- Именно так, Эрнст, и совершенно зря вы иронизируете.
- Да-с, эта "Ласточка" - просто летающее ведро. Я слышал, что у славян, - пояснил он, - есть такой сказочный персонаж - ведьма, которая летает на ведре. Ее зовут… вроде бы, Jaga.
- Неплохое сравнение.
- В конце сказки эту ведьму обычно жарят в печи.
- Как и нас, Эрнст, как и нас. Неплохое сравнение.
Радио сообщало, что Ганс Нюберт на опытном "Фи-103" - тот самый проект "Райхенберг" - героически прорвался к Лондону. Теперь у англичан вместо Адмиралтейства полно отличного щебня, хоть грузовиками вывози… Славный летчик имел возможность выброситься с парашютом, однако ему грозит месть разъяренных англичан.
Нюберт погиб, конечно, - согласились они между собой. И "Хенкель", с которого запустили эту штуку, несомненно сожгли. Ну да вот так мы тут живем.
Они немного поговорили об этом, и еще о том о сем, и еще раз посмеялись над грузовиками со щебнем. Помолчали.
- Вы знаете, Эрнст, у меня дьявольски болит что-то в руке. Как будто вену клещами выдирают, и… впрочем, извините.
Помолчали.
- А ночами, когда они поднимаются в воздух, я сомневаюсь - есть ли они вообще? Может быть это что-то гудит у меня в голове? мммммммм-ммм. Вы слышите этот звук ночами?
- Когда бомбер начинает думать, что никаких истребителей нет - это значит, что ему скоро пиздец. Вот так, Шандор.
* * *
Помимо прочих разнообразнейших достоинств, старший сержант Советской Армии Алексей Корчук обладал еще и развитым чувством прекрасного.
- Гля, как ебнуло, - сказал он своему боевому товарищу, наблюдая за падением обломков очередной "Штуки"-смертницы, у которой от точного попадания сдетонировала боевая часть.
- Нехуево, - степенно подтвердил боевой товарищ и поправил ремень ППШ.
* * *
"Пиздец" - очень хорошее слово. "Капут" не может передать всю глубину ситуации.
"Ласточки" поступали едва-едва и часто бились даже в тренировочных полетах, и потому смертники faute de mieux продолжали летать в основном на "Штуках" - с теми же мизерными результатами.
С каждым днем существование становилось все дерьмовее и дерьмовее. А осенью сорок четвертого дело было совсем уж труба. "Фениксы" тогда стояли в Венгрии. Хотя Шандор не видел в этой стране ничего общего с той Венгрией, в которой он жил до войны. Зато она была похожа на Венгрию пятнадцатого года. На Венгрию, в которой он родился.
В середине октября адмирал Хорти заявил о перемирии. Германская Двадцать четвертая танковая дивизия устроила в Будапеште небольшую бучу, и посадила идейного нациста Салаши на место обосравшегося регента. Генерал-полковник Миклош, командующий Первой венгерской армией, немедленно перешел на сторону русских.
Утром восемнадцатого голубоглазый камикадзе подошел к капитану Дебречени и выплюнул ему в лицо:
- Дерьмо вы, Шандор. Вы из нации трусов и предателей… - но не договорил, потому что Шандор коротко замахнулся и врезал ему по морде:
- За бараки. Драться. У меня есть сабли, - в голосе его было совершенное безразличие.
Они ушли за бараки, а пять минут спустя Шандор вернулся один. Сабли в ножнах он держал левой рукой, с легкой брезгливостью отводя ее в сторону. Из сантиметровой царапины на щеке сочилась яркая кровь.
- У нас в Трансильвании клинки не хуже гейдельбергских, - буркнул он в сторону Баха.
- Я вижу Шандор, я вижу, - ответил Эрнст. Десять лет спустя он восхищался Эженом Ионеско. Вот только тот ему кого-то напоминал.
Хеншель был в ярости:
- Считайте, Шандор, что вы подарили большевикам танк!
Шандор пожимал плечами и размазывал кровь по лицу.
А дело было совсем уж труба. Машины были - но дерьмовые. Кадры были - но кошмарные. Поступления свежих гитлерюгендовцев пркератились. Вместо них прибывали какие-то пожилые немцы с тоскливыми лицами, уголовного вида венгры и румыны, итальяшки-фанатики; отребье, уголовники и сумасшедшие. Оберста чуть не хватил удар, когда в нестройных рядах очередного пополнения он увидел откровенно жидовский шнобель, увенчанный глазами с пресловутой грустью всего еврейского народа. Вся эта орава пьянствовала хуже русских, буянила и совершенно не умела летать.
"Штуки" кончились, и сей летающий цирк вынужден был оседлать "Ласточек". Истребители доставали их нечасто, да и зенитки оказались не очень эффективны. Но огромное количество самолетов разбивалось безо всякого боя - на взлете и позже.
Неудачи преследовали смертников, и в конце концов это невезенье перекинулось даже на инструкторов. Сначала у герра оберста во время тренировочного полета на "Ме-262Ц" заглохли оба двигателя и он оставил машину (пилот растерялся и погиб вместе с самолетом). А затем, в конце ноября, Эрнст Бах разбился при посадке. Его "Фокке-Вульф" развалился чуть не в хлам, но сам он выжил. Сломал обе ноги и получил сотрясение мозга.
Всю зиму продолжалась битва за Венгрию. Большевики ожесточенно лезли на позиции венгров, а венгры (под командованием немецких офицеров) ожесточенно их защищали. Всю зиму смертники вылетали в бой. Новые самолеты перестали поступать, и новых людей тоже не было, так что к началу февраля в "Фениксах" осталось лишь семнадцать смертников, трое инструкторов (один из них инвалид), несколько человек обслуги и восемнадцать "мессеров" - о техническом состоянии которых лучше не упоминать.
А тринадцатого февраля Будапешт был взят. (Тринадцатое. Несчастливое число. Венгрия была потеряна. Ровно через три месяца, тринадцатого мая сорок пятого года, капитулирует Германия. Но тогда никто еще - даже большевики - не ожидал, что война закончится так скоро.)
И в этот же день, тринадцатого февраля, в пять часов утра, в кабинет генерала Гофмана явился человек важного вида и функции. Гофман, сморщенный, бесформенный, сидел за столом и слушал. А визитер расхаживал перед ним и вещал самым ласковым тоном:
- Знаете, Вальтер, я долго ждал этого дня.
Links.
- Вы выбросили на ветер миллионы - и это только в технике. А ведь вы еще и уничтожили самый цвет наших летных кадров! И зачем? Эффект - тьфу, ничтожен. Он равен нулю, и все! Ухо от селедки.
Rechts.
- Вы понимаете, Вальтер, что это значит?
Links.
- Ну как, Вальтер, при вас ли ваш "вальтер"? - и Августин (а точнее - Герман) рассмеялся, как дитя. - Если нет - я одолжу вам свой.
И он действительно вытащил из кобуры пистолет и с легким стуком положил его перед Гофманом.
После чего, как говорится, "произошла безобразная сцена" со стрельбой и беготней; в результате всего этого генерал Вальтер Гофман перешел в состояние, несовместимое с дальнейшим пребыванием в материальном теле. Число убитых и раненых в точности не сообщалось.
В это самое время на офицерском собрании "Фениксов" оберста Хеншеля била очередная истерика.
- Это черт знает что! Небоевые потери чудовищны! Они разбиваются на взлете, у них глохнут двигатели, они взрываются ни с того, ни с сего! Что они нам посылают? Что за дерьмо?
- Герр оберст, - кашлянул гауптман Бах, - но ведь в этом нет ничего удивительного… нам поставляют отработавшие свое опытные модели…
- Постойте, Эрнст, это тут ни при чем, - сказал вдруг Шандор. - Полковник, я саботировал все эти самолеты.
Хеншель подавился воздухом.
- Вы что?! Что вы делали?! Шандор, я правильно вас понимаю?!.
- Я саботировал самолеты. Знаете, гаечку открутить, тягу подпилить, и все такое, герр оберст…
- Капитан Дебречени! Это что, какая-то глупая шутка?! Вы что, с ума сошли?
- Я не шучу, полковник. Я портил самолеты, сознательно, с умыслом, в здравом рассудке.
- Герман, постойте! - крикнул Бах, увидя, что Хеншель наливается дурной кровью. - Это какой-то бред, этого не может быть! Он не отдает себе отчета…
- Заткнитесь, Эрнст, - коротко уронил Шандор.
Хеншель шумно выдохнул и повернулся к стоявшему у двери лейтенантику:
- На гауптвахту его!
- Герр оберст, у нас нет гауптвахты!
- Мне насрать! Заприте его где-нибудь и поставьте стражу!
Шандора увели (точнее, он ушел вместе с конвоирами из числа смертников). Хеншель шумно лакал из стакана коньяк.
- Бах, вы что-нибудь понимаете? - из уголка рта у Хеншеля вытекала янтарная струйка.
- Пожалуй.
- Он это серьезно?
- Допускаю.
- Тогда нам следует его расстрелять, - сказал герр оберст, отирая лоб.
- Помилуйте, да ведь нет доказательств…
- А признание?!
- Бог мой, ну и что? А даже если он действительно это делал - ну и что?! Вы собираетесь казнить смертника? Это просто смешно…
- Он не смертник, он инструктор! И вообще, что за чушь вы несете, это же война! Он предал Рейх!
- Герр оберст, здесь уже нет никакого Рейха и нет никакой войны. Здесь остались мы с вами, эти самолеты, голос в телефонной трубке да еще долг.
- Долг, долг перед Рейхом!
- Долг перед самим собой, Герман.
Они замолчали.
- А ведь вас я тоже расстреляю, Эрнст, - спокойно сказал Хеншель. - Вместе с этим Шандором расстреляю.
- Только это нам и осталось, Герман. Так или иначе.
Вернувшиеся конвоиры увели и Эрнста.
Через полчаса, на плацу (это был участок земной поверхности, мало чем отличавшийся от всех прочих), состоялось последнее построение "Фениксов Гофмана".
Хеншель, необыкновенно спокойный, сообщил: