- Хайль, - поприветствовал его я и тут же перешёл к делу: - Вад, ты не подъедешь сейчас к нашему кафе?
Кажется, он что-то почувствовал в моём голосе, потому что, секунду помедлив (на заднем фоне шуршала вода в ванной), коротко ответил:
- Буду.
* * *
"Нашим кафе" мы называли небольшую забегаловку "Петербургер" недалеко от стадиона "Динамо", куда часто "забегали" (отсюда и "забегаловка") после возни с лошадьми и скачек. От моего дома до "Петербургера" было минут пять ходьбы. Вадим жил дальше, ему нужно было добираться на транспорте, поэтому я, устроившись за столиком - тут они были стоячие - и заказав себе фирменный "петербургер" и колу, уставился в большущее окно, через которое хорошо можно рассматривать тёплую, зелёную улицу.
Впрочем, улицы я не видел. Я думал про странный выверт происходящего.
Деда я помнил очень плохо. Да нет. Не помнил вообще, только фотографии видел. Когда отец не захотел идти по его стопам и ушёл служить просто в армию, дед рассорился с моим отцом насмерть, не желал ни видеть, ни слышать его, его жену и своего внука - меня. И у нас в семье про него говорили не очень охотно.
Дед всю жизнь прослужил в спецслужбах. Причём начинал ещё тогда, когда ФСБ было не ФСБ и даже не КГБ, а НКВД. Был дед в больших чинах и, выйдя в отставку - довольно рано, как это всегда бывает у военных - поселился в своём доме на Эльдорадо, в практически безлюдном месте. Раньше это была его же дача, но дед превратил её в постоянное место жительства, а в город почти не приезжал.
И вот теперь он умер.
Не скажу, чтобы я был расстроен или хотя бы огорчён. Все умирают, а дед был практически чужим человеком. Просто, когда я вспомнил, кем он был, во мне впервые шевельнулась положительная эмоция, связанная с переездом. Интересно же посмотреть дом, в котором безвыездно жил секретный агент! Чёрт его знает - может, там осталась масса любопытных вещей…
Додумать эту мысль я уже не успел.
Вадим, наверное, прошёл дворами, потому что перед окном "Петербургера" он не появлялся, а сразу возник в дверях кафе, крутя головой в поисках меня - одетый в свои обычные штаны от "ночки", кроссовки, чёрную тишотку с портретом Милошевича и надписью по-русски: "Янки, гоу хоум!" на груди. Я поднял руку, и мой друг, улыбнувшись, махнул в ответ, уже лавируя между столиками.
- Ну хайль. - он пожал протянутую мою ладонь и оперся локтями о стол, глядя на меня своими странноватыми, серыми с золотыми искрами глазами, от которых девчонки обмирали и начинали складываться в штабеля у его ног раньше, чем Вадим открывал рот.
Я молча пожал крепкую ладонь. По телику, установленному над стойкой, "знаток русской кухни известный повар Владимир Соколов" рекламировал майонез "Кальве", и я в который раз подумал, что Соколов дурак - в традиционной русской кухне отродясь не было майонеза… Дурацкая мысль означала, что я боюсь разговора с Вадимом, поэтому я отвёл взгляд от экрана и решительно сказал:
- Влад, я уезжаю…
… Мы дружили столько, сколько были знакомы - последние пять лет. Почти пять. Взрослые посмеются над этой цифрой. Но для нас это треть жизни. Лучшая треть - самая интересная, самая весёлая… Вадим не перебил меня ни разу. А я ни разу не отвёл взгляд. Очень хотел этого и не отвёл.
Когда говорить стало нечего и я умолк, Вадим опустил глаза. Он, оказывается, уже давно крутил в пальцах мой пустой бокал из-под колы - прокатывал снова и снова по его краю оставшуюся на дне капельку. Сейчас эта капелька выскочила на пластик стола, и Вадим, бесшумно поставив на нё стакан, поднял голову:
- Значит, в лагерь не поедешь? - обычным своим голосом спросил он.
Как будто ничего не произошло.
- Отец сказал - мотоцикл купит, - вместо ответа пробормотал я. - Тут всей езды - на четверть часа… Долго приехать, что ли?
Вадим кивнул. И он, и я понимали - долго. Мы учимся в разных школах. Просто ради встреч с ним не наездишься. Значит, мы сможем видеться только на "Динамо". И уже не забежишь друг к другу после уроков, не отправишься вместе на лодочную станцию, или в парк, или в кино с девчонками из его дома… Понимаете, нельзя дружить по-настоящему на таком расстоянии. Даже если очень хочется. Да и в лагерь я в самом деле не смогу - с переездом будет куча хлопот, отец не справится, даже если возьмёт парней из фирмы, а их и нельзя надолго снимать с работы…
- Ты тоже будешь ко мне приезжать, - сказал я. - Родаки не будут против.
Это тоже была правда - Вадим нравился и матери, и отцу. Он это тоже знал и кивнул:
- Ага, буду… Помнишь, как в прошлом году мы с тобой маньяка поймали?
Я невольно заулыбался - эту историю я помнил хорошо, даже слишком, потому что выслеженный от вечернего безделья Вадимом маньяк, которого мы заперли в котельной, оказался новым сантехником. Он не обиделся и даже с тех пор всегда здоровался с нами при встрече… Я кивнул, совсем уже было хотел сказать, что помню, но Вадим вдруг оттолкнулся от столика и негромко сказал:
- Ну давай. Счастливо, - повернулся и пошёл к выходу. Не оборачиваясь пошёл, а я глядел ему в спину, и мне было страшно обидно, словно Вадим ни за что меня оскорбил - и страшно стыдно, как будто это я был виноват в том, что мы вот так разъезжаемся. А около входа он повернулся и сказал: - Не ходи за мной.
И быстро вышел.
* * *
Миру вокруг нас плевать, есть мы, или нас нет.
Я подумал так, стоя около садовой ограды. Она была из посеревших слег, надёжно притянутых проволокой ко вкопанным в землю столбикам-опорам. Пара столбиков - совсем свежие, недавно сменённые. Дед сменил. Может быть, в тот самый день.
Непроизвольно вздохнув, я оглянулся. День был пасмурным, но тёплым, сад зеленел, над какими-то цветами жужжали пчёлы, в траве копошилась разная насекомая мелочь. Из-под густых кустов крыжовника пахло сырой землёй. На тропинке, уводившей вниз по откосу в полусумрак речного берега, сидел и умывался здоровенный рыжий котище.
Этот сад посадил и вырастил дед. И работал в нём каждый день. В нём и умер, в нём его и нашёл почтальон. Ну и что?
Ничего вокруг не изменилось. И, может быть, так же сидел и умывался, глядя на мёртвого хозяина, этот кот.
- Пошшёл! - заорал я, и кот электрической искрой порскнул в кусты. Я сплюнул и зашагал к дому.
Дом стоял посреди большого сада. Парадной дверью - на тропинку, ведущую к калитке, открывавшейся на грунтовку; чёрным ходом - на спускающийся к реке склон. Около этой, задней, двери стоял колодец-журавель с привязанным гусеничным траком для противовеса, хотя в доме были водопровод, газ и газовая колонка для нагрева воды.
Сад занимал не меньше полугектара. Дом в саду был просто-напросто неразличим, хотя строили его в шесть окон по фасаду и в два этажа. Точнее, в два с половиной - эта "половина" называлась "мезонин" и раньше, говорят, была популярна, как рыцарские башенки на новорусских особняках. Последние десять лет - после смерти бабушки - дед жил в этом огромном домище один.
Дом не понравился маме. Я это понял сразу, потому что на лбу у неё собралась морщинка, ещё когда я отвалил приржавевшие ворота и мы через сад подъехали к дому. Она ничего не сказала. ВООБЩЕ ничего - и молчала весь день, пока мы с отцом и двое ребят из его фирмы таскали и кантовали мебель, которая так и не нашла себе места среди старомодной обстановки комнат дедова дома - вернее, мы смогли её расставить, но смотрелась она идиотски. Замучились мы жутко, и я даже не осмотрел толком две доставшиеся мне комнаты - каждая больше моей в городской квартире. Я решил, что одну оборудую как спальню, а вторую - как рабочий кабинет. Раз она есть - не пропадать же ей без дела?
Ближайшие наши соседи - в похожем здоровенном домище - жили метрах в двухстах, за нашим и их садом, и признаков жизни не подавали. В свою первую ночь я несколько раз просыпался именно от противоестественной тишины и лежал без сна чуть ли не по полчаса, прислушиваясь, как шуршит, поскрипывает и вздыхает дом. Честно говоря, было жутковато…
Именно об этой ночи я вспомнил, когда на третий день пребывания в "родовом гнезде" (все вещи уже почти нашли свои места и коридор у входной двери почти ничего не загромождало) отец, хмурясь, сказал мне, что им с мамой надо на два дня съездить в Тамбов и решить кое-какие вопросы с городской квартирой. Маме это очень не понравилось (мне то-же), и она сказала - точнее, приказала, что с ней бывает редко:
- Позвони Вадику, пусть приедет и заночует, вдвоём будет веселее.
Я, конечно, пообещал позвонить, а про себя подумал, что Вадим, конечно, уже в лагере. Отец ничего не говорил, но перед отъездом молча показал мне, где лежат патроны к моему "стволу". Похоже, они с мамой ухитрились крепко поссориться незаметно для меня, и я проводил их с максимально весёлой физиономией, как будто был невероятно счастлив.
Чёрта с два я был счастлив! И сейчас, шагая к дому, думал лишь о предстоящей ночи, хотя только-только наступило утро.
Я не трус и не боюсь темноты. Не боялся я ни маньяков, ни грабителей каких-нибудь, ни тем более бомжей, которые любят ночевать в пустых дачах. Я бы, пожалуй, даже пустил к себе на ночлег с кормёжкой какого-нибудь бомжа, только бы не сидеть одному в двухэтажной пустоте, слушая тишину.
Говорят, если вот так её слушать - можно услышать всё, что угодно. И проверять это мне не хотелось.
Я бы занялся осмотром дома, но вот беда - осмотреть я успел почти всё, кроме мезонина. И ничего заслуживающего внимания тут не было. Словно не контрразведчик тут жил, а профессор или врач знаменитый. Никаких признаков профессии. Неосмотренным остался лишь мезонин - запертый на висячий замок.