- Это правильно и нормально, что ты переживаешь, София, - медленно, с участием произнес священник. - Человек должен осознавать то, что он совершил. Но не надо впадать в отчаянье и уныние, это тоже тяжкий грех. Надо стремиться к добру и творить добрые дела. Невзирая ни на что.
- Вы говорите почти как мой дедушка Бартолоум. А разве Бог может простить убийство человека? - София отняла ладонь от лица и вопросительно посмотрела отцу Григорию в глаза. Тот грустно усмехнулся.
- Ты меня спрашиваешь? У вас, католиков, даже римский папа прощает, индульгенции выписывает. Чего уж о Боге говорить? Шучу… И у нас, православных, священник может грехи отпустить. Но я, может быть, неправильную вещь скажу, как священнослужитель. Дело не в чьем-то прощении, суть - в покаянии. Грех - не долг. Долг вернул - и забыл. Грех же всегда с человеком, как горб. Не для того, чтобы человек себя униженным чувствовал, а для того, чтобы в гордыню не впадал… На Высшем суде всем воздастся по заслугам. Человек же, пока жив, должен стремиться поступать по совести. А там уж, как говорят в народе, Бог простит. Нет человека, который бы сам был без греха - так в Писании сказано.
Священник помолчал, раздумывая. "Дергается, девчонка. Настроение, как на качелях. Десять минут назад хмурилась, пять минут назад улыбалась, а сейчас уже плакать готова. Попала, как кур в ощип. Да еще у Мишки язык без костей, впереди мыслей бежит… Чего-то прилип Мишка к этой испанке. Не втюрился ли часом? Не ко времени это… Она и так на взводе. То сама человека застрелила, то ее чуть не убили. Еще хорошо держится… Ты вспомни, как сам первого душмана застрелил? Там и душман-то был - пацан с гранатометом. А ты трое суток спать не мог. Что тогда тебе комроты сказал? Мог бы сказать - не распускай сопли. Мочи их всех, как зверей. А он рассказал, как при зачистке кишлака случайно женщину застрелил. Пальнул на движение, не думая, а та по двору перебегала… И как вы потом? - спросил ты. А никак - ответил комроты. Помню - и воюю. Главное, человеком оставаться всегда. А человек так устроен, что чувствует и переживает. И не забывает. В отличие от скотины… Не молчи. Они от тебя слова ждут правильного".
- Я вот, тоже грешный человек, - отец Григорий кашлянул. - Было дело - даже хотел сан с себя сложить. А потом подумал - мне ли решать? Раз Бог тебя призвал - неси службу до конца. Коли веруешь. А вот если веру потерял - это уже совсем другое дело.
Михаил покосился на священника, потом перевел взгляд на Софию. Та сидела с задумчивым лицом, сложив ладони в замок и прижав их к подбородку.
- Отец Григорий, а почему вы хотели сан сложить? Я не слышал про это. Вы нам можете рассказать?
- А надо?
Священник отвечал Михаилу, но обращал вопрос Софии. Та, почувствовав взгляд, встрепенулась.
- Сказывайте, - произнесла тихо.
- Ну, что же… От Бога все равно ничего не утаишь. За язык меня никто не тянул. Хотя… На такой вопрос даже на исповеди трудно правду сказать. Я и не говорил. Кроме Юрия никто правды и не знает… Ладно, раз пошел такой разговор, молодые люди. Да и обстоятельства… Может и лучше будет, если вы про это узнаете. По-честному… Большой грех я тогда на душу взял. Ох, большой.
- Это опять из-за клозов? - София подобралась на стуле. Глаза ее сосредоточено прищурились.
- Из-за них, проклятых… После смерти Гузели как-то один к одному стало у меня накапливаться. Не знаю, как даже это правильно назвать. Словом, будто я что-то неправильно делаю… Вы ведь, видимо, в курсе, что у меня раньше любимая девушка была, Наталья? На ней потом Сизоненко Виталий женился?.. Так вот. После того, как Виталия в психушку посадили, стал я потихоньку с Наташей по-новой общаться. Сначала-то все общение вроде бы лишь из-за Витальки шло. Я и не думал тогда, что у меня к Наталье что-то сохранилось. А потом начал чувствовать - тянет меня к ней. Верно в народе говорят - старая любовь не ржавеет… И, что самое постыдное, Наташка сама от меня на дистанции держалась. Поводов особых не подавала. Ну, разве где улыбнется или бедром качнет - куда женщине без этого? Но, по большому счету, я сам к ней полез. Бес обуял - одно слово.
Однажды очутились мы вдвоем у нее в квартире и… Словно затмение на меня какое нашло. Попытался я Наташу обнять и поцеловать. Да она не далась, вывернулась. "Ты чего, - говорит, - Гриша? Не надо. Да и грех. Виталий в больнице, а ты… Ты симпатичный и добрый, но я не могу так".
Застыдился я тогда. Извинился и ушел. Шагаю по улице, костерю себя последними словами… А у самого из памяти не идет, какое у нее тело - упругое, да горячее… Вот же, думаю, как бес в человеке крепко сидит. Ты его гонишь, а он так и норовит извернуться, да с другого бока зайти. Мне бы голову молитвами занять, а не телом горячим… И вдруг меня как будто кипятком ошпарило. Так, что я даже замер на месте. Стоп, думаю. Горячее тело… И стукнула мне в голову такая простая мысль, что поразился я, как же раньше о таком не подумал? А вдруг женщина, с которой Виталий, будучи клозом, приходил на кладбище, никто иная, как Наташа? Тогда ведь ночь была, темно. Никто той бабы, которая Игоря укусила, толком не разглядел.
Гоню я от себя эту страшную мысль, но куда там. Засела она в мозгу, словно кол осиновый. Вот так… И стал я исподволь Наталью проверять. При разговоре то один вопрос будто невзначай задам, то другой. Наши старые встречи вспоминаю, товарищей еще школьных. И чувствую, что как только такой разговор заходит, о наших прежних годах, Наталья сразу его сворачивает. Не помнит ничего, отвечает - невпопад, имена наших старых друзей - путает. Я специально несколько раз имена переврал, а она промолчала, будто так и надо. В общем, так меня замучили эти подозрения, что спать перестал… И решился я на откровенный разговор. Хотя и не знал, как толком подступиться.
Как-то раз навестили мы могилу Виталия на кладбище. Это уже после его гибели случилось. Дело было зимой, темнеет рано. Идем мы потихоньку по улице, к электричке, и тут я ее торможу. Дозрел, что называется. "Стой, - говорю, - Наташа, надо поговорить". Стягиваю у нее с одной руки перчатку, беру ее ладонь. Чувствую - ладонь горячая, как лепешка из духовки. Ага! - думаю. На улице минус десять, а тебя разжарило?
Наталья на меня косится: "Что с тобой?" А я смотрю ей в глаза и чудится мне, будто у нее в глубине желтые огоньки мерцают. Я ведь специально еще время выбрал, период полнолуния, чтобы наверняка. У клозов в этот период самый пик активности. "Со мной-то, - говорю, - ничего. Со мной все в порядке. А вот почему у тебя такие руки горячие? И глаза поблескивают?.. Скажи мне, подруга, когда же ты клозом-то стала?"
Она молчит. Потом отвечает: "Ты что, Гриша? С ума сошел? Как Виталий?" - "Нет, - говорю, - пока еще не сошел. А вот тебя я насквозь вижу. Отвечай честно - ты клоз?"
Она опять молчит. До-о-олго молчит. Затем спрашивает: "Хочешь узнать, клоз я или нет?" - "Хочу!" - "А ты догадайся!". И вдруг целует меня в губы: крепко-крепко. Так, что я ошалел. Потом вырывает у меня руку и отскакивает чуть ли не на метр. Стоит и смотрит глазищами своими, мерцающими. А в меня словно зверь вселился, который добычу чует. "Стой! - кричу. - Иди ко мне!" И к ней бросаюсь. А она от меня разворачивается и через дорогу. И поскользнулась. Гололед был. А там - самосвал. Прямо на нее.
Священник замолчал. Переставил, не поднимая глаз, с места на место пустую чашку.
- А вы хоть поняли, ну… - Михаил, разрывая неловкое молчание, повел в воздухе рукой.
- Клоз она или не клоз? - священник указательным пальцем потер в уголке глаза, будто убирая соринку. - Да кто ж его знает? У мертвого не спросишь. Правда, на следующий день уже, стал я зубы чистить. И чувствую - ссадина у меня на нижней губе. На слизистой. Вроде ранки.
- Если бы она была клозом, то могла вас инфицировать эрзац-моледой. Я правильно понимаю?
- Правильно. А если я не инфицировался, значит, она клозом не была. Или я - сварг, и моледа на меня не действует. Или я сам губу прикусил в запале. Я ведь после гибели Наташи несколько часов словно в полусне находился… Вот такие пироги. Так до сих пор и не знаю - прав я тогда был или бес меня попутал…
Вот и решил я, что надо сложить сан. Что недостоин я людям слово Божье нести. Посоветовался с Юрием Константиновичем, больше и не с кем было. А он мне сказал, так, по-простецки. Мол, уйдешь ты из храма, а кто твое место займет? Подумал об этом? Ты уже все искушения прошел, никаким сатаной тебя не испугаешь. Не зря ведь в народе говорят, что за одного битого двух небитых дают… Вот так и остался я, грешник, других грешников на путь истинный наставлять.
А ты, София, не изводи себя из-за этого Анибала раньше времени. Сдается мне, недобрый он был человек. Только таился до поры до времени.
София покачала головой. То ли соглашаясь со священником, то ли в такт своим мыслям.
- Мне иногда кажется, что это совсем плохой сон. Все эти дни. Как это по-русски? Кошмара?
- Да, есть у нас такое слово. Только без "а" на конце. Просто "кошмар".
- Просто "кошмар", - повторила София. - Даже слово неприятное. Словно змея шипит. Так хочется - заснуть и проснуться, будто все приснилось… Я мыслила - этот вот Виталий. Какой он бедный был. Он, наверное, совсем не понимал, где, что. Где правда, а где этот, кошмар.
Снова повисла пауза.
- А у меня тут по ходу дурацкий вопрос возник, отец Григорий. Можно сказать, технический, - бодро произнес Михаил. - Как эти товарищи умудряются так ловко кусаться? У них что, после переселения моледы клыки вырастают?
- Нет. Не вырастают, - священник покачал головой. - Я этот вопрос выяснял у Виталия. Он ведь помнил… кое-что. Так вот, клозы специальную коронку на зуб надевают. Когда на "охоту" выходят.