- Почему я? - с тоской спросила вслух, даже не ведая, что слово в слово повторила вопрос малознакомого ей Сеньки Пахомова, так загадочно возникшего рядом в ее суматошном апокалипсическом сне.
И словно бы кто-то тайный внутри ее пояснил:
- Потому что ты сможешь.
- Что смогу? - автоматически поинтересовалась Алевтина Олеговна и сама себе ответила: - Если бы смогла…
Тайный не подтвердил и не опроверг слов Алевтины Олеговны, да она и не ждала ничего, не верила в потусторонние голоса. Она села за письменный стол, вновь раскрыла старый учебник и стала искать указаний, как сделать "дым типа тумана" с помощью химических препаратов, имеющихся в наличии в школьной лаборатории.
Показалось или нет: стало темнее, вещи потеряли четкие очертания, словно несделанный ею туман тихонько проник в квартиру…
По всему выходит, что Алевтина Олеговна видела тот же сон, что и Сенька Пахомов? Может быть, может быть… Автор хочет обратить читательское внимание на то, что в описываемой истории вообще слишком много поворотов, одинаковых ситуаций и даже одинаково произнесенных реплик - разными, заметьте, людьми. Увы, это так…
А где, любопытно, наш молодой человек в белой куртке, непонятный молодой человек, невесть откуда взявшийся, невесть чего задумавший? Исчез, испарился - как возник. Фантом. Не личность - знак. Но знак - чего?..
Смутный персонаж, сказал бы профессор Топорин, употребив знакомый термин в неисторическом смысле.
- Дед, - спросил профессора внук Павлик, входя к нему в кабинет, - твои студенты интересуются, как ты к ним относишься?
- Переведи на общедоступный, - попросил профессор, зная склонность внука к ненужной метафоричности.
- Что ты думаешь о моем поколении?
- Я на институтском диспуте?
- Ты дома, дед. Оглядись: представители парткома, профкома, ректората и прессы отсутствуют. Говори, что хочешь.
- Ты считаешь, в присутствии указанных представителей я говорю не то, что хочу? Однако…
- Не так, дед. Ты всегда говоришь, что хочешь. Но в разных ситуациях желания у тебя разные. Ваше поколение отлично умеет управлять собственными желаниями.
- Это плохо?
- Это удобно. Безопасно.
- Напомню тебе не столько историческую, сколько бытовую закономерность: неуправляемые желания всегда ведут к катастрофе.
- Случается, житейские катастрофы приводят к душевному равновесию, к обретению себя как личности.
- Софизм, внук. Оправдание для труса, которого подобная катастрофа приводит, например, в монастырь.
- Демагогия, дед. Я имел в виду героя, которого подобная катастрофа приводит, например, на костер.
- Ты научился хорошо спорить.
- Твоя школа, дед. Но ты так и не ответил… Не управляй желаниями, костра не будет. Как, впрочем, и монастыря.
- Ты несправедлив, Павел. Я никогда не боялся костров.
- А что такое костер в наши дни? Общеинститутское собрание? Заседание парткома? Приглашение "на ковер"?.. Ты не боялся костра, потому что он тебя грел…
- Извини, Павел, но в таком стиле я не желаю продолжать разговор.
- Что ж, тоже метод - уйти от ответа.
- Ты хочешь ответа? Пожалуйста! Ваше поколение инфантильно и забаловано. Вы еще не научились строить, но уже вовсю рветесь крушить. Причем крушить то, что построено не вами…
- Прости, дед, перебью… Но - для нас?
- И для вас тоже.
- А если нам не нравится то, что вы построили для нас? А если мы хотим строить сами?
- Так стройте же, черт побери! Стройте, а не ломайте!
- На чем? И как?.. Вы же точно знаете, что нам любить, чем заниматься, во что верить. Чуть что не по-вашему, вы сразу - цап за руку: не так, детки, строите! Вот мы в ваши годы… Постой, дай договорить… Да, вы в наши годы сами решали, как вам жить. А теперь у вас другие задачи: вы решаете, как жить нам. По-твоему, справедливо?.. Мы выросли на красивых примерах: Гайдар в девятнадцать лет командовал полком, Фрунзе в двадцать четыре - фронтом… Знаешь, сколько лет было забытому ныне Устинову, когда он стал наркомом вооружения? Тридцать два! А сегодня комсомолом руководят те, которым под сорок. Они точно знают, что нужно семнадцатилетним… Увы, дед, семнадцатилетние инфантильны только потому, что так решили вы. Решили - и точка! - Павлик встал. - Ладно, будем считать, что ты мне ответил.
Профессор смотрел в стол, в какую-то рукопись на зеленом сукне, вертел в руках очки в тонкой золотой оправе. Поднял глаза.
- И что же вы хотите разрушить? - он старался говорить спокойно, но в десятилетиями отработанной профессорской интонации слышалось-таки раздражение. - Все, что мы построили?
- Мы не варвары, дед, - усмехнулся Павлик, - и не идиоты. И уж во всяком случае не те беззаботные пташки, за которых вы нас держите. Если мы и хотим что-то разрушить, то всего лишь стены.
- Какие стены?
- Да мало ли их понастроено!.. Стены равнодушия, недоверия друг к другу, стены вранья, фальши, лицемерия. Если хочешь, стену непонимания - хотя бы между мной и тобой.
- Павлик, - неожиданно ласково сказал Топорин, - я был прав: наивность - составная часть инфантильности.
- Значит, наличие стен ты признал, - опять усмехнулся Павлик. - Уже прогресс. Дальше - дело техники.
- Какой техники? Лома? Отбойного молотка? Чугунной бабы на стреле экскаватора?
- Зря иронизируешь, дед. Вы такой техникой пользовались с успехом - в наши годы… - Павлик повернулся и пошел к двери. И уже закрывая ее за собой, сунул в щель голову, сказал: - Я тебя очень люблю, дед.
Профессор тоже встал и подошел к раскрытому окну, сел на подоконник - спиной к воле. Сильно зажмурил глаза, надавил на них пальцами: теннис теннисом, а зрение сдает, глаза устают, слезиться начали, даже крупный шрифт в книге без очков не виден. А сейчас и вовсе померещилось: какой-то туман в кабинете, заволок мебель, книги, вон и люстра едва проглядывается… Надо бы к врачу сходить.
Парень в белой куртке и в джинсах шел по двору. Старик Коновалов, слегка очумевший от увиденного после обеда сна, вышел подышать свежим воздухом, стоял на пороге подъезда, ждал ночи, ждал обещанной ночной работенки. Заметил парня, бросился к нему:
- Эй, постой!..
- В чем дело? - Парень обернулся, и старик с ходу притормозил: на него смотрел Павлик Топорин, профессорский внучек.
- Извини, тезка, обознался, - сказал Коновалов. - За одного тут принял…
- Бывает, Павел Сергеевич, - засмеялся внучек. - Приняли за одного, а нас - много, - и вдруг подмигнул старику: - Все путем, Павел Сергеевич, все будет, как задумано. Чуть-чуть осталось…
И пошел себе.
А как похож, стервец, подумал Коновалов, со спины - одно лицо…
Не станем упрекать пенсионера в незнании русского языка. Ну, оговорился - с кем не бывает! Но ведь прав же, прав: похож, стервец…
- Я пойду, - сказал Сенька Пахомов. - Мне надо.
- Куда это? - вскинулась Ирка. - Ночь на дворе. Сенька помялся - соображал: как бы соврать ловчее.
- Халтурка одна подвернулась. Денежная.
- Какая халтура ночью? Зачем ты врешь, Сеня… - Ирка отвернулась к стене, накрыв голову одеялом.
Слышно было: опять заплакала.
Сенька переступил с ноги на ногу.
- Ирка, - сказал он ласково, - хочешь верь, хочешь нет, но я тебя люблю по-страшному. И никогда тебя не предам… А идти мне надо, честно. Я тебе потом расскажу, ладно?
Ирка не ответила, из-под одеяла не высунулась. Но плакать перестала, затихла: слов таких от мужа давно не слыхала.
Сенька пошел в прихожую, открыл стенной шкаф, достал инструмент - надежный, для себя сработанный. Прислушался: в спальне было тихо.
Все расскажу, виновато подумал Сенька, железно, расскажу. Вот построю, что надо, и сразу - Ирке…
Заметим: он уже не сомневался, что сумеет построить за ночь все, что надо.
Алевтина Олеговна не спала. Лежала на широкой супружеской кровати, слушала, как тихонько сопит муж. Туман в комнате стал гуще, а Стеценко его и не заметил. Алевтина Олеговна, когда ложилась, спросила:
- Дымно у нас как-то, верно?
- Выдумываешь все, - ответил муж. - Давай спать, тебе завтра рано…
Он не ведал, что попал в точку, просто сказал и сказал - слова же зачем-то придуманы…
Во дворе было пусто и темно, лишь тусклые ночники освещали над дверями таблички с номерами подъездов, да у выхода на набережную ветер раскачивал подвешенный на тонких тросовых растяжках фонарь.
Парень уже ждал Сеньку, похаживал по асфальту, насвистывал что-то неуловимо знакомое - то ли из песенного репертуара любимого Иркой Валеры Леонтьева, то ли из чуждого нам мюзикла "Стена" заграничного ансамбля "Пинк Флойд".
- Тьма египетская, - поеживаясь, сказал Сенька, - хрен разметишь…
- И не надо, - сказал парень. - Ты клади кирпичики, а они сами, как надо, построятся.
- Что за бред?
- Кому бред, а кому - нет, - в рифму сообщил парень, засмеялся. - Клади-клади - увидишь.
- Что здесь увидишь? - проворчал Сенька, надел рукавицы. - А раствор где?
- Все здесь.
Сенька пригляделся: у стены дома и впрямь стоял ящик с раствором, а куча кирпича невесть когда переместилась с газона на тротуар, к Сенькиному подъезду. Сенька ткнул мастерком в ящик - свежий раствор, самое оно.
- Без подручного трудно будет. Поможешь?
- Конечно, - сказал парень, снял куртку, повесил ее на куцую ветку тополя, велением домоуправа подстриженного "под бокс". - Все помогут.
- Кто все? Все спят…
- Кто не спит, тот и поможет, - непонятно заявил парень, тем более непонятно, что во дворе по-прежнему никого не было.