- Они с бурей на пару для нас что ворота, - пояснил охранник, выросший в этих местах. - Аккурат между ними кончается наша земля и начинается чужая. Бурю побаиваются. Говорят, она порою как учудит… Хотя я не припомню. Но когда-то перекинулась в ближний городок, да и остались одни руины. Их посмотреть можно было, если дальше к закату забирать, да теперь уж всё занесло. И больше не строят здесь.
Песок, самый жёлтый на свете, под яркой синевой неба, казалось, отливал в зелень. Дерево Хин увидел раньше, чем старший из охранников вытянул руку, привлекая внимание к тёмной точке на вершине невысокого бархана.
- Значит, сразу за ней? - уточнил он у правителя, подъехав ближе.
"Надеюсь", - подумал тот. Вслух ничего не сказал, ограничившись согласным жестом.
Динозавры перевалили через гребень и пошли вниз медленно, осторожно, заметая хвостами следы. Точка всё увеличивалась и словно поднималась выше. Стало видно, что на ветвях дерева нежно голубела листва, отражая небо. Было что-то донельзя неправильное и мучительно тоскливое в этой картине.
Только на подъёме стало видно, что таинственная тень, которую отбрасывало дерево пустыни, была на самом деле его засохшим близнецом, вывороченным из песка вместе с корнями. Хин ожидал услышать удивлённые или гневные возгласы. Их не последовало. Должно быть, близнец лежал здесь давно, и отчего-то песок не засыпал ни его, ни первое дерево.
- Жизнь и смерть, - с улыбкой и глухо - из-за маски - произнёс молодой силач.
Голубые листья чуть шелестели на ветру. Динозавры остановились на полпути. Старший охранник спешился, развязал маску, снял бурнус и перебежал наверх, там лёг прямо за "тенью". Позагорав какое-то время, спустился обратно.
- Четверо. У подножия. Временная стоянка, - сообщил он, вытирая пот со лба и прячась от палящего Солнца под лёгкую белую ткань. - Трое простые воины, другой одет побогаче. Может, уан.
"Это вряд ли", - подумал Хин озадаченно и даже рассерженно. Эрлих носил тёмную одежду, к тому же явно нездешнего покроя, да ещё с металлическими наплечниками. Проглядеть такое чучело охранник не мог, а, кроме того, будучи летнем, уж конечно расписал бы его в красках.
- Поднимаемся на вершину, - решил правитель. - Даже если нападут, там у нас преимущество.
"Будем надеяться, где-нибудь не затаились стрелки", - добавил он про себя.
Маленький отряд повиновался беспрекословно. Первыми ехали двое охранников, наиболее опытных, уан - в центре, ещё двое - позади.
Нападать пока никто не торопился. Чужие люди внизу даже будто обрадовались. Воины неторопливо, но ловко принялись сворачивать шатёр, а тот, кого охранник принял за уана, беспечно пошёл навстречу незнакомцам. "Все у них что ль такие?" - невольно ужаснулся Хин, припомнив, что и потомок эльфов разъезжал в одиночку. Охранники, конечно, тоже насторожились.
- Ну-ка, не торопись, - предупреждение старшего заставило чужого посланника остановиться в четырёх айрер.
- Уан Одезри? - спросил тот хрипло.
- А ты и узнать не можешь? - не растерялся охранник.
- Не могу, - со спокойным здравомыслием признал мужчина. - Но думаю, он у тебя за спиной. Мой повелитель поручил мне сопровождать вас, уан Одезри. Клянусь вам в этом Лунами.
Он принялся рыться в потрёпанной сумке. Браслеты на его руках зазвенели, кольца заговорили. Хин с молчаливым изумлением прислушивался к этим звукам. Наконец, посланец вытащил ярко-красный футляр для свитков, расписанный серебром, инкрустированный чистыми, словно слеза, драгоценными камнями. Охранники удивлённо зашевелились. Один спешился, осторожно, едва касаясь и не дыша, принял безумно дорогую, изящную вещицу и поднёс Хину. Тот, внешне невозмутимый, тотчас впился взглядом в затейливую штуковину, надеясь угадать, как она открывается. Футляр отличался от всех виденных правителем прежде, уж точно не развинчивался - не было стыков.
- Отойди на десяток шагов и открой сам, - велел он охраннику, так и не коснувшись блестящей поверхности, даже не протянув руки.
- Вы напрасно беспокоитесь, - подал голос посланник. Он явно не испытывал особенного почтения к "избраннику Богов".
- Это уж мне решать, - словно к слуге обращаясь, ответил ему Одезри. - Если хочешь давать советы, тогда объясняй ему, что делать. И назови себя.
- Чанакья, - лишь чуть помедлив, ответил тот. Своим лицом он владел куда лучше Орура: ни тени неприязни или насмешки - хотя Хин их чуял нутром. В голосе же, словно деревья-близнецы, соединились почтение и заносчивость, когда посланник не удержался и добавил: - Племянник уана Эрлища.
Хин поднял руки к лицу, делая вид, что развязывает маску, а на деле изо всех сил пытаясь сдержать подступающий к горлу, душащий приступ хохота. Ему никогда не приходило в голову, что имя может произноситься так.
Его молчание, похоже, утолило чужую жажду мщения - посланник отдал несколько указаний, и футляр сдался. Правитель, заполучив письмо, прочёл его не торопясь. Писал, судя по слогу, и вправду Эрлих, хотя почерк был другим, чем в птичьей записке.
- Он хочет, чтобы я отправил своих людей назад и положился на вас? - наконец, снисходительно уточнил Хин.
Чанакья уставился на него сосредоточенными зелёными глазами, задумчивыми и одновременно дерзкими. Он был одним из тех летней - а они составляли большинство -, которых иноземцы не отличали друг от друга. И даже для местных он легко мог остаться "кем-то, мелькнувшим в толпе", уж больно неприметным лицом одарила его Дэсмэр. Впрочем, он едва ли ценил эту особенность: одевался богаче, чем следовало - во всяком случае, для путешествия по пустыне; заплетал волосы в косы, как не делал никто, густо подводил глаза. В мочках его ушей поблёскивали вживлённые синие камни-искры. Всё это украшательство, на взгляд Хина, плохо сочеталось с выступающими скулами и широким подбородком, с глубокими морщинами жёсткого лица.
"Его дело, впрочем, - заключил правитель. - В наряде - хорош, а без него - на пень похож, как говорят летни. Кто знает, вдруг тут окажется наоборот?" Во всяком случае, стоял племянник прямо, голову держал с достоинством. "Дяде что ли пытается подражать?" - напоследок предположил Хин, слушая ответ.
- Мой повелитель предвидел, что вы будете недовольны, - хрипло известил посланник. - Можете поступать, как заблагорассудится, только… Да там написано.
Хин и без него знал, что там написано. Эрлих не собирался заботиться о том, как чужие воины вернутся домой: вновь, действуя кнутом и подарком, подкупать старейшин Умэй, по чьим землям пролегал путь, договариваться с воротной стражей. И в Весну, ясное дело, брать лишних людей был не намерен - а, скорее всего, и не мог. Хин только потому задал вопрос, что пытался понять: как расценивать великодушное разрешение союзника поупрямиться.
- Я отпущу людей, - решил он. Дал Чанакье время на торжество, затем докончил: - Но прежде составлю клятву, мы обсудим формулировку. Затем все вы четверо приведёте Луны в свидетели своей искренности.
В том, как эти "свидетели" трактуют тексты, среди летней разбирался хорошо если десяток человек. И, судя по заминке перед вежливым согласием, племянник не относился к их числу. Как Хин и думал.
Опасения оказались напрасны - все девять дней пути по зоне Умэй до столицы и посланник, и его люди вели себя так, словно преданно служили роду Одезри. Возможно, на них произвела впечатление клятва, но, скорее всего, они просто выполняли приказ своего господина. И выполняли его хорошо.
Правитель не изнурял себя постоянной тревогой, но и не ослаблял бдительностью. Изображал доверие к своим спутникам в той же мере, в какой они разыгрывали из себя его подданных.
Путь, наверняка проложенный Эрлихом, оставлял далеко в стороне жилые поселения. Всадники, как объяснил Чанакья, не должны были попадаться на глаза местному населению - болтовня каких-нибудь любопытных глупцов могла создать проблемы старейшинам. Эрлиха это заботило: предстоял ещё и обратный путь, а обратиться к местным уанам, сохранившим лишь жалкие остатки независимости от правителя Столицы, - всё равно, что самому подставить горло.
Из троих воинов двое постоянно были настороже: слушали, принюхивались, зорко оглядывались по сторонам. Несколько раз приходилось спешиваться и пережидать среди куцей растительности. Саванна сменила пустыню, травы, жёлтой и сухой, становилось всё больше. Попадались чёрные, обугленные деревья - такого Хин прежде не видел - и вполне знакомые, охочие до крови, колючие кусты.
Воды везли с собой мало, но всякий раз, как запасы подходили к концу, путь выводил к обмелевшей речке или озеру, больше похожему на лужу. К большим водопоям подобраться было нельзя - рисковали столкнуться с местными. Помыться, конечно же, не удавалось - разве вылить на голову пару мехов с водой. Воинам грязь не мешала, Чанакью тоже не особенно смущал запах потного, немытого тела - он считал его неизбежным следствием долгого пути, своеобразной ценой: когда человек поступается удобствами и привычками, ради скорости и скрытности. Ради победы, в конечном итоге.
- Весены используют очищающее зелье, - рассказывал он. - Так стыдиться себя - крайность.
"Они просто боятся воды", - думал Хин, а вслух соглашался.