- Вот только сейчас когда вы задали мне вопрос, я, кажется, начинаю понимать, кто такой Агасфер. И начинаю понимать благодаря ему, потому что именно он научил меня, как надо мыслить: первым делом надо правильно сформулировать вопрос, а уж после этого искать ответ. В каком-то смысле, если использовать метафору, которую многие мыслители ошибочно принимали за философскую концепцию, Агасфер - это своего рода anima mundi, мировая душа, но все и гораздо проще, и гораздо глубже. Потому что на самом деле Агасфер может быть любым из нас. Это могу быть я, может быть кто-то из моих коллег, можете быть вы или ваш дядя, полковник Петрою, который покончил с собой в Галаце, причем так искусно, что никто не заподозрил в несчастном случае самоубийство.
Альбини дернулся в изумлении и наморщил лоб.
- Прошу прощенья, что позволил себе коснуться фамильной тайны, - продолжал Оробете, - которая вообще-то известна только вам, и то с тех пор, как вы несколько лет назад прочли корреспонденцию вашего дядюшки. - Он смолк во внезапном изнеможении и потер ладонями щеки. - Как видите, я включился в физиологический цикл. Чувствую, что совсем зарос и чертовски устал. Если позволите, я пойду. Не столько хочется есть, сколько спать.
Альбини поднялся с кресла.
- Все готово, - сказал он. - Мы знаем, что больше трех дней никто не выдерживает. Нас ждет машина, - добавил он, снова переглянувшись с деканом. - Эту ночь ты проведешь в санатории.
VI
Проснувшись, он увидел на стене напротив, почти под потолком, узкое и длинное, чуть ли не двухметровое окно. Тут же в коридоре раздался знакомый голос, и он повернул голову к двери. Дверь была приоткрыта.
- Господин доктор, это просто трагедия, - захлебывался от волнения Доробанцу. - Неужели он потерял рассудок? Трагедия масштабов Михаила Эминеску! Оробете - математический гений, каких еще не рождал румынский народ! Это не только мое мнение, это мнение всех наших крупнейших математиков. Он опроверг теорему Гёделя!
Оробете томно улыбнулся, не спуская глаз с двери.
- Случай достаточно трудный, - услышал он голос доктора Влэдуца. - Мы еще не установили, что, по сути дела, с ним такое. Я прослушал - вместе с шефом и коллегами, - три раза прослушал магнитофонные ленты, которые предоставили в наше распоряжение, и, признаюсь, мало что понял… Я не говорю о математических формулах и выкладках, это вне пределов нашей компетенции. Я имею в виду все, что он нес после первых инъекций. Вначале я диагностировал это как классический случай шизофрении, что и доложил товарищу инспектору. Но сейчас я уже не так в том уверен… И, знаете ли, мы совершили ошибку, что не позвали вас раньше. Пациент неоднократно произносил ваше имя - во-первых, в связи то ли с дипломом, то ли с диссертацией, а во-вторых, всегда рядом с Гёделем. "Ну, убедились теперь, товарищ Доробанцу?" - а сам улыбается во весь рот, чуть ли не хохочет…
- А почему дверь открыта? - спросил Доробанцу, понижая голос, - Вдруг он…
- Такие правила, - объяснил доктор. - Дверь должна быть приоткрытой, когда пациент остается один.
- Но вдруг он нас слышит?
- Исключено! Я смотрел его пять-шесть минут назад. Он крепко спит. Так крепко, что это скорее похоже на каталепсию. Дыхание почти неуловимо, а пульс… - Он замялся. - В общем, пульс на пределе. Что касается всего прочего, то сегодня он не реагировал даже на иглоукалывание в самые чувствительные точки… Даже на инъекции - обычно он после них разговорчив, а сегодня молчит. Одна наша ассистентка просидела с ним все утро, и мы только что проверили пленку: ни единого слова.
- А как велика опасность? - услышал он шепот Доробанцу.
- Не больше, чем в день, когда его положили. Только вот молчит, сколько ни кололи.
Оробете зажал рот ладонью, чтобы подавить смех. Потом набрал в грудь воздуха, приподнял голову с подушки и чистым, сильным голосом крикнул:
- Господин профессор! Господин Доробанцу! Я вас жду не дождусь! Почему вы не входите?
Миг спустя в комнату ворвались испуганные доктор и профессор Доробанцу.
- Даян! - только и вымолвил потрясенный Доробанцу. - Даян! - повторил он глухо, как будто его душили слезы.
- Я давно здесь? - спросил Оробете. - Три дня прошло?
Доробанцу в замешательстве посмотрел на доктора, который взял юношу за запястье.
- И три, и больше, - ответил доктор, почти бегом ретируясь к двери. Раздались его дробные шаги по коридору.
- Значит, уже слишком поздно, - сказал Оробете с кроткой улыбкой. - Слишком поздно…
Доробанцу смотрел на него неотрывно, испуганно, потирая ладони.
- Что ты с нами сделал, Даян! - наконец простонал он. - Что ты с нами сделал!
- Что я сделал, господин профессор? - полюбопытствовал Оробете, не переставая улыбаться.
- Америка узнала, Советы узнали, немцы узнали, - запричитал Доробанцу. - Все узнали, кроме нас. Нам ты ничего не сказал! Но как, как? Как ты их проинформировал?
Оробете, словно в забытьи, провел рукой по лицу.
- Это не я, - сказал он с тихой, ясной улыбкой. - Это сделал маэстро, Агасфер, как и обещал. Но если прошло больше трех дней, значит, уже поздно. Les jeux sont faites.
Доробанцу подвинулся ближе к его постели, в отчаянии заламывая руки.
- Что ты хочешь сказать? Какая тут связь?
Оробете с теплотой, пристально поглядел на него, все так же улыбаясь.
- Это долгая история и звучит уж очень неправдоподобно, даже если ничего не пропускать в рассказе. Но хотя бы начало я вам расскажу, потому что вы всегда в меня верили…
- Мы все в тебя верили, - перебил его Доробанцу. - Как только ты принес мне работу и я сообщил о ней в Центр, а потом - в Академию наук, мне все в один голос заявили: "Оробете Константин - гений". А я им: "Дай ему Бог здоровья, он еще и не такую задачу одолеет, он мне уже намекал". И тут я повторил им твои слова: "Я пока ничего вам не скажу, господин профессор, потому что решения еще нет".
Оробете молчал и глядел на него не мигая.
- Только не теряй рассудок, Даян! - взмолился Доробанцу, размазывая по лицу слезы. - Не сходи с ума, как Эминеску. Пусть и у нас будет гений, которым мы могли бы гордиться перед всем миром!
Оробете вдруг подался к нему и поймал его руку.
- Благодарю вас, господин профессор, я вам очень признателен… Но если я не сошел с ума до сих пор, то не сойду и в дальнейшем. - Он помолчал. - Я расскажу вам, как все началось. Все началось утром шестнадцатого мая. И все из-за грозы.
Доробанцу с беспокойством обернулся, потом достал платок и вытер слезы.
- Если бы не гроза, - продолжал Оробете с той же тихой улыбкой, - все пошло бы по-другому… Вы знаете, господин декан боится грозы, особенно молний. А в то утро молнии так и сыпались, и все поблизости. Последняя, по-моему, ударила в двух шагах от его окна.
- К чему ты клонишь? - встревоженно спросил Доробанцу. - При чем тут молнии?
- Если вы послушаете меня еще пять-шесть минут, вы поймете, к чему я клоню. Все началось, повторяю, из-за грозы. Господин декан занервничал, растревожился и наконец впал в ярость. Потому-то он и не поверил моей истории со стариком, который переменил мне повязку. Он решил, что тут какой-то подвох, - а какой тут мог быть подвох?..
Оробете горько усмехнулся и вдруг заметил, что доктора Петреску и Влэдуц тоже в палате и слушают чрезвычайно внимательно.
- Если позволите, я продолжу, - обратился к ним юноша, - хочу объяснить товарищу профессору, как это произошло, точнее, как все началось из-за грозы, утром шестнадцатого мая…
- Продолжай, будь добр, - кивнул Влэдуц. - Нам не терпится понять, отчего ты все время твердил про молнии, про грозу над университетом.
- Ах, так я говорил об этом и во сне, - Оробете проницательно взглянул на доктора. - В том особом сне, от вакцины, от того, что вы называете "прививки правды"… Что ж, тем лучше, - добавил он, поскольку доктора стыдливо потупились. - По крайней мере теперь никто не усомнится в истинности моих слов.
- Но какое все-таки отношение имеют молнии, - недоумевал Доробанцу, - к тому уравнению, о котором узнали сначала в Принстоне, а через несколько дней и во всем мире?..
Оробете смотрел именинником. Как раз вошла медсестра, и он с улыбкой помахал ей рукой.
- Приветствую вас, товарищ Эконому. Приветствую и благодарю. Никто лучше вас не воткнет иглу прямо в точку!
Доробанцу в испуге обернулся на врачей, а Оробете как ни в чем не бывало продолжал:
- Отношение самое непосредственное, надо только его заметить. Если бы не гроза, господин декан не был бы так раздражен и отнесся бы ко всему с пониманием. Он не стал бы угрожать, что выгонит меня из университета перед самым дипломом, если я не явлюсь с повязкой на правом глазу…
Доробанцу в смущении снова полез за платком и отер лоб.
- Вы все время поминали эту повязку на правом глазу, - сказал доктор Петреску. - Но к чему, я не понял. Хотя, конечно, знаю, что многие ваши коллеги и друзья и даже кое-кто из профессоров зовут вас Даяном.
- Например, я. Я только его увидел, у меня так и вырвалось: "Даян", - признался Доробанцу с застенчивой улыбкой.
- А вот послушайте… - сказал Оробете.
И он не спеша, как будто смакуя, пересказал все, что обрушил на него декан, по временам вставляя: "И тут снова громыхнуло и ударила молния".
Альбини остановился в дверях, слушая. Когда Оробете повторил угрозу декана: "Если завтра же ты не представишься в полном соответствии с медицинской справкой, я доложу куда следует", - он двинулся к постели и пожал юноше руку.