Аракелов хотел броситься к телетайпу, но замер. Наверху, на самом краю поля зрения, зародилось какое-то движение, которое Аракелов скорее не увидел, а ощутил. Неясный сгусток тьмы выпал вниз, на мгновение закрыв собой софит телекамеры. Он двигался легко и мощно, как гигантская манта. И Аракелов так и подумал бы - манта, если б… Если б не странный мгновенный металлический взблеск. Нет, это была не манта.
"Марта". Аракелов больше не видел ее, она снова скользнула в придонную тьму, но он был уверен, что не ошибся. Сейчас она появится там, возле "Дип Вью"… И она появилась, теперь уже высвеченная ярким лучом лазерного прожектора.
"Марта"! Какой кретин?!. Ведь у "Марты" предел семьсот, а здесь девятьсот с лишним!..
Одним прыжком Аракелов оказался у люка и с маху всей ладонью ударил по кнопке замка. Пока диафрагма - медленно, слишком медленно! - раскрывалась, он несколькими движениями напялил снаряжение: браслеты, пояс, моноласт… И едва отверстие достаточно расширилось, Аракелов, с силой оттолкнувшись, вырвался наружу и поплыл, мощными взмахами ног и рук посылая тело вперед.
VIII
- Но как же это могло быть? Ведь подготовка космонавтов… Не понимаю, - сказал Захаров. - Не могу понять.
Они сидели за угловым столиком в "Барни-баре". Стентон рисовал что-то пальцем на полированной столешнице. Потом он оторвался от этого глубокомысленного занятия и, так и не ответив Захарову, поманил хозяина:
- Повторите, пожалуйста.
- Может, хватит? - спросил Захаров.
Стентон улыбнулся:
- Странный вы человек, адмирал. Чертовски странный. Какое вам дело? Ну, напьюсь я - так кому от этого хуже? Только мне.
- Остается только добавить - "и чем хуже, тем лучше". Лозунг распространенный. В высшей степени. И в высшей степени дурацкий. Когда вы собирались набить морду этому, как его?.. Кулиджу, вас можно было понять. Это было эмоционально обосновано.
- С этим сукиным сыном я еще разберусь, - пообещал Стентон. - Он свое получит. - Это было сказано таким тоном, что Захаров невольно посочувствовал этому неведомому Кулиджу.
- За что, собственно?
- За все. За наглость. Инженеры… Супермены чертовы!.. Если он знает, как отличить плюс от минуса, значит, ему все можно… Можно подсоединяться куда попало, можно ни о чем не думать… Руки за такое обрывать надо!..
Барни стоял рядом и выжидательно переводил взгляд с одного на другого.
- Ладно, - сказал Стентон. - Бог с вами, адмирал. Кофе здесь водится?
- Разумеется, - ответил Барни с некоторой обидой за свое заведение. - Какой вы хотите: по-бразильски, по-турецки, по-варшавски?..
- По-ирландски, - мрачно сказал Стентон.
Захаров улыбнулся:
- Компромиссное решение, Стентон.
- Удовлетворитесь и полупобедой, адмирал.
- Полупобеда - это полупоражение.
- Сколько водки? - спросил из-за стойки Барни.
- На ваше усмотрение, - ответил Стентон.
Стентон прихлебывал кофе мелкими глотками. Захаров посмотрел на него. Теперь ему было понятно, почему лицо Стентона с самого начала показалось знакомым. Они в самом деле никогда не встречались. Но зато портреты Стентона несколько лет назад промелькнули во многих газетах: хотя космонавтов нынче хоть пруд пруди, запуски все же привлекают пока внимание прессы. К тому же Стентон - это особый случай.
- И все-таки я никак не могу взять в толк: как это могло быть? - снова спросил Захаров.
Стентону не хотелось говорить об этом.
- Очень просто. Организм - штука сложная, не все можно предсказать заранее.
Захаров не стал настаивать. Он взял свой стакан, поболтал - ледяные шарики неожиданно сухо шуршали и постукивали о стекло. Так шуршат льдины, расколотые форштевнем и скользящие вдоль борта к корме; так перестукивает галька в прибое… Вода была холодной и свежей на вкус. Приохотил Захарова к ней Аршакуни. Так они и пили - Захаров с Карэном "Джермук", а Джулио - граппу…
Стентон допил кофе, закурил. Он сам не мог понять, почему вдруг рассказал этому грузному и седому русскому больше, чем кому бы то ни было. Наверно, просто сработал "закон попутчиков"… Но есть вещи, которых не рассказать, не объяснить никому.
Как расскажешь мечту о черном небе? Стентон и сам не знал, с чего это началось: с фантастических ли романов, читаных-перечитаных в детстве, с документальных ли фильмов о программах "Аполлон" и "Спейс шаттл", которые он смотрел не один десяток раз. Но в один прекрасный день он понял, что умрет, если не увидит черное небо - увидит сам, а не на экране телевизора.
Ни денег, ни связей у Стентона не было. Но семнадцатилетний подросток из Крестед-Бьютта, Колорадо, с таким упорством три месяца подряд планомерно осаждал сенатора своего штата, что в конце концов тот махнул рукой и дал ему рекомендацию в военно-воздушное училище в Колорадо-Спрингс. Пять лет спустя Стентон окончил училище и был отпущен с действительной службы ВВС, так как решил поступать в университет. Университетский курс он одолел за два года - другие справлялись с этим, значит, должен был справиться и он. Теперь он стал обладателем диплома авиационного инженера. Но и это было лишь ступенькой. Еще через год Стентон защитил магистерскую диссертацию. В ВВС его не восстановили - там шли уже массовые сокращения, а двумя годами позже ВВС и вовсе перестали существовать. Однако Стентону это было только на руку.
Когда НАСА объявило о начале конкурса пилотов для проекта "Возничий" - многоразового транспортно-пассажирского космического корабля, Стентон подал документы. И через четыре месяца получил извещение о зачислении в группу пилотов проекта. Беспрерывная, почти десятилетняя гонка кончилась. Он победил!
К тому времени подготовка пилотов космических кораблей значительно упростилась. Если для кораблей "Джемини" и "Аполлон" она длилась тысячи часов, то уже для "Спейс шаттл" она сократилась до восьмисот - девятисот, а в проекте "Возничий" - до двухсот с небольшим. Но и за это время из шестисот кандидатов в отряде осталось лишь шестьдесят. Стентон оказался в их числе. Возможно, будь подготовка более длительной… Впрочем, нет. Ведь и так всех их осматривали десятки специалистов, они крутились, качались и тряслись в десятках тренажеров, но…
Первый же полет оказался для Стентона последним. Одно дело вести истребитель по кривой невесомости, и совсем другое, когда невесомость длится… Стентону хватило суток. На вторые сутки его в полубессознательном состоянии эвакуировали на Землю. Он стал первой - и единственной пока - жертвой заболевания, вошедшего в космическую медицину как "синдром Стентона"… Впрочем, от такой славы радости Стентону было мало.
Черное небо… Несколько часов видел его Стентон. Столько лет усилий - и несколько часов… А потом месяцы в госпиталях, месяцы безделья, на смену которому пришла служба сперва на самолетах, а потом на дирижаблях "Транспасифика".
Черное небо оказалось недоступным. Может быть, единственно недоступным в жизни, но зато и единственно желанным. И голубое так и не смогло его заменить. А теперь, возможно, придется распроститься и с голубым… И что тогда?
- И что же будет? - спросил Захаров.
- Вы телепат?
- Временами. Так что же?
- Не знаю, - сказал Стентон. - Все равно. Без дела не останусь. Вернусь в Крестед-Бьютт и открою бар. Как Барни. "У неудавшегося космонавта". Прекрасное название, не правда ли?
- А почему вы не остались работать на Мысе? Или в Хьюстоне? В наземниках, естественно.
- И провожать других наверх? Нет, это не для меня. Я хочу летать. Сам, понимаете, сам.
"Я бы умер от зависти, - подумал Стентон. - Я бы умер от разлития желчи, провожая других наверх. Но в этом я тебе не признаюсь".
- Это я понимаю, - сказал Захаров. - Знаете, Стентон, Джулио тоже было трудно у нас в патруле. После атомных лодок наши патрульники - труба пониже и дым пожиже, как говорится. В десять раз меньше, в десять раз тихоходнее… И все же лучше, чем на берегу. Так он считал.
- Он остался моряком и на патрульнике. А я на дирижабле не остался космонавтом, адмирал. Это плохая аналогия.
Захаров кивнул.
- Моряком он остался, правда. Только вот - каким? Вы знаете, Стентон, как это - стоять на мостике корабля? Не судна, но - корабля? Корабль - это не оружие. Не дом. Не техника. Корабль - это ты сам. Понимаете, Стентон, это ты сам! Это ты сам на боевых стрельбах идешь на сорока пяти узлах, и мостик под ногами мелко-мелко дрожит от напряжения и звенит, и ты сам дрожишь и звенишь…
Захаров замолчал. Ему не хватало слов, слова никогда не были его стихией.
Стентон внимательно смотрел на него.
- А вы поэт, адмирал… - В этих словах Захаров не почувствовал иронии.
- Нет, - сказал Захаров. - Я моряк. И Джулио был моряком.
Стентон помолчал немного.
- Кажется, я понимаю…
- Вы должны это понять, Стентон. Можно порезать корабли. Можно видеть, как режут корабли. Я видел. Мой "Варяг" был лучшим ракетным крейсером Тихоокеанского флота. И его резали, Стентон. Резали на куски. Я плакал, Стентон. Это не стыдно - плакать, когда погибают люди и корабли. Флот можно уничтожить. И это нужно было сделать, и я рад, что это сделали при мне, что я дожил до этого. Не удивляйтесь, Стентон, я военный моряк, и я лучше вас могу себе представить, что такое война. И больше вас могу радоваться тому, что ее не будет. Никогда не будет. И военного флота никогда уже не будет. Но моряки будут. Понимаете - будут. Потому что моряки - это не форма одежды. Это форма существования. Они могут быть и на море, и на суше.
- И в небе, - сказал Стентон. - В черном небе.