Бельт смотрел на полсотни людей, чудом избежавших казни в Гаррахе прошедшей зимой. Такие же как он, честно бившие склан по лесам и объявленные за то нарушителями перемирия, только не сумевшие вовремя убраться подальше. А сколько их осталось гнить по чащобам Ольфии и Хурда? Да и этим пяти десяткам предстояло тогда лишь одно: собственной кровью скрепить вечный мир. По приказу славного кагана Тай-Ы. Но был тегин Ырхыз, который не пожелал вот так задабривать крылатых тварей.
А потому вахтага готова была служить. Отчасти, из понимания, что веревка и палач всё еще маячат где-то вдали. Но в куда большей мере - из-за нового выверта судьбы, почти уже перекрасившего приговоренных преступников в честных вахтангаров. Глядел Всевидящий черным Оком, а тут - р-р-раз! - и белым припечатал.
Ровно так же думал когда-то Бельт. Ровно так же мог он оказаться среди этих злых и веселых воинов, мог смотреть из толпы на незнакомого табунария… Или не мог? А эти сидят, надеются, верят. В перемены, в доброго тегина, в будущее честное, справедливое, где каждому отмеряно по силам его, по смелости да отчаянности. Эти готовы право на жизнь выгрызать и вколачивать ножи в глотки во имя ясноокого Ырхыза, долг отдавая. Знали бы кому отдают…
К счастью, не знают.
- Значится, ты к нам дядькой, уважаемый? - деловито осведомился немолодой, но крепкий с виду мужик с обвислыми соломенного колеру усами. - Это добренько, а то сидим тут, только воздух вокруг портим, што кони болезные. Я - Усень, бронный ходник.
Прозвище, не имя, но большего требовать не стоит. Захочет - скажет сам. Пока же глядит, выжидая, усы поглаживает.
- Где взяли?
- По-за Шуфрицей, вахтага Сумжи-нойона. Один из десяточки остался, остальных - в капустяку, а меня по башке шестопером.
- Я - Бельт, под Лаянг-нойоном ходил.
- Бывалый, значится… Это вот у нас Крыжа, из моей вахтаги, бывший камчар.
С пола поднялся огроменный человек с пустым взглядом. И, не сказав ни слова, снова сел.
- Завьяша, Вирхун, Нобель. Савуня из тяжников, не гляди, что кривой, рубиться он мастер. Жура…
Усень знал всех, по именам и заслугам, про каковые рассказывал немногословно, но четко и с гордостью, будто и не было позора. Будто просто собирается вахтага, пускай и в престранном для сбора месте.
Держали табун, как и положено, на конюшне, пусть и пожженной в прошлому году для усмирения какой-то заразы. О болезни говорил приколоченный к воротам знак грубой ковки, местами насквозь проржавелый, но все еще отпугивающий боязливых. Но те, кто обжил конюшню, защищаясь от дождя просмоленными полотнищами, греясь около потайных костерков, боялись вовсе не старого мора. Они сторожко прислушивались к тому, что творится за глиняными стенами, готовые защищать новообретенную свободу ножами, кольями, осколками камня и голыми руками. А уж если настоящее оружие дадут…
- Ты б сказал чего, табунарий, - хмыкнул паренек с переломанным носом, скалясь остатками зубов. - Чай бы послушали.
Бельт знал, что он - чужой для этих людей. Не сидел в одной с ними яме, не стоял плечом к плечу перед настоящим табунарием, приговор выслушивая, не ждал, деньки меряя, когда всем скопом поведут на шибеницу. А потому и лезть без нужды в души не стоит. И не полезет, не души ему нужны, но руки и умение воинское. А значит, разговору быть короткому.
- Что было, то было, - громко сказал он. - Кому-то память, кому-то злая наука. Но то позади. А впереди - служба под Бельтом Стошеновским, то бишь мной.
- А ты под кем?
- Я - под сильными людьми и яснооким Ырхызом.
Поверили. Приосанились. Потянули носами, чуя слабую вонь грядущей крови. Знают, демоново семя, что где кровь и гарь, там и добыча. И думы уже не о шибеницах и кольях, но о золотишке, каковое милостью кагана глядишь и попадет в умелые руки. Будет смута. Будут трещать ворота домов. Будут кричать бабы. Будут молчать мертвяки. Будет летать со двора на двор огонь, да будет смирнехонько лежать золото в поясе или за голенищем сапога.
Всего будет.
- А долго нам еще в этом сарае конские сраки жевать?
- Пока я не скажу, что хватит. А это вам - для ума. - Бель завозился с большой испятнанной котомкой, распутал завязки и вытряхнул на пол отрубленную голову.
Люди затихли, засопели, разом переменяясь.
- Это один из ваших, давеча сбежавших. Не я его ловил, убивал и шею ему пилил, на то есть свои умельцы. Не сиделось дураку на жопе, не ждалось хорошего. Выбегал себе плохое. Незачем его ошибки повторять, скоро будет вам приличествующая броня и оружие, лошади, жратва и прочие награды. Вы теперь - под сильной рукой.
Бельт повернулся к Усеню, так и замершему, пятернею в ус вцепившись:
- Быть тебе подтабунарием пока. Дели людей на десятки, ставь над десятками камчаров.
- Давно уж. Чай не дурни безголовые.
- Тогда показывай.
Начиналась привычно-непривычная служба.
Жорник ждал у поваленных коновязей, сидя на светлом плоском булыжнике. Бывший загляд курил трубку и щурился на небо, точно силился разглядеть чего-то на слепящем лике Ока. Знак искал? Думал о своих, темных делах? Только Бельтовы, пожалуй, потемнее будут.
- Шумят? - поинтересовался Жорник, пыхая дымом.
- Нет.
- Я б шумел.
- Потому ты здесь, а не там. - Бельт глянул вверх и едва не ослеп, до того ярко, гневно полыхнуло Око.
- И верно, - Жорник с кряхтеньем сполз с валуна, одернул коротенькую безрукавку, отороченную грязноватым собольим мехом, задумчиво придавил случайного клопа, что неосторожно выполз из складок брюха, и произнес. - Мое дело - мелкое: собрать хаванинки сносной, притаранить сюда. Да следить, чтобы не утекли, мерзотники.
Бельт еле удержался, чтобы не двинуть по гнилым зубам. Он боролся с этим желанием с самого утра, с того мига, как увидел Жорника на грязном подворье. Встреча, надо сказать, удивила и раздосадовала обоих. Загляд Охришек - с какого перепугу он оказался в Ханме?! - наорал на Лихаря и чуть не прирезал какого-то калечного доходягу, некстати сунувшегося с вопросами. И так и не отложил нож. Сам Бельт чуть не всадил самострельную стрелу в отвисшее пузо.
Успокаиваться тогда пришлось долго, под бурчание Жорника о делах давних и отошедших, о сугубостях фартовой работы и возможных конфликтах, но никак не промеж хорошими людьми, а исключно между их интересами. И вроде отдышался Бельт, убрал поглубже в котомку самострел, но вот по-прежнему сводило зубы от необходимости вести дела с этими вот. И кулаки чесались. Зато стало понятно, кто носится на побегушках вокруг старой конюшни и раздобывает харчи для бывших преступников. А также - кто охотится на беглецов и отрезает им головы. Когда нынешняя, подгнившая, подвяленная на солнце и пообъетая червями выкатилась из сумки - снова захотелось зарубить Жорника.
За то, что ему все равно, кому служить. За то, что плевать, чьи головы резать. За то… За то, что сам Бельт стал почти таким же.
А ведь эта сволочь - напоминание о неудачном побеге в Гаррахе - просто еще один пес, прыгнет и ухватит, стоит только дернуться.
Сплюнув, Бельт процедил:
- До встречи.
- Погодь, не гони возок. Дело есть, - дружелюбно осклабился Жорник.
- Какое?
- У тебя полста людей, у меня два десяточка хороших, да еще два всякоразных чуть позже наберется. Итого - под сотенку будет.
- И что?
- А как соберешься веселье веселить, заранее шепни словечко старому знакомцу. И будет тебе подмога. А нам - прибытка, - Жорник говорил легко, словно о ставке на следующий бросок вороньих глазок. И ведь вправду - пытается от чужого фарта свой поиметь, выкладывает монетки на поднос. Паскуда. Ну ничего, скоро начнут все со всеми рассчитываться, тогда загляд и за эту ставочку ответит, и за кое-какие прежние.
- Будет тебе словечко, - сказал Бельт.
- Вот и славно, Арбалетик, вот и чудно.
Хитер ты, загляд Охришек. Только сильный конь и хитрую змею копытом давит. И давно тот конь заседлан.
До самого вечера Бельт бродил по Ханме, слушая разговоры, собирая сплетни и пытаясь четче уловить то неясное, что витало в воздухе.
Ожидание?
Ханма ждала Великого Курултая.
Страх?
Ханма боялась нового кагана, уже прозванного Злым.
Предчувствие?
- Быть беде, быть беде, - приговаривала пухлая торговка пряностями, который раз кряду пересчитывая склянки на прилавке. А худая, выблеклая девица, разложившая на столике резные шкатулочки, украшенные простым камнем и аляповатой росписью, спешила подхватить:
- А я сон видела! Вот как есть видела, - и переходила на громкий шепот, опасаясь всего и сразу. - Будто бы гром гремел, а вся площадь, вот как есть, к железным демонам провалилась! А из разлома огнем пыхнуло!
- Горе, горе, горе, - стонал нищий, увязавшийся за Бельтом от самых ворот, он тянул единственную руку и требовательно тряс кружкой, в которой позвякивали медяки. - Горе!
- А на горке, на горé стоит дом в серебре, - лопотала блаженица, раскидывая на юбке цветастые листы. - В доме том девица…
- Ой, да какой с бабы толк? - спрашивал бондарь, скатывая с телеги крепкие дубовые бочки, которые подхватывали, отволакивали под навес да ловили новые. - Где это видано, чтоб бабу на трон? Сын-малолеток, как оно там еще повернется до его выездного?
- Завоет ветер, бурю призовет, - стонал бледноликий, с длинными патлами бродяга, то и дело встряхивая палку, с прибитыми к ней бубенцами. - И погонит она волны, одна другой огромьше. И полетят они на стены Ханмийские, беду с собою неся. Разлетится первая о камень, разобьется другая, о щиты вахтаг кагановых, а третья переметнется да пойдет по улицам гулять, понесет рыбу прям в когти скопьи!