Это точно.
Бородатого швейцара? Нет, кого-то еще. Но кого?
Фотограф стоял ко мне спиной.
- Живее, черти! - выругался он. - За что я вам деньги плачу? Мне нужен снимок!
Я подступил к нему и зажал шею в сгибе локтя. Не знаю, почему, но захотелось поступить именно так.
- Тише! - шепнул я на ухо коротышке, заставляя его подняться на цыпочки, и повторил: - Тише, не дергайся.
Фотограф захрипел. Я слегка ослабил хватку, позволяя ему глотнуть воздуха, и свободной рукой зашарил по пиджаку. В нагрудном кармане наткнулся на замусоленную визитную карточку внештатного сотрудника местной газеты "Утренние новости" на имя Марека Фаре.
- Это ты? - поднес я ее к лицу фотографа.
- Да, - просипел газетчик. - Что вы делаете? Отпустите…
И тут меня заметил громила, который держал поводья.
- Эй, ты! - рыкнул он. - Проваливай!
- Отпусти, а то хуже будет! - потребовал фотограф, обеими руками цепляясь за мое предплечье.
Но я распознал бившийся в нем страх и вновь приподнял локоть, заставляя жертву встать на облезлые носки туфель. А когда второй бандит оставил в покое дверцу экипажа и угрожающе двинулся в мою сторону, предупредил газетчика:
- Марек, будь паинькой, попроси своих друзей пойти погулять.
- А то что? - просипел газетчик, сохраняя присутствие духа. - Тебе наваляют по первое число!
- Сначала сверну тебе шею.
- Чушь!
Но я уже ухватился за потаенный страх и принялся разматывать его, размеренно и без всякой спешки шепча на ухо фотографу:
- Марек, ты же знаешь, как выглядят задушенные! Сам не раз снимал их, так? Неприглядное зрелище, скажу тебе. Еще и обмочишься. Будешь лежать в вонючей луже, а полицейские пропустят какого-нибудь прощелыгу сделать снимок для криминальной хроники. Мертвый, обмочившийся перед смертью газетчик - зрелище прискорбное и душераздирающее. Но знаешь, что все будут говорить? Собаке - собачья смерть.
Мне почти не пришлось задействовать талант сиятельного, столь сильна оказалась фобия фотографа.
- Стой! - приказал он бандиту. - Стой, не подходи! - И обратился уже ко мне: - Не лезь в это дело! Я никому не причиню вреда! Просто сделаю один чертов снимок, и все!
- Чей снимок?
Марек замялся. Но мой талант сиятельного вскрыл его, будто консервный нож - жестяную банку.
- Чей снимок ты хочешь сделать? - повторил я, вновь приподнял локоть, и газетчик сломался.
- Черной Лилии! - сознался он и попытался оправдаться: - Люди должны знать жрицу Кали в лицо! Это важно!
- Серьезно?
- Дам тридцать франков, только уйди!
- Нет.
- И еще пятьдесят - завтра! Мне хорошо заплатят за снимок!
Я остался непреклонен.
- Скажи им, пусть проваливают!
На глаза фотографа от злости и разочарования навернулись слезы, но сопротивляться моей воле он уже не мог и хрипло выхаркнул: