- Об этом просил мой друг, - Энрике тоже встал, на голову возвышаясь над ней.
- Мне это нравится. Он кто - Господь Бог?
Кармела хохотнула, подняла руку к волосам. И зашипела сквозь зубы. Глаза Энрике сузились, улыбка пропала. Он подошел, властно взял Кармелу за плечо, развернул к себе. - Покажите!
Неизвестно, как ему удалось договориться с командой, но он получил все, что хотел. Больше того, вернулся в каюту не один, а с незнакомым матросом - высоким, широкоплечим, в холщовой разодранной рубашке, сквозь которую проглядывало загорелое мускулистое тело. Лицо у матроса было скуластое, совсем юное, глаза синие и неожиданно упрямые. Он, морщась, озирался на Энрике и тряс головой, чтобы отбросить со лба густые, орехового оттенка волосы, потому что руки у него были заняты. Кармеле показалось, будто она уже видела этого человека однажды, но поручиться она не могла. Имя матроса было Бенито Кортинас.
- Вам не надоели еще исповеди? - спросила Кармела насмешливо, больше всего на свете боясь, что он кивнет. Но тот молчал. И она почему-то сразу заговорила о последнем бое.
… Нарваться на пулю - лучшее, что она могла сделать. И, господи, как она этого хотела!
- Висенте!
- О, черт! Микеле, Венсан, за нею!
В бесовской пляске под ногами чужая палуба, кровь, ругань, пороховой дым, лязг шпаг и мушкетная пальба.
- Спаси и помилуй, господи!
- А-а! Добейте меня!
Это кончилось, как ей показалось, мгновенно. Тех противников, что были живы, что могли двигаться, сгоняли на ют, где на талях покачивалась шлюпка. Трещал огонь, плясал в просмоленных снастях. Дым рвало ветром, мутными клочьями несло над морем. Пираты, снующие в нем, казались адскими тенями. Кармела смотрела полубезумно, все еще сжимая в руках клинок и разряженный пистолет, бинты на руках почернели от копоти, по виску, размывая грязь, стекали алые капли. Ворот рубашки был разорван, на смуглой шее тускло взблескивала цепочка с крестом. Кармеле показалось, цепочка душит ее. Девушка отошла к фальшборту, жадно глотала соленый воздух.
"Господи, ты отобрал у меня отца, ты подверг меня издевательствам, мать предала меня. Ты вознес меня на вершину и снова бросил в ад. Ты отнял у меня человека, которого я любила. Тогда я просила послать мне смерть. Я не уклонялась от пуль, ты знаешь. А ты отказал. Почему?! Господи! Если я сейчас отрекусь от тебя и сорву крест, поразишь ты меня молнией небесной? Вот единственное, о чем я прошу." Она бросила пистолет и рванула с шеи цепочку. Не размахиваясь, швырнула в воду. Обернулась. В разорванном дыму увидела нацеленное пистолетное дуло. Ждала, раскинув руки и улыбаясь. Кто-то ударил стрелявшего по руке…
- Господь отвернулся от меня или его вовсе нет. Зачем вы меня спасали?!
Бенито точно ударили в лицо. Показалось, вот сейчас он кинется к ее ногам.
- Не знаю, - ответил глухо. - Видимо, пожалел. Нельзя убивать детей.
- Пожалел? - Кармела взглянула с безмерным удивлением. - В крови, в грязи, вот такую?!
- Да. Вы улыбались, и вам было больно. Вас ранили?
- Сожгла, - она презрительно скривила губы. - Свечами. Изрядная дура, не правда ли?
Он взглянул с болью:
- Зачем вы так?
- Не знаю. Я была глупа, как девчонка, и думала, что все восхищаются мною. А оказалось - смеются.
Он взял ее забинтованные руки и медленно прижал к губам.
Приюта просящий.
Матросы гребли изо всех сил. Сзади в них летели обломки горящего дерева, с шипением гасли в воде. "Сан-Микеле" служил последнюю службу своей команде, укрывая пеленой дыма, отделяя от преследователей стеной огня. Но вот-вот огонь доберется до крюйт-камеры, корабль взорвется, образуется водоворот, и место их поражения может стать и местом гибели. Это была последняя шлюпка с гибнущего корабля, другие уже растворились в смешанном с дымом тумане. Изредка из этого душного облака долетал глухой гул, и в море шлепались на излете ядра. А лесистый берег приближался…
Капитан всегда покидает тонущий корабль последним. И на этот раз - последним, с пулей около сердца и пулей в плече. И колотой раной бедра. Кровь выходила толчками, и Бенито проклинал друга-лекаря за то, что он оказался в другой шлюпке. Кортинас сжимал зубы и старался, чтобы руки не дрожали. И голос оставался спокойным:
- Держи правее, вон туда.
А сам рвал на полосы рубашку. Кровь пробивалась сквозь полотно, как солнце сквозь тучи, и руки делались липкими, и хотелось сполоснуть их в воде.
Кармела дышала хрипло, лицо побелело.
- Помогите же… кто-нибудь… Боже!
Кармела лежала у Бенито на коленях, и он старался заслонить ее от брызг, летящих с весел, пока шлюпка наконец не ткнулась в берег.
Они попеременно несли Кармелу на руках, пробираясь сквозь густые заросли и стараясь не думать о том, что вот-вот на их след может выйти береговая охрана. Так они шли почти до вечера, когда заросли кончились и на всхолмье над круглой бухтой показалось приземистое здание. В башне забили колокола, и стало ясно, что это монастырь - обитель святой странноприимницы Маддалены. Они постучали в ворота. Привратница ахнула, увидев вооруженных мужчин, и не открывала. К воротам позвали настоятельницу на переговоры. Пираты оставили Кармелу под опеку монахинь. Бенито передал все бывшие при них ценности в дар святой, прося, чтобы о раненой заботились до его возвращения. Настоятельница обещала.
А через час в обители появилась конная береговая охрана.
- Ушли, святая мать? А женщина, раненая женщина с ними была? Ну да, она переодетая… Если что… Да, конечно. Благословите, матушка.
Топот копыт затих за поворотом.
Келья была холодная и выходила окном на море. Серый полусумрак вливался в него, далеко внизу грохотал прибой. Когда настоятельница, выпроводив гостей, вошла, монахиня, что делала перевязку, встала и поклонилась. Мать Сюзон брезгливо взглянула на таз, на окровавленные тряпки у постели, на обнаженную грудь раненой. Потом перевела взгляд выше: на высокие, покрытые горячечным румянцем скулы, карие, полные боли, но осмысленные глаза. Темным золотом блеснула мокрая прилипшая ко лбу прядь. Аббатиса поняла, что раненая красива. Резким жестом отослала монахиню, подвинула табурет и села так, чтобы видеть лицо гостьи. Та попыталась приподняться.
- Лежите! - велела настоятельница. - Вам вредно двигаться.
Она привстала; изображая заботливость, прикрыла раненую одеялом.
- Вы находитесь в обители святой Маддалены Ломейской. Я мать Сюзон, здешняя аббатиса. Ваши друзья просили позаботиться о вас до их возвращения.
Раненая приподнялась на локте:
- Кто?
- Они не назвали себя. Да лежите же! - прикрикнула настоятельница. - А вас зовут Кармела, верно?
Раненая глухо молчала. Мать Сюзон положила ей на плечо узкую ладонь:
- Не бойтесь. Доверьтесь мне. Ведь то, что вы здесь - это промысел Божий. Бог ниспослал вам испытания, но он же позволяет вам раскаяться и ступить на стезю добродетели…
- Я хочу пить, - сказала Кармела.
К вечеру у ней начался жар, и две недели она пробыла в горячечном забытье, крича от боли и богохульствуя. Аббатиса опасалась за ее жизнь, но к концу второй недели раненая пришла в себя и стала выздоравливать. Тогда настоятельница вновь посетила ее.
- Как вы чувствуете себя? - высокое сопрано аббатисы, должно быть, являвшееся украшением церковного хора, на этот раз звучало вкрадчиво. Черная ткань уставного капюшона заставляла кожу лица по-особенному сиять, и мать Сюзон, вопреки немалым летам, смотрелась красавицей.
- Благодарю вас, лучше, - коротко ответила Кармела.
- Все эти дни мы проводили в посте и молитвах, дабы Господь ниспослал вам исцеление.
Кармела кивнула.
Настоятельница трогательно взяла ее за руку:
- Девочка моя… - в уголке цепкого серого глаза неожиданно блеснула слезинка. - Девочка моя, нам дается одна жизнь. Отрекись от суетного, обратись к всевышнему…
- То есть, - прервала Кармела, - вы… предлагаете мне… стать монашкой?
Мать Сюзон облизнула губы. А Кармела расхохоталась. Она смеялась долго и искренне, сидя в постели, пока со стоном не схватилась за грудь. Аббатиса озабоченно склонилась ней, поднесла чашку с лекарством:
- Успокойтесь, выпейте. Вы еще слишком слабы, чтобы говорить о серьезном.
- Я достаточно сильна, чтобы сказать "нет."
С ней ничего не смогли сделать ни уговорами, ни угрозами. Тогда о ней точно забыли. Не приносили еду, не перевязывали раны. Кармела попыталась бежать. Ее нашли у решетки монастырского сада. Без сознания.
… "Что вы собираетесь делать?"
"Что бы мы ни делали, это будет лишь для вашего блага и вящей славы господней".
"Не хочу. Нет! Не-ет!.."
Вспышка совсем обессилила девушку, и полчаса, на которые ее оставили в покое, не принесли облегчения. Та же келья с сырым камнем стен, тот же холод и расплывчатый синий свет из окна, та же жесткая постель, на которой она корчилась от боли в ранах и в горячечном бреду проклинала бога и звала Хименеса. Так же давят повязки на груди и так же пылает лоб от бессильной ненависти.
Она пошарила в поисках чашки с водой, которую обычно оставляли у изголовья. Чашки не было.