- Мы отправляемся в последний вылет. Мною получен приказ атаковать войска большевиков на территории Будапешта. Взлетаем, как только рассветет. В бой пойдете вы все, за исключением Гочека. И конечно, за исключением гауптмана Баха и капитана Дебречени. Которые немедленно будут расстреляны за измену Рейху. Это все. Можете остаться и наблюдать казнь, а затем до рассвета вы свободны.
У них был только один пистолет на всех - личное оружие самого Хеншеля.
- Герман, по-моему у вас сточен боек, - сказал Эрнст.
Оберст Герман Хеншель целился в Шандора и раз за разом спускал курок. Пистолет производил сухие щелчки, но стрелять отказывался.
- Дерьмо… А вам везет, Шандор, - лицо герра оберста посерело от гнева, - подлецам всегда везет.
- Герр оберст, - робко спросил лейтенантик, - может быть нам их задушить или прирезать?
- Руки марать о такую мразь, - Хеншель скривился. - Живите, сволочи. Надеюсь, иваны не расстреляют вас, а засадят в свои концлагеря, чтоб вы там гнили заживо.
- Герман, я бы хотел… - начал капитан.
- Заткнитесь, гауптман! Даже и не рассчитывайте! Мы полетим без вас!
Когда все разошлись, Эрнст сказал Шандору:
- Некрасиво, Шандор. Попросту некрасиво.
Они посидели на промерзшей земле с четверть часа и пошли в барак.
Рассвело. Все было готову к последнему вылету.
- По машинам! Эрик, возьмите Z014! Келлер, бросайте свою развалюху, Z017 Гочека теперь ваша!
Карел Гочек стоял у машины оберста и невнятно клянчил. От него несло сивухой.
- Карел, вам нельзя летать. Вы алкоголик, Карел, вы деградируете на глазах, - говорил ему Хеншель, испытывая стандартную смесь жалости и презрения.
- Какая к дьяволу разница, - вяло ответил Карел, - один раз долечу, больше и не понадобится.
- Вы не долетите, Карел, вас собьют в таком состоянии. А если и долетите - то не положите машину в цель.
"И хуй с ней", - подумал Карел по-русски.
- Schwalbe - даже дефектная! - с тонной аматола стоит под сто пятьдесят тысяч рейхсмарок. Вас мне не жалко, вы пушечное мясо, за вас никто пфеннига не даст. Но угробить по пьянке одну из моих драгоценных ласточек я вам не позволю.
- Да ведь последний вылет, герр оберст…
- Не позволю!
"И хуй с тобой", - подумал Карел по-русски, захлопывая фонарь командирского "Ме-262".
"Ласточки" уходили по двое. В пятистах метрах от летного поля Z017 Келлера, шедшая в последней двойке, задымила, свалилась на крыло и врезалась в землю.
Карел потер лоб и пробормотал: "Вот как". А затем тоже тоже направился к бараку.
- Ушли пташки. Капут герру оберсту. Принимайте командование, герр гауптман.
- Командование чем? Калекой, пьяницей и предателем. Хороши подчиненные, не пожаловаться, - усмехнулся Бах.
- Уж что нашлось, герр гауптман, не обессудьте.
- Вернее, что осталось, - сказал из угла Шандор.
- Послушайте, Шандор… - мягко начал гауптман.
- Нет, извините! - Шандор встал и откинул голову. - Вы, герр гауптман, не понимаете моих мотивов, вы даже не понимаете, что именно я делал, вы вообще ничего не понимаете и понимать не желаете, вы тупо уперлись… - и тут зажужжал испорченный телефонный звонок.
- Кому-то из нас все, - с надеждой сказал Карел и прошел к телефону.
В короткие секунды разговора им всем троим показалось, что вся прожитая жизнь пролетела у них перед глазами.
Карел повесил трубку и обернулся к двум капитанам.
- Мост. Это мост.
- На этот раз - мост, - сказал гауптман. - Я пойду.
Он зашевелился, заерзал в продавленном кресле и протянул руку к костылям.
- Стой, - сказал Шандор. - Стой, - сказал Шандор, - не надо.
Гауптман покосился на него и негромко произнес:
- Оставь, Шандор. Это ты ничего не понимаешь, ты просто не понимаешь.
- Нет, - сказал Шандор, - я все понимаю, я все прекрасно понимаю. Я понимаю много больше вашего, Эрнст.
Он тяжело сглотнул и продолжил:
- Теперь моя очередь. Полечу я.
* * *
Когда гвардии старшину Алексея Корчука разрезало надвое обломком шандоровской "Ласточки", он только и успел что шепнуть своему боевому товарищу:
- Не дожил, - а затем его не стало.
- Не дожил, - степенно подтвердил боевой товарищ и снял с Корчука сапоги.
–
©Рой Аксенов, 2004
Владимир Березин. Путешествие Свистунова
Как только поезд тронулся, на столе разложили газету.
На газете появились четыре помидора, варёные яйца, и варёная же курица. Баранов достал картошку в мундире и кусочек сала.
Поэт вытащил из чемоданчика маленькую баночку с солью и коврижку.
Все начали есть.
По вагону, задевая пассажиров этюдником, промчался живописец Пивоваров, а за ним пробежал проводник. Из носа проводника росли дикие косматые усы, а в руке у проводника была клеенка с кармашками для билетов.
Понемногу всё успокоилось, но поезд тут же остановился, а пассажиры кинулись докупать провизию.
- Пойдёмте сочинять стихи, - сказал поэт. - Я как раз не могу подыскать рифму к слову "завтра".
Поэт, Баранов и писатель Свистунов вышли и начали прогуливаться между путей. Один Володя остался сидеть на своём месте, опасаясь, как бы у него не украли данные на сохранение Пивоваровым двадцать рублей.
Поэт кланялся знакомым пассажирам и говорил:
- Видите ли, я думаю написать большую поэму. Она должна называться "Собиратель снов".
- Иные сны опасно видеть, особенно в гостях, - отметил Свистунов. - А я вот собираюсь написать роман. В моём романе будет жаркое лето, степь и положительный герой-служащий. Он будет рассуждать о судьбе культуры. Представляете, герой мой торчит, как пень, среди высокой травы. "Этот камень, - будет думать мой совслужащий, - говорит нам о постоянстве мира. В этом смысле камень талантлив. Структура его не имеет значения. Он образ бездарного творения, пробудившего мысль".
- Только что мы с вами видели чрево паровоза, где беснуются шатун и поршень. Подумайте, во имя чего он, этот паровоз, несёт нас через пространство? - жеманно произнёс поэт.
- Да, - ответил Свистунов, - не лучше ли природа, эти волы, пасущиеся на горизонте…
Володя всё-таки вылез из вагона и присоединился к прогуливающимся. Рядом с ними внезапно появился Пивоваров и заинтересованно спросил:
- Вы опять о кризисе романа? - и тут же унёсся по направлению к паровозу.
Стоянка кончилась, и люди полезли на подножки, стукаясь головами о жёлтые флажки в руках проводников.
- Душно-то как… - сказал Баранов.
- Давайте пойдём в тамбур и откроем там дверь, ведущую на волю, - предложил поэт.
Так и сделали.
- А теперь будем рассматривать степь, свесив ноги! - приказал поэт.
Сам он достал книжечку и записал в неё такое стихотворение:
Вот и тронулась телега, увозя в смешное завтра
Оси, спицы и ободья словно солнцем золочены
Но нечёсаны, косматы лошадей хвосты и гривы
И лениво и неспешно их возница понукает
Словно тайну постигает своего перемещенья
- Завтра, завтра, не сегодня, - старый немец у дороги
Говорит мне на прощанье, когда я сажусь на сено…
Когда я сажусь в телегу, старый немец лишь кивает
Тоже в тайне понимая невозможность возвращенья.
Придорожное распятье, немец древний исчезают,
Когда я сажусь в телегу, уезжая без печали.
Через некоторое время в тамбур вошла проводница, возмутилась, но скоро остыла и начала курить, пуская дым над сидящим Барановым.
Поезд шёл медленно, и Баранов различал отдельные стебельки травы. Километровые столбы Баранов тоже различал, но они пугали его непонятностью цифр.
Незнакомый Баранову человек прикурил у проводницы и, сев за спиной Баранова, стал пускать дым Баранову в ухо.
Проводница ушла. Поезд совсем замедлил ход, и тогда человек произнёс:
- А знаете что? Здесь путь делает петлю, и если вы дадите мне рубль, я могу вон там купить арбуз и успею вернуться.
Баранов вытащил бумажку, и человек с папиросой спрятал её в карман пиджака. Потом он ловко спрыгнул с подножки и исчез из жизни Баранова навсегда.
К вечеру Володя и Баранов настрогали щепок и растопили кипятильник. Проводница высунулась из своего закутка и попросила оставить ей немного воды - помыть голову. За это Володя разжился у проводницы кренделем.
Стали пить чай. К компании подсел старичок, стриженая девица и какой-то человек в железнодорожной фуражке.
Поезд пронёсся мимо моста, на котором, в маленькой будочке, стоял совсем иной человек. На голове у человека была белая кепка, а на плече висела винтовка. Человек на мосту не думал о Баранове, Володе, Свистунове или о других пассажирах поезда, и не занимала его мысль, как уберечь их от вредительства, а думал он о том, как бы скорее выпить водочки. Мысль эта сгустилась вокруг белой кепки и была подхвачена воздушным потоком от локомотива. Она догнала вагон, проникла внутрь и равномерно распределилась между всеми участниками чаепития. Так у всех возникло желание выпить водочки.
Человек в железнодорожной фуражке исчез на время, и, вернувшись, принёс две бутылки водочки, одну бутылку достал Пивоваров, и ещё бутылка оказалась в портфеле у Баранова. Сорвав пробочку и разлив живительную влагу по железнодорожным стаканам, поэт спрятал бутылку под лавку. Володя заметил, что он очень боится, что к ночи водочки не хватит…
К столу внезапно подсел солдат в мохнатой шинели.
- Я боец Особенных войск, - сказал он. - Давайте я расскажу вам про это.