Я и понятия не имел, как сильно заблуждаюсь на этот счет.
Глава третья, или Немного смерти, немного любви
Одиночество - эго плохо. Коляска с Лилианой укатила, и я осознал это со всей возможной ясностью. С отъездом Лили мир словно потерял часть своей материальности, стал вдруг чужим и пугающим. Точнее, это я стал чужим для погруженного в сумерки города с его желтыми огнями газовых фонарей, долетавшей из парка танцевальной мелодией, густыми тенями подворотен и безудержным весельем праздной публики.
Беспечные гуляки благоразумно обходили меня стороной; я не стал дожидаться, пока кто-нибудь кликнет констеблей, и зашагал прочь. В первой попавшейся винной лавке купил пару бутылок портвейна и отправился в гости к Альберту Брандту. Желания напиться я не испытывал, но не идти же к поэту с пустыми руками? Он точно еще не успел заполнить бар.
Пока шел, пытался разобраться в собственных чувствах и решить, стоит ли вообще навещать Альберта. Скоротать ночь в ожидании поезда вполне можно и на вокзале, для этого не обязательно навязываться человеку, которого я не видел больше года и давно уже не полагал своим другом.
При мысли об этом я даже замер на полушаге. Затем кивнул и поспешил дальше.
Все просто: даже утверждая обратное, я до сих пор считал Альберта другом, только и всего. Поэтому и хотел увидеться с ним, несмотря на присутствие Елизаветы-Марии.
Одиночество, чтоб его. Это все одиночество.
Вскоре я свернул с бульвара на боковую улочку, где не резало глаза резкое мерцание электрических ламп и не раздражала доносившаяся из громкоговорителей музыка. До этого меня так и подмывало забраться на столб, сорвать динамик и расколотить его о голову первого встречного. В темном переулке непонятная злость на все и всех отпустила, захотелось сесть на ступени невысокого крылечка, пить прямо из горлышка крепленое вино и ни о чем не думать.
Тоже непонятно - раньше я тяги к алкоголю за собой не замечал, хотя портвейн и любил. Портвейн нравился мне своим сложным букетом и ягодной сладостью. Не портили впечатление от вина даже воспоминания об инспекторе Уайте, который был большим любителем этого напитка. Меня вообще мало трогали воспоминания о мертвых.
Ворота, ведущие во двор дома, где остановился Альберт Брандт, были уже заперты. Выглянувший на стук сторож поглядел на меня с неприкрытым неодобрением, но постояльца вызвать не отказался. Кутавшийся в домашний халат поэт рассеянно похлопал его по плечу, сунул монету в полфранка и распахнул дверь.
- Заходи, Лео.
- А Елизавета-Мария?
- Устала с дороги. Спит.
По скрипучей лестнице мы поднялись на третий этаж, там Альберт провел меня мимо закрытой двери спальни на просторный балкон. Озера в сгустившихся сумерках видно не было, только слышался легкий плеск волн.
Я опустился в одно из плетеных кресел, Альберт сходил за бокалами и присоединился ко мне.
- Лимонад сделать? - предложил он.
- Не стоит. - Я взял стакан, наполнил его портвейном и отпил маленький глоток. На языке словно расцвел сладкий цветок.
- А где твоя подружка?
- Уехала домой.
- Бросила тебя?
- Так получилось, - пожал я плечами и сообщил вставшему у ограждения поэту: - У меня поезд в пять утра.
- Уезжаешь?
- Да, в Новый Вавилон.
- Вернешься?
- Не думаю.
Альберт уселся в кресло и отпил портвейна.
- Ну, хоть попрощаться зашел. - Он махнул рукой. - Впрочем, ерунда. Земной шарик становится очень маленьким, знаешь ли. Расстояния съеживаются как шагреневая кожа. Паровозы, дирижабли, пароходы. А Тесла? Не удивлюсь, если вскоре достаточно будет просто сунуть два пальца в электрическую розетку, чтобы очутиться на другом конце света!
- Скорее уж таким образом на том свете окажешься.
- Это сейчас. Но все течет, все меняется.
- Все меняется, да, - кивнул я и сделал очередной маленький глоток крепленого вина.
- Знаешь, - вздохнул Альберт, - я ведь действительно люблю ее.
Я кивнул.
- Нисколько не сомневаюсь. Она красивая.
- И нуждается во мне.
- Как скажешь.
- Извини, - попросил вдруг поэт прощения непонятно за что.
Я развернулся к нему, ожидая продолжения.
- По-дурацки все получилось. Хотел придать тебе решительности, а в итоге и сам запутался, и тебе лучше не сделал.
Я кивнул. И в самом деле, не расскажи тогда Альберт газетчику о моих чувствах к дочери главного инспектора, я бы никогда не связался с суккубом и все сложилось бы совершенно иначе. Но не уверен, что стоило об этом жалеть.
- Все хорошо, что хорошо кончается, - утешил я приятеля.
- И не говори, - согласился поэт с этой сентенцией, разливая по бокалам вино.
Мы еще какое-то время просидели на балконе, а когда к концу подошла вторая бутылка, я посмотрел на часы и поднялся на ноги. Сразу закружилась голова, но опьянение лишь придало решимости отправиться на вокзал прямо сейчас.
- Пора, - протянул я руку Альберту, - поезд отходит в пять утра.
- Брось! - фыркнул поэт. - Ложись в гостевой комнате.
- А поезд?
- Извозчик на четыре утра устроит? Попрошу сторожа, он все организует.
Я подумал и согласился. Оборотень ты или нет, когда речь заходит о похмелье, это не имеет никакого значения. Если не посплю хоть пару часов, всю поездку промучаюсь с головной болью. Да и опьянел с непривычки как-то слишком уж сильно. Уж лучше б на лимонад согласился…
Альберт показал мне гостевую комнату, я поблагодарил его, разулся, снял пиджак и улегся на диван. Раздеваться не стал. Просто не видел смысла. Голова приятно кружилась, глаза понемногу слипались, и вскоре я сам не заметил, как провалился в беспокойный сон. Но перед тем достал из кармана маузер и сунул его под подушку.
Так, на всякий случай.
Проснулся, когда шею стиснули сильные пальцы. Перехватило дыхание, сердце с перепуга чуть не выскочило из груди, но рефлексы не подвели: рука доведенным до автоматизма движением нырнула под подушку, пальцы сжались… и ухватили пустоту. Пистолета на месте не оказалось.
- Успокойся! - послышался знакомый голос, и по спине побежали мурашки.
Елизавета-Мария ослабила хватку, потрепала меня по щеке и отошла к открытому окну. В лунном свете проявился стройный женский силуэт.
- Пистолет на столе, - сообщила суккуб и с ногами забралась на подоконник. - Просто не хотела, чтобы ты пальбой перебудил всю округу, - пояснила она, не став оправлять соскользнувшую с бедра полу пеньюара.
- Что ты хочешь? - хрипло выдохнул я. На стол даже не взглянул, вместо этого нашарил в кармане брюк рукоять складного ножа. Я не знал, сохранила или нет неуязвимость к меди и свинцу лишенная сверхъестественных способностей Елизавета-Мария, но титановый клинок проймет кого угодно. Наука сильнее магии.
- Чего я хочу, Лео? - задумчиво произнесла суккуб. Луна освещала ее со спины, лица было не разобрать. - Если ты думаешь, что я хочу твоей смерти, ты ошибаешься.
- Боишься после этого сама отдать концы? - предположил я.
- Вовсе нет, - хрипло рассмеялась суккуб. - Для меня смерть - всего лишь второе рождение. Нет, Лео. Ты выжег из меня все чувства и желания. Выжег вместе с моей силой. Я могу оторвать тебе голову прямо сейчас, могу, но не хочу. Я хочу, чтобы ты вернул все обратно. Хочу стать прежней.
- Это невозможно!
- Нет ничего невозможного в этом мире! - резко ответила Елизавета-Мария.
Несмотря на расслабленную позу, показалась, будто она сейчас накинется на меня и попытается удавить.
- Только не в нашем случае.
- Ты выжег мою сущность. Я даже не помню толком, каково это - ненавидеть кого-то всем сердцем, желать смерти и добиваться своего. Я хочу это вернуть. Ты отрезал меня от преисподней, восстанови эту связь. Просто представь ее в своей голове! Сделай это!
- Черта с два! Никогда, даже если бы и мог!
- Сделай это, и я принесу тебе вассальную присягу. Я буду повиноваться тебе, как повинуются мелкие бесы князьям ада! Всегда и во всем!
Я приподнялся на одном локте.
- Зачем? Что тебя не устраивает? Наслаждайся жизнью!
- Наслаждаться? - зашипела Елизавета-Мария. - А ты знаешь, Лео, что не дает мне сойти с ума? Жалость. Меня жалеют, Лео! Ты понимаешь, насколько это унизительно? Это как овсянка после мяса с кровью! Жалость - как вода в пустыне! Она не дает умереть, но и только! Бежит сквозь пальцы и утекает в песок. Это… выматывает.
- Очень образно.
- Нахваталась у Альберта. Так ты сделаешь это?
- Нет. Никогда.
- Как ты однажды сам сказал, Лео: "Никогда - это очень долго".
- Не в этом случае.
Елизавета-Мария соскользнула с подоконника и негромко рассмеялась.
- Рано или поздно ты передумаешь. Я подожду. И помни: мое обещание не пустые слова. Дай мне силу, и я буду повиноваться тебе беспрекословно. Всегда. Клянусь.
Я почувствовал нервную дрожь, словно это простое слово протянулось между нами призрачной цепью.
- Уходи, - потребовал я.
Елизавета-Мария не сдвинулась с места и принялась развязывать пояс пеньюара.
- Лео, ты помнишь родинку на моей левой груди? - спросила она. - Зачем ты ее только выдумал? Это так вульгарно!
- Перестань! - потребовал я, усаживаясь на диване.
- Уберешь ее?
- Я не могу! Не могу и не буду!
Суккуб рассмеялась.
- У тебя в кармане нож или ты пытаешься сбросить напряжение?
- Убирайся!
- Будь паинькой, Лео. Убери родинку. Или тебе станет очень и очень стыдно. Я это обеспечу, обещаю!