Шайна покачала головой с шутливым неодобрением - Кексик снова устроил из себя спектакль всем на посмешище - и вышла ему навстречу на тенистую площадку аркады перед главным входом. Джорджол шагнул вперед, взял ее за руки, наклонился, поцеловал ее в лоб: "Я узнал о смерти твоего отца и решил, что должен лично выразить соболезнования".
"Спасибо, Джорджол. Но похороны были вчера".
"Знаю. Вчера ты была занята, принимая невероятно скучных обывателей. Я не хотел, чтобы кто-нибудь помешал мне сказать то, что я должен сказать".
Шайна терпеливо рассмеялась: "Что ж, теперь тебе никто не мешает".
Настороженно прищурившись, Джорджол вскинул голову: "В том, что касается твоего отца, невозможно не испытывать сожаление. Ютер был человек сильный, достойный уважения - хотя, как тебе известно, его взгляды были прямо противоположны моим".
Шайна кивнула: "Жаль! Я так и не успела с ним поговорить. Ты знаешь, он погиб за день до нашего возвращения - я надеялась, что он стал мягче, доступнее..."
"Мягче? Доступнее? Разумнее, справедливее? Кто, Ютер Мэддок? Ха! - Джорджол снова вызывающе вскинул точеное лицо. - Вряд ли. Думаю, что и Кельсе никогда не изменится. Ни на йоту. Кстати, где Кельсе?"
"В конторе, проверяет счета".
Джорджол смерил глазами причудливый, чуть обветшалый фасад Рассветной усадьбы: "Старый добрый дом, просторный и уютный. Тебе повезло. Не каждому выпадает родиться и вырасти в таком доме".
"Не каждому, это правда".
"А я вознамерился положить конец вашей приятной, удобной жизни".
"Ну что ты, Джорджол, не притворяйся. В какие бы наряды ты не рядился, в глубине души ты всегда останешься Кексиком".
Джорджол усмехнулся: "Должен признаться, я прилетел не только для того, чтобы выражать соболезнования. Точнее говоря, вовсе не для этого. Хотел тебя увидеть, прикоснуться к тебе".
Он шагнул вперед. Шайна отпрянула: "Не следует поддаваться мимолетным побуждениям".
"А! Но мои побуждения не мимолетны! Я знаю, чего хочу. Я все решил, все продумал - и ты хорошо понимаешь, как я к тебе привязан".
"Ты был ко мне привязан, Джорджол. С тех пор прошло пять лет, - возразила Шайна. - Пойду, скажу Кельсе, что ты приехал. Уверена, что у него к тебе будет много вопросов".
Джорджол порывисто преградил ей путь, взял ее за руку: "Нет. Пусть Кельсе возится с пыльными бумажками. Я приехал к тебе. Давай пройдемся вдоль ручья, побудем наедине".
Шайна опустила глаза на державшую ее узкую синюю руку с длинными заостренными пальцами и черными ногтями: "Скоро обед, Джорджол. Может быть, после обеда. Ты останешься у нас?"
"Был бы очень рад пообедать в твоем обществе".
"Пойду найду Кельсе. А вот и Эльво Глиссам - вы встречались у тетки Вальтрины. Я вернусь через пару минут".
Шайна поспешила в контору. Кельсе, хмуро глядевший на калькулятор, поднял голову.
"Прилетел Джорджол".
Кельсе сухо кивнул: "Что ему нужно?"
"Он вежливо посочувствовал по поводу гибели отца. Я пригласила его к обеду".
Из окна конторы можно было видеть Джорджола и Глиссама, прогуливавшихся по лужайке под зонтичными деревьями. Кельсе крякнул и поднялся на ноги: "Мне нужно с ним поговорить. Распорядись, чтобы обед подали на восточной террасе".
"Кельсе, не спеши! Зачем обижать Джорджола? Он заслуживает того, чтобы с ним обращались так же, как с любым другим гостем. Сегодня жарковато - всем будет приятнее обедать в прохладной столовой".
Кельсе ответил сдержанно, но твердо: "Уже двести лет ни один ульдра не заходил в парадную столовую. Сделать исключение - даже для Джорджола - значило бы нарушить древнюю традицию. Я не могу себе это позволить".
"Это скверная, оскорбительная традиция, ее незачем соблюдать! Даже если у отца были расовые предрассудки, мы с тобой не расисты. Мы можем расстаться с предубеждениями".
"У меня нет предубеждений, я рассматриваю каждого человека индивидуально, каково бы ни было его происхождение. Именно поэтому я прекрасно понимаю, что Джорджол вовсе не случайно выбрал сегодняшний день для того, чтобы навязать нам свою волю. Не получится".
"Я тебя не понимаю! - в отчаянии воскликнула Шайна. - Мы знаем Кексика с тех пор, как пешком под стол ходили. Он спас тебе жизнь, рискуя своей головой. И только потому, что у него синяя кожа, он не может с нами пообедать так же, как любой скотовод или приезжий с далекой планеты? Смехотворно, невероятно!"
Подняв брови, Кельсе смерил сестру глазами с головы до ног: "Меня удивляет твое непонимание происходящего. Рассветная усадьба принадлежит нам не потому, что кочевники позволяют нам здесь жить, а только потому, что мы достаточно сильны, чтобы защитить свою собственность".
Шайна с отвращением отвернулась: "Ты слишком много времени проводишь с Джемазом. Он - шовинист почище отца".
"Шайна, сестричка моя, твоя доброта граничит с наивностью. Неужели ты не видишь, какая опасность нам угрожает?"
Шайна взяла себя в руки: "Я вижу одно: Джорджола - Серого Принца - принимают с почестями в лучших домах Оланжа. Не странно ли, что в доме, где он вырос, ему отказывают в соблюдении элементарных приличий?"
"Столичным рантье, приглашающим Джорджола для развлечения, не грозит уничтожение, - терпеливо возразил Кельсе. - Отвлеченные принципы - своего рода валюта влияния, имеющая хождение среди тех, кто уже не считает обычных денег, будь то богатые наследники или бессребреники-прихлебатели. А мы - горстка пришлых на просторах дикого Алуана. Нам не простят ни малейшей слабости, любая уступка приведет к катастрофе".
"И на основании этого отвлеченного рассуждения ты отказываешь Джорджолу в цивилизованном обращении?"
"Цивилизованное обращение должно быть взаимным! Джорджол отказывает нам в таком обращении. Он явился в наряде синего разбойника из Вольных земель. Если бы он оделся по-человечески и не вонял лазурным маслом... Короче говоря, если бы Джорджол приехал к нам, как один из нас, я бы его принял, как своего. Но он подчеркнуто пренебрег этой возможностью. Он выставляет напоказ головной убор гарганча, похваляющегося кровавым набегом, обнажился до пояса, как подобает кочевнику, но не помещику, и при этом разъезжает в роскошной машине, купленной на пожертвования раскрепостителей - другими словами, бросает мне вызов. Я отвечаю на вызов. Если Джорджол желает пользоваться привилегиями пришлых, если он хочет обедать в нашей парадной столовой, пусть одевается и ведет себя так, как это принято в нашем доме, уважая наши обычаи, а не навязывая свои. Вот и все".
Шайна не нашла слов и снова отвернулась. Кельсе проговорил ей в спину: "Поговори с Кургечем. Спроси, что он обо всем этом думает. Кстати, его тоже неплохо было бы пригласить к обеду".
"Ну вот еще! Лучшего способа нанести Джорджолу смертельное оскорбление ты не придумал?"
Кельсе отозвался горьким, диковатым смешком: "А ты хочешь, чтобы и волки были сыты, и овцы целы? Одного ульдру нельзя приглашать потому, что это обидит другого?"
"Ты не считаешься с самомнением Джорджола, с его представлением о себе".
"Я не разделяю его представление о себе и не вижу, почему я обязан к нему приспосабливаться. Болезненное самолюбие - порок, а не достоинство. Кроме того, я его не приглашал. Он явился самовольно, и приспосабливаться придется ему, а не нам".
Шайна раздраженно выпорхнула из конторы и вернулась к гостям, беседовавшим под аркадой у входа. "Кельсе по уши увяз в бухгалтерии, - заявила она Джорджолу. - Он очень извиняется и обязательно встретится с тобой за обедом. Тем временем мы могли бы прогуляться к реке, все вместе".
Лицо Джорджола подернулось гримасой: "Разумеется, как тебе угодно. Рад возможности посетить памятные места, где прошло мое образцовое безоблачное детство".
Втроем они прошлись вверх по течению реки к озеру Теней, где Ютер Мэддок соорудил пристань с навесом для трех парусных глиссеров. Эльво Глиссам оставался самим собой; настроение Джорджола менялось каждую минуту. То он нес беззаботную чепуху, обаятельностью не уступая Глиссаму, то начинал меланхолично вздыхать, обозревая пейзажи, знакомые с детства, то набрасывался на Глиссама, с яростной настойчивостью отстаивая то или иное несущественное утверждение. Шайна с удивлением наблюдала, не совсем понимая, какие страсти боролись под его высоким узким лбом. Ей не хотелось оставаться наедине с Джорджолом - без сомнения, он проявил бы несдержанную пылкость.
Джорджола возмущало присутствие Эльво Глиссама, он с трудом скрывал свои чувства. Пару раз Шайне показалось, что он уже собирался попросить Глиссама удалиться; в обоих случаях ей удалось быстро вмешаться и предотвратить скандал.
В конце концов Джорджол смирился с обстоятельствами, но тут же принялся демонстрировать новую гамму меняющихся настроений: вспоминая то одно, то другое приключение юности, он преподносил события в издевательских тонах, после чего начинал жаловаться на судьбу или запутывался в сентиментально-ностальгических рассуждениях. Поставленная в неудобное положение, Шайна нервничала - Джорджол явно валял дурака. Ей хотелось поддразнить его, чуточку сбить с него спесь, но она боялась уязвить его и тем самым вызвать новый приступ страстных трагических излияний. Она решила придержать язык. Эльво Глиссам надел на себя маску спокойной благожелательности и отделывался высказываниями настолько безличными и банальными, что заслужил со стороны Джорджола несколько взглядов, исполненных глубокого презрения.