…Слепым он был, как говорили, от самого рождения и уж действительно как эта вечная жилица пещер. Летал по залам, переходам и закоулкам с отвагой зрячего, ориентируясь по малейшему звуку или шороху, по эху своего певучего голоса, что отдавался от стен, и с первого раза как бы вбирая в память незнакомые места. Эти умения с лихвой восполняли его телесный недостаток, а во всем прочем он возвышался над остальными. Катар, называл его Лео. Вернее, альбигоец, трубадур, поэт и музыкант. Его изустные творения, под которыми он не мог поставить свою подпись, ходили по всему Лэну и Степи, да и Эрку тоже, ибо сочинял он на всех четырех языках этой земли.
- Знаете, тезка, ведь и мою любимую "Зейнаб" он сложил! - как-то сказала госпожа Франка.
О том, как он умел своей мыслью одухотворять своих "верных", своими манерами очаровывать и влюблять в себя, своею стальной волей вязать всех и вся в неразрушимый узел - о том вскользь говорил Лео, которому, единственному из его приверженцев, удалось избегнуть чар. Да, с опасным человеком соединила меня судьба, дай бог чтобы мимолетно!
Обратно мы возвращались с несколько большей пышностью, чем шли туда. Привезли корабельных плотников и листовую медь (пробоина оказалась, по сути, пустяком и скорее предлогом для отлучки). К тому времени, когда нашему змею позолотили брюхо, явился караван, привезший тюки странной беловато-серебристой ткани. Один из сопровождающих попросил у гвардейца стопку водки, плеснул на край полотна, поднес огонь. Спирт разом вспыхнул, материя осталась невредимой и даже чуть посветлела.
- Асбест, - объяснили девушки. - Кое-кто в Эдине его не то что прясть, а и кружево из нити плести научился, но уж сие нам без надобности!
Еще позже и под сильной охраной пришли две крытые повозки, груженные бочонками, запеленутыми в ту же "асбестовую бумагу" (так ее называли, когда волокна не были скручены). Их бережно внесли на корабль, находящийся на плаву, вкатили в трюмные отсеки, расположенные в центре, поверху и понизу устелив их негорючей мануфактурой.
- А теперь помолимся Аллаху, чтобы на вас никто не напал, чтобы море было спокойным, а дно у берегов - чистым, - под конец сказали братья Зеркала. Совершили намаз и отбыли восвояси все, кроме одного.
- И мы с отцом Леонаром уезжаем, тезка, - вздохнула Франка. - Не хотите составить компанию для прогулки по горам и долам - рука у вас на диво легкая? Тем более, Ибраим Смит и без вас управляется.
Но я отказался: хватит, погулял от корабля довольно! И что это за груз такой?
Его гэдойнская светлость поджидал в порту "Эгле", можно сказать, в одиночку: двое его офицеров-гвардейцев из самых доверенных - и всё. С самой печальной миной выслушав мой отчет о происшедшем, вдруг предложил:
- Хотите, кэп Роувер? Снимем с "масла" пробу.
Пошли мы двое, офицеры и тот чужеземец, который с нами прибыл. Снадобье, помещенное в малый шаровидный сосуд из глины, нес он. В пустынном месте за городом, между узкой полосой леса и морем, герцогские люди отыскали клочок бесплодной, каменистой земли. Мастер взял шарик щипцами и бросил на булыжник поодаль от себя. Сосуд разбился, и его обломки вспыхнули полупрозрачным, слегка зеленоватым пламенем. Пламя горело около четверти часа: когда оно угасло и мы подошли ближе, всё вокруг него было черно и хрупко, а камень расплавился и застыл потеками.
- Если захотите быстро и верно, придется поджечь, - равнодушно пояснил тюрок на своем странном жаргоне.
- Да… Вот что, капитан, не будем рассказывать ее светлости, когда она возвратится, что за дьявола она выкупила из ада, - с наимягчайшей интонацией попросил меня господин Даниэль."
- Вот он, здешний тотем, - на ветке сидит и честит нас почем зря, - отец Леонар ткнул пальцем в небо.
Серая векша с перепонками между лапок в последний раз цокнула на лыжников, спланировала на ветку пониже и затем - на другую сосну. Пласт снега ухнул вниз миниатюрной лавиной, возбудив шуршание и шелест по всей кроне до самой земли.
- И одета, кстати, точно храмовая плясунья у гябров, - добавила Франка. - Символ, куда ни кинь!
- Откуда вы знаете про плясуний? Хотя я же и рассказывал, наверное, - Лео шел впереди, торил дорогу снегоступами, проламывался сквозь кустарник. За те летние и осенние дни, что бродил вместе с Франкой по северу Лэна и Эрка, он заматерел, оброс толстой бородой и приоделся: суконная куртка на меху и такие же штаны, валяные сапоги с высокими кожаными калошами и видавший виды лисий малахай, широченная задняя лопасть которого крыла шею и спину до лопаток, а чуть меньшая передняя лезла в рот при всякой попытке заговорить. Сзади два проводника из местных, облаченные сходно, но подбористей и без горских мотивов (коими являлись шапка и калоши), направляли "отца", как снеговой каток. Замыкала шествие Франка. Ее принарядили только недавно, уже на морском варангском побережье: собачья куртка пузырем, длиною до колен, вязанная в семь цветов шапочка и такие же гетры великолепно дополняли ее любимую штопаную юбку, кофту "с горлом" и шнурованные башмаки, на которых крепления лыж протерли последнюю краску.
Всё время до этого они с Лео изображали из себя бродячего протестантского проповедника и его жену - и порядком объелись своими ролями, несмотря на то (или потому), что всё сходило им как по маслу. Голос у Лео был зычный, склонность к риторике - отменно пасторская, а про его былые подвиги не то чтобы забыли, но с ним теперешним не связывали ничуть. Немало этому последнему способствовали те его духовные детища, которых он воспитал в лучших (без кавычек) иезуитских традициях, взрастил и посеял по всей лэнской земле, порознь и попарно, по большей части редко, но где-то и погуще. "Мои ребятишки достаточно умелы, чтобы из живого человека сотворить миф, и ко всему прочему - собирательный", - с удовлетворением пояснял он Франке. Кое-кого из своих духовных чад он ей таки показал.
В горах встречали их по-всякому, но, в общем, неплохо: удачная война дарует сытость, сытость рождает благодушие. (Это, разумеется, касалось одного Севера, на Юг, где было прежнее шахство Саира, у них хватало разума не соваться.) Но в лесах, где недавние католики были дикообразны, а "староверцы" с благоговением относились к духовному в любой его форме и разновидности, однако в культовые тонкости не вдавались, случались и конфузы. Допытывались, например, есть ли у святого отца детки, а если нет, то не сглазили ли его подружку, а если имеются, то на кого он их покинул. Апофеоз гостеприимства накрыл их в одном зажиточном доме, где хозяин и хозяйка были из склавов. В спальне Леонара и Франку уложили на почетную гостевую кровать, снаряженную белым песцовым покрывалом с оторочкой из звонкоголосых серебряных бубенцов. Таковы же оказались, при ближайшем рассмотрении, и подушки, и беличьи простыни. Воровато переглянувшись, "молодые" дружно сползли на пол, каждый со своей стороны музыкального ложа, а переспав на холодных и занозистых досках, порешили впредь особо не выдумывать.
- Тем более, - подытожила их уговор Франка, - стесняться незачем. Мы уже, собственно, в моих владениях, по крайней мере, купленных на мое приданое.
- Вот как! А я и не знал.
- Доберемся до ночлега - авось расскажу, если до того не умотаемся оба.
- И долго еще до деревни? - спросил он.
- Близехонько, - прогудели ему в спину. - Раз ночуем, два ночуем - и дома! Да ты не боись, мы мужики с топором, а с топора - и побриться, и одеться, и поесть, и обогреться, и на одну ночку дом выстроить.
- Слышал, слышал я эту присказку не единожды, а в толк не возьму. Ну, побриться - это я понимаю. Лезвие у топора острейшее, поэтому здешние усы и бороды холеные, не в пример моим. Одеться и поесть - тоже ясно: зашиб медведя обухом, шкуру лезвием снял, мясо на костре изжарил, мехом накрылся. Обогреешься одним тем, что дрова рубишь или бревна тешешь. А вот дом на одну ночь - это шалаш, что ли?
- Нет уж. Показать разве? Сейчас покажем, - Франка постучала по могутной спине одного из провожатых. - Эй, мужики! Святой отец хочет нынче в нодье ночевать, со всем удобством.
- Это мы зараз!
Оба переглянулись и пошли вокруг только что облюбованной для раннего привала полянки, пробуя носом и обслюнявленным пальцем ветер и выбирая каждый свое дерево. Наметили, вытащили из чехлов топоры с не очень широким и слегка оттянутым на конце лезвием, подрубили две приземистых елки. ("У наших дровосеков инструмент будет поувесистей, - подумалось Леонару, - а эта штуковина скорее на алебарду смахивает. Значит…") Тут оба дерева с шелестом и кряком свалились наземь. Их подтащили поближе друг к другу, сложив острым углом, обрубили все сучья, кроме того ряда, что остался торчать кверху. Эти вертикальные сучья оплели лапником - вышли как бы стены. Самые уж худые ветки, ощепки и смолистые обрубки насыпали между стволов и подожгли.
- Вот вам и нодья, Левушка. Скоро и до рубашки можно будет разоблачиться, и почивать в уюте, как в своем дому, только вставай иногда подвинуть стволы вершинками друг к другу. Лузан разве только наденьте, чтобы шальным угольком не прижгло, - Франка вытащила из его сумы холщовый балахон с куколем, придирчиво осмотрела. По всему лузану - а он доходит до бедер - идут карманы или "пазухи", чтобы класть убитую на охоте дичину и вообще всё, что попадется на дороге, - а отец Лео явно злоупотреблял последним.
- Ого, и всё это роскошество на одну ночь?
- А чего, лесу у нас много, аж селиться негде, - промолвил тот из мужиков, что казался помоложе.
Ночью, поев и угревшись, Лео и Франка беседовали перед тем, как заснуть.
- Девы у Юмалы красивые, статные, я перед ними малявка. Отцова склавская кровь сказалась.