- Что это? Богомерзкие рисунки Ланниора Орнуанского? - разглядев затейливо переплетенные буквы 'Л' и 'О, растерянно спросила она. А потом гневно засверкала глазами. Так, как будто я держала в руках не эскизы для вышивания, которые были в моде каких-то тридцать-сорок лиственей тому назад, а ядовитую змею.
- Что в них богомерзкого? - спросила я. - Самые обычные рисунки…
- Обычные? - кормилица набрала в грудь воздуха, сжала сухонькие кулачки и взвыла: - Ланниор рисовал ОРУЖИЕ! То, чем твари, не верующие во Вседержителя, лишают людей жизни и надежды на посмертие!!!
- Твари? По-твоему, мой отец и Тео - твари?
- Барон Корделл уже осознал свою ошибку и теперь пытается вернуться к Вседержителю… - тоном, не терпящим возражений, заявила Амата. - А Теобальд погряз во грехе и сейчас на полпути к Отречению!!!
Я почувствовала, что задыхаюсь:
- Ты… ты…
- Убивать себе подобных - один из девяти смертных грехов! - указательный палец старухи уткнулся мне в грудь, а глаза полыхнули огнем безумия. - 'Тот, кто отворил кровь единожды, подобен скакуну, вступившему на тонкий лед: любое движение, кроме шага назад - суть путь в Небытие! Тот, кто отворил кровь дважды и более, воистину проклят: он никогда не найдет пути к Вседержителю…'
Цитата из Изумрудной Скрижали, чуть ли не каждую проповедь повторяемая братом Димитрием, ударила по сердцу, как молот кузнеца - по панцирю светлячка. И сковала мое горло льдом.
- Тео - верный вассал короля! - справившись с собой, чуть слышно прошептала я. - Он отправился на войну только потому, что выполнял высочайшее повеление нашего верховного сюзерена…
- 'Нет королей, кроме Вседержителя!' - патетично воскликнула старуха. - 'А те, кто тщится затмить славу его, суть слуга Двуликого…'
- Его величество Шаграт - слуга Бога-Отступника? - ошалело переспросила я. - Ты вообще понимаешь, что несешь?
Амата вскинула подбородок и презрительно усмехнулась:
- Слуга! Причем один из вернейших! Ибо кто, кроме них, мог издать богомерзкий указ об особом судопроизводстве в отношении Бездушных?
Спорить с последним утверждением было трудно: о народных волнениях, которые последовали за этим указом, рассказывала не только Амата, но и отец. Поэтому я замолчала. И невольно поежилась…
Поняв, что ее аргумент подействовал, старуха потянулась к свитку, все еще зажатому в моей руке. Ее голова на миг оказалась между мною и подсвечником, и спутанные седые лохмы, не знающие гребня, вдруг вспыхнули и превратились в холодное белое облако! Я побледнела: Вседержитель подавал знак, проигнорировать который смог бы разве что неразумный младенец…
- Спаси и сохрани… - прошептала я, отбросила в сторону свиток и осенила себя знаком животворящего круга…
Не знаю, что Амата углядела в моих глазах, но гнев в ее взоре тут же угас. А она, враз забыв про мэтра Ланниора и его рисунки, ласково погладила меня по голове:
- Ну, как тут твое рукоделие?
Я взяла со стола пяльцы и протянула их ей…
… На эскизе работы брата Вийера желто-оранжевое солнце выглядело почти как настоящее. И, казалось, даже немножечко грело. А вот от сине-зеленой книги почему-то веяло холодом. Видимо, поэтому символ Пути к Вседержителю я вышила целиком, а символ Познания - только наметила. Причем нитками, оттенки которых были чуть теплее рекомендованных.
Как ни странно, Амата не стала заострять на этом внимания - оставив в покое мои волосы, она провела пальцем по почти законченному корешку, перевернула пяльцы, осмотрела изнаночную сторону вышивки и улыбнулась:
- Ты потрудилась на славу. Поэтому можешь отложить рукоделие в сторону и начать готовиться к празднику…
Я удивленно покосилась на окно, за которым продолжал лить дождь, и угрюмо вздохнула:
- Какой может быть праздник в такую погоду?
Кормилица улыбнулась:
- К нам приехали жонглеры. И твой отец пригласил их на ужин…
… Мое любимое темно-красное бархатное платье с открытыми плечами, которое я надевала в первой десятине первого снеженя на бал по случаю приезда барона Олмара Геррена, оказалось мне мало: корсет больно сдавливал грудь и не сходился на спине, рукава уже не закрывали пальцы, а подол - о, ужас!!! - демонстрировал всем желающим мои щиколотки!
Другое платье - светло-зеленое, с глубоким вырезом и кружевными оторочками - жутко топорщилось на бедрах.
Пришлось надевать третье. То, которое мне пошили к празднику совершеннолетия Тео…
Правда, стоило мне в него влезть и сделать шаг к зеркалу, как Амата вытаращила глаза и заявила:
- В этом непотребстве я тебя из покоев не выпущу!
Я закусила губу и с трудом удержала наворачивающиеся слезы:
- Одену зеленое, зайду в трапезную раньше всех, сяду, и… никто ничего не заметит!
Кормилица посмотрела на меня, как на юродивую:
- Ты - дама! Значит, должна покинуть общество задолго до того, как вино развяжет мужские языки и превратит их в похотливых скотов…
Я вспомнила взгляды, которыми меня пожирали барон Олмар и его свита, и обреченно вздохнула:
- Ладно, спою себе сама…
Амата приподняла бровь и довольно улыбнулась:
- Смирение - это шаг к Вседержителю… Я счастлива, что ты приняла его душой, поэтому… сейчас принесу тебе что-нибудь из платьев твоей бабушки…
… По рассказам отца моя бабушка - баронесса Катарина д'Атерн - была одной из самых известных красавиц Вейнара: ее благосклонности добивался чуть ли не весь высший свет королевства, включая первого министра, королевского казначея и камерария. Да что там королевства - к ней сватались посол Белогорья, один из сыновей короля Алата и младший брат вождя эрратов! А тогдашний король Оммана, увидев ее на одном из балов, назвал Ясным Солнышком Вейнара…
Однако, несмотря на то, что среди ее воздыхателей хватало писаных красавцев, известных рубак и лиц, имеющих влияние на короля, бабушка отдала свое сердце молодому герою только что закончившейся Вейнарско-Рагнарской войны. И ни разу об этом не пожалела: до конца ее недолгой жизни барон д'Атерн не отходил от жены ни на шаг.
Видимо, в благодарность за это бабушка ни разу не дала деду причин усомниться в своей верности: она игнорировала любые знаки внимания со стороны воздыхателей и как-то прилюдно заявила, что будет вскрывать все послания в свой адрес только в присутствии мужа.
Как ни странно, такое поведение Катарины д'Атерн больше всего бесило представительниц слабого пола: они искренне считали ее самовлюбленной выскочкой… однако пытались подражать ее манере одеваться, причесываться и даже улыбаться.
Лиственей в восемь, поняв, что ослепительно красивая черноволосая женщина, изображенная на одном из портретов в кабинете отца, и есть та самая Катарина д'Атерн, я несколько дней в буквальном смысле слова жила в зеркалах - искала в себе хоть какое-то сходство с ней. Увы, ни волосы, поднятые вверх, ни глубокое декольте, собственноручно вырезанное в детском сарафане, ни тщательно скопированная поза не сделали меня ни Ясным Солнышком Вейнара, ни чем-то похожим.
Видимо, поэтому, надев на себя роскошное темно-синее бархатное платье своей бабушки, я долго не могла решиться посмотреть на свое отражение - знала, что увижу все то же рыжеволосое, конопатое и на редкость мелкое создание с впавшими щеками, тощими плечами и костлявыми ключицами.
Потом, все-таки, заглянула, привычно ужаснулась и… с интересом уставилась на свое изображение.
Конечно же, за годы, прошедшие с того времени, рыжие волосы и конопушки никуда не делись. А вот щеки и плечи заметно округлились. Кроме того, бабушкино платье очень выгодно подчеркивало талию, красиво приподнимало грудь и делало меня выше, чем я есть.
Пару раз повернувшись вокруг себя, я кинула взгляд на Амату и застыла: кормилица смотрела на мои бедра и угрюмо хмурила брови. Видимо, пытаясь решить, нравится ей мой вид или нет.
- Это платье делает тебя взрослее! - буркнула она через десяток ударов сердца.
Я потупила взгляд и незаметно осенила себя знаком животворящего круга. Вернее, мне показалось, что незаметно - не успела я закончить движение, как на лице кормилицы заиграла довольная улыбка:
- Ты права, дочка! Раз Вседержитель послал тебе это платье, значит, пришло твое время…
- Спасибо, Амата!!! - воскликнула я и бросилась ей на шею. - Я тебя так люблю!!!
- Я тебя тоже… - ответила она, легонько шлепнула меня пониже спины и добавила: - Ладно, обниматься будем потом. А сейчас займемся твоей прической…
Я обрадованно метнулась к пуфику, стоящему напротив зеркала, села… и тут же вскочила на ноги: в коридоре раздался топот подкованных сапог:
- Ваша милость, вы у себя?
- Что тебе тут надо, а, Кулак? - раздраженно рыкнула Амата. И, распахнув дверь, высунулась из комнаты.
- Его милость срочно требует баронессу к себе в кабинет! - преувеличенно громко - видимо, чтобы мне было слышно каждое слово - протараторил десятник.
Я тут же оказалась на ногах: в его голосе звучали нотки, которых я еще ни разу не слышала!
Видимо, его тон подействовал и на Амату, так как она помрачнела и коротко поинтересовалась:
- Что-то случилось?
- Только что прилетел почтовый голубь от его величества… - угрюмо буркнул Кулак. - В Авероне мятеж…
Я выдернула из волос поддерживающие их шпильки, влезла в туфельки и, торопливо посмотрев на себя в зеркало, вылетела в коридор…