Серьезность в их глазах испугала его. Они боялись. И когда вели его оттуда, с защитными масками на лицах, в резиновых перчатках, чтобы не касаться его тела, не только холод в коридоре заставлял его постоянно дрожать.
В комнате по-прежнему царила полная тишина, когда дверь за спиной Франкена открылась и вошел Коннорс. Франкен остался стоять неподвижно, даже не поднял на него глаз. Во-первых, он уже по шагам знал, кто пришел, а во-вторых, сомневался, что его взгляд был таким сосредоточенным и уверенным, как он бы хотел. Словно для кого-то являлось секретом то, что все они чувствовали. Как будто неприятное, даже бесчеловечное решение принимается просто небрежным кивком, а потом о нем уже никто не задумывается, словно речь шла о сущей безделице.
Коннорс встал рядом с ним. И тоже посмотрел по другую сторону прозрачной перегородки. А потом они стояли молча, двое мужчин в генеральской форме, слушали шум кондиционера и не шевелились, словно оба считали, что, пока они не разговаривают об этом, все это неправда.
Внутри на поставленных рядами койках умирали люди, ужасающе спокойные под своими простынями, одинокие в ожидании, когда их земное существование прекратится. Медсестра давно закончила свою работу и оставила комнату, и Франкен вдруг понял, что даже не представляет, как долго он стоял там.
– Да? – сказал он наконец.
– Я просто хотел, чтобы ты знал. Все закончилось.
– Уоткинс?
Это прозвучало скорее как констатация факта, чем как вопрос. Он продолжал смотреть внутрь, считать людей там, уже неизвестно какой раз подряд, словно это представлялось менее бессмысленным, если Уоткинс была частью чего-то большого, если ее смерть являлась чем-то неизбежным, из серии тех смертельных случаев, которые никто не мог контролировать. Все ведь и получилось именно так.
– Мы известили ее семью, – сказал Коннорс. – Она умерла в результате несчастного случая в лаборатории.
Франкен кивнул. Это также не было ложью. Не совсем правдой, но и не полным враньем.
– А наши друзья?
– Мы знаем, где они побывали. Нет никаких признаков того, что они заражены.
– Но анализы взяты?
– Да, завтра мы будем знать наверняка.
Потом они еще какое-то время стояли, смотрели на ряды безымянных коек. Пока Коннорс не почувствовал, что находится в этом положении достаточно долго, и повернулся к двери, собираясь уйти.
Но перед тем как шагнуть за порог, он обернулся. Одной темы они еще не касались с тех пор, как он вошел, и Коннорс знал, что это само по себе уже было ответом. Он посмотрел мимо Франкена, в направлении гладко выбритого мужчины на кровати далеко за перегородкой, спокойно спавшего и вроде бы абсолютно здорового. Во всяком случае, со стороны он выглядел таковым. Но внутри его безостановочно шла война, и мужчина уже находился на пути к поражению.
– Стало бы большим сюрпризом, если бы она выкарабкалась, – сказал Франкен.
– Наша работа заключается в том, чтобы надеяться, – ответил Коннорс.
Вот и все, больше ничего им не требовалось говорить.
Коннорс постоял еще мгновение, прежде чем он обернулся.
Это была их последняя карта, и она не сработала.
Им осталось надеяться на Вильяма Сандберга.
А Коннорс с удовольствием получил бы еще шансы.
Николай Рихтер в своей красной "Тойоте Рав-4" держал курс на Схипхол. Сейчас ему требовалось подняться на виадук с автострады А9, и его настроение оставляло желать лучшего по двум совершенно разным причинам. Движение было очень интенсивным, из-за чего ему приходилось маневрировать между полосами, постоянно лавировать, газовать, тормозить и мешать другим водителям, получая в ответ оскорбительные жесты. Но иначе он не мог ехать вперед так быстро, как ему хотелось. Он уже опаздывал, и только пустые дороги и небольшое чудо позволили бы ему прибыть вовремя.
Это во-первых.
Во-вторых, у него чесалась спина.
Ладно было бы достаточно лениво и мирно потереться о спинку сиденья и почувствовать определенное облегчение, по крайней мере достаточное, чтобы потерпеть, пока не представится возможность разобраться с этим как следует.
Так нет, ужасно и неумолимо. Во всяком случае, достаточно сильно, чтобы сводить его с ума. Вдобавок настолько глубоко и интенсивно, что мозг не мог прийти к решению, действительно ли спина чешется, или речь идет о какой-то своеобразной форме боли. И в то время как Николай зигзагами двигался вперед на очень большой скорости в утреннем потоке машин, держа руль одной рукой, другую он засунул за воротник и за ослабленный галстук, заставляя пальцы забраться вниз как можно дальше и наконец сделать что-нибудь с дьявольским зудом, прежде чем тот по-настоящему сведет его с ума.
Но это не приносило облегчения.
Казалось, даже наоборот, все его манипуляции только усиливали неприятное ощущение. И он впивался ногтями в спину снова и снова, сильнее и сильнее, и кожа вроде бы уступала и становилась теплой, но все равно не переставала чесаться, и он продолжал ее царапать.
Автомобили проносились мимо с обеих сторон – ему приходилось метаться с полосы на полосу, объезжая медленных придурков, ехавших вокруг него.
Он пребывал не в самом лучшем настроении.
Уже в течение нескольких дней, и все из-за Ивонны. Еще до их первой встречи он знал, что она ему не пара. Стоило им расположиться в ресторане в Инсбруке и начать разговор, он сразу пожалел, что показался с ней на людях. Из-за нее ведь они начали ругаться. И она назвала его равнодушным и бесчувственным. А не скажи она это, он ни за что не подобрал бы бездомного у бензоколонки, не позволил бы тому проделать с ним весь путь до Берлина. А не сделай он этого, бездомный не кашлял бы на него всю дорогу.
Они не разговаривали с той поры. Он звонил, но Ивонна не отвечала. И он чувствовал недомогание несколько дней, и винил во всем своего попутчика, и, если бы она подняла чертову трубку, он бы выдал ей сполна.
Он начал подъем на виадук по длинной спирали над оставшейся сейчас под ним восьмиполосной дорогой, когда обратил внимание на свою белую рубашку. В том месте, где она выглядывала из-под пиджака, у пояса брюк, где ремень безопасности подходил к замку, на ней расползалось красное пятно. Кровь. И немало.
Он выдернул руку из-под воротника, отогнул в сторону полу пиджака, и у него перехватило дыхание. Кровь текла так сильно, что прилично испачкала подкладку изнутри, а рубашка была красной и прилипла к телу на всем пространстве от подмышки до самых брюк. И что, черт возьми, происходит?
Тех нескольких секунд, пока он отвлекся, хватило сполна.
И сначала он услышал звук.
Потом все его тело дернулось, когда скорость упала с девяноста километров до пятидесяти. Как раз так медленно ехал автомобиль перед ним, прежде чем он врезался в него.
Потом он увидел картинку, навсегда запечатлевшуюся в его памяти. Во всяком случае, на те двадцать секунд, отпущенные ему жизнью.
Неясные очертания раскореженного черного БМВ, вертевшегося перед ним со стороны той руки, которой он только что чесался и которую сейчас держал перед собой. Пальцы, испачканные в красной субстанции. Но это была не кровь, а кожа, плоть, нечто пористое и губчатое. Его собственная плоть со спины – именно ее он держал в руке, словно соскоблил слой сливок с торта. И все равно это не причинило боли, он чувствовал только зуд, ужасный и постоянный. И когда наблюдал, как БМВ переворачивается от удара и черной стеной блокирует путь перед ним, его мозг по-прежнему был сосредоточен только на том, что он должен почесаться, еще немного, и избавиться от дьявольщины, мучившей его.
Левая рука Николая Рихтера, однако, действовала рефлекторно. Она повернула руль вправо, насколько ей это удалось без помощи правой коллеги, и в результате автомобиль накренился. Он продолжал скользить боком в направлении вставшего поперек БМВ, в то время как мотор все еще работал и шины скребли по асфальту, на полной скорости, подчиняясь приказу педали газа, но без каких-либо последствий. Вокруг царил хаос. Машины резко тормозили, лавировали, делали все, чтобы уйти от столкновения с крутящейся посередине дороги грудой металла, которая подобно снежному кому увеличивалась с каждым поворотом, вовлекая в столкновение все новых и новых участников.
Николай стал свидетелем всего этого.
Обломки стекла вьюгой пролетели вокруг него, когда сзади грузовик врезался ему в багажник. Он чувствовал рывки, когда его шины пытались зацепиться за асфальт. Видел, как автомобили даже на приличном расстоянии от него резко тормозили, оставляя облачко черного дыма, и как некоторые из них так круто меняли курс, что у них выворачивало передние колеса.
И одновременно его продолжал мучить зуд.
Заглушавший все.
Зуд, от которого ему было необходимо, просто требовалось избавиться.
Автомобиль Николая оказался под углом почти девяносто градусов относительно направления движения, и, когда шины неожиданно вошли в контакт с асфальтом, он, казалось, обрел второе дыхание. Без малейшего предупреждения вырвался из общей свалки и устремился подальше от нее, словно больше не хотел иметь к ней никакого отношения, прямо под прямым углом к дороге и навстречу пустоте, простиравшейся сбоку от нее.
Ограждения были бетонные, но они все равно не выдержали.
"Тойота" Николая Рихтера потеряла только часть скорости, когда пробила их и начала полет с края моста, воспарила, как гигантский осенний лист, в направлении расположенной внизу магистрали А9 и приземлилась на крыши машин, несущихся по ней.
Сейчас, однако, зуд прекратился.
Поскольку, когда Николай Рихтер оказался замешанным во вторую за день серийную аварию, он был уже мертв.