- Ну-ка, ну-ка? Какой именно?
- Моледа.
Юрий Константинович кивнул головой:
- Верно. Упоминается. Потерпите еще чуть-чуть. Мы уже приблизились к главному… В начале лета девяносто первого года меня вызвал начальник управления, генерал Чупракин. Спрашивает: "Помнишь дело Сизоненко?"
Я не сразу сообразил о ком речь, и Чупракин пояснил: "Ну, в журнале работал, антисоветскую повесть пытался сочинить. Потом его в психбольницу направили". - "Ну, да, - протянул я. - Теперь вспоминаю. Что-то там про инопланетян. А чего, вылечили его?" - "Нет, все лечится. Но вот какая ситуация. Получили мы анонимку следующего содержания. Мол, этот Сизоненко опять начал что-то сочинять. Да не просто так, а вроде как с одобрения самого главврача. Целый роман накатал". И смотрит на меня - мол, догадайся сам.
А чего не догадаться? Намек понятен. "Товарищ генерал, - говорю. - Неужели нам снова этим заниматься? Сейчас в журналах такое печатают, что Сизоненко и не снилось. Сплошная демократия и гласность, а тут какая-то анонимка. Да и эти статьи, по которым он привлекался, не работают уже несколько лет".
Чупракин насупился. Строго произнес: "Ты, Юрий Константинович, мне демагогию не разводи. Это у политиков демократия и гласность, а у нас - служба. Сегодня демократия, а завтра… дисциплина - мать порядка. И статьи сразу заработают. Кроме того…" Он помялся. Мне даже показалось - оглянулся по сторонам. И говорит негромко: "Скажу тебе по секрету - сей писака у нас на особом контроле. Только не спрашивай - почему. Тебе знать не положено. Да и я - не сказать, чтобы много знаю. Короче, поручи кому-нибудь из отдела. Пусть в больницу съездит, она в Гатчинском районе находится, и разузнает, что к чему. Может, главврач либерал какой, хочет с помощью этого придурошного пасквиль на руководителей нашего государства сочинить и издать. Сам знаешь, при чьей поддержке".
Вышел я из кабинета не то, чтобы сильно озадаченным… Но какое-то нехорошее предчувствие возникло. Только тут я понял, что сидит у меня заноза в душе. Не надо было тогда на этого парня дело заводить. Не заслуживал он такой судьбы. А я руку приложил, да. Приложил.
Юрий Константинович замолчал. Ощущалось, что он волнуется, и воспоминания о событиях двадцатилетней давности даются ветерану госбезопасности нелегко.
- В общем, решил я сам съездить в больницу, разобраться во всем и, по возможности, поставить в этой истории точку. Если получится…
- А этот ваш, с нехорошими глазами, он еще работал? - неожиданно спросила София. "Смышленая и наблюдательная, - уже не в первый раз за короткий период отметил про себя Юрий Константинович. - И с головой, похоже, все в порядке. Зря Мишка на нее бочку катил. Она и ему фору даст по сообразительности". А вслух отозвался:
- Максимов? Нет, уже не работал. С ним следующее приключилось. Отца его, секретаря горкома КПСС, в 1989 году на пенсию отправили, во время горбачевской чистки партийных рядов. А еще через год Максимов погорел… ну попался, скажем так, на одной паршивой истории. Он курировал, по линии госбезопасности, валютных проституток, которые обслуживали иностранцев. Ну и, начал их "крышевать", по-простому - брать с них деньги. И натурой не брезговал. Да еще с бандитами контакты завел. Кто-то из проституток его сдал милиции. Те за это дело ухватились: для милиции кагебиста прищучить, в смысле, компромат на него завести - милое дело. В общем, уволили Максимова из органов, чуть не посадили. Но он не пропал. Чуть позже кооператив организовал… Такой вот, идеологически стойкий товарищ оказался… Так, на чем я остановился?
- Ты собрался в психушку, - подсказал Михаил.
- Да, верно… Значит, на следующий день на служебной машине приехал я в лечебницу. Находилась она на территории Ленинградской области, неподалеку от Гатчины. Нашел главврача. Маленький и пузатенький, но шустрый, как футбольный мяч. Звали его Василий Иванович, да.
Так и так, говорю, мол, находится у вас на лечение некий Виталий Сизоненко. Меня интересует вся информация, связанная с этим товарищем. Вижу, что психиатр удивился и вроде как даже растерялся. "А зачем он вам понадобился? - спрашивает. - Он у нас уже три года безвылазно. Только жена с сыном иногда навещают". - "Зачем он нам понадобился, это наше дело, - объясняю вежливо. - А вы рассказывайте о нем все, что знаете". - "А чего рассказывать-то? Историю болезни?" - удивляется врач. "Давайте с этого начнем", - соглашаюсь сразу, но с намеком. Мол, одним этим разговор не ограничится. "Хорошо", - отвечает Василий Иванович. И вытаскивает из ящика стола папку.
Эге, смекаю, а анамнез-то он под рукой держит. Видимо, частенько с Сизоненко общается. Но молчу, жду. "Странноватый он, вообще-то, больной, - начинает психиатр. - С одной стороны: диагноз достаточно четко ставится: шизофрения и параноидальный бред. Это если не вдаваться в медицинские подробности. Явное раздвоение личности, плюс мания преследования". - "А в чем раздвоение выражается?" - "Видите ли, ему кажется, что в нем живет сознание разных людей. Точнее, не сознание, а воспоминания. То ему мерещится, будто он был вождем первобытных людей, то - римским легионером, то - монахом, то…"
Тут врач споткнулся и замялся: "Да, чего там перечислять? Всего не упомнишь. В анамнезе записано. Можете взглянуть, если мой почерк разберете". - "Взгляну, но попозже, - отвечаю. - А странность в чем?" - "Странность в том, что это не типичное поведение. Обычно шизофреники склонны себя идентифицировать с какими-то конкретными персонами, часто - историческими личностями, вроде Наполеона. Слышали, наверное?" - "Или вроде Ленина", - замечаю как бы вскользь. "Ну да, - соглашается психиатр, но без энтузиазма. А сам в стол смотрит. - И такое бывает…"
Я жду. Не тороплю. "Так вот, - продолжает Василий Иванович. - У Сизоненко же никаких Наполеонов. В голове целый клубок воспоминаний: совершенно разные люди из разных эпох. Некоторые моменты он очень хорошо помнит, подробно и точно описывает, например, обстановку у папы Пия III. А это, между прочим, эпоха Возрождения". - "А откуда вы знаете, что он точно описывает?" - интересуюсь. "Так специально с одним историком консультировался… Воспоминания подобные Виталия постоянно мучают. Но он никого из себя не изображает, как это другие сумасшедшие делают. Просто помнит всякую всячину. Понимаете, в чем разница?"
Зырк на меня - и снова глаза в стол. Тоже выжидает, чтобы лишнего не ляпнуть. Но я-то свою линию уже наметил. Опыт у меня к тому времени большой был, чего скрывать.
В чем, к слову, заключается мастерство вести подобные расспросы? В том, чтобы, используя всю известную информацию и мельчайшие проговорки собеседника, заставить его самого, логическим путем, прийти к нужному ответу. Не задавая прямого вопроса. Так, что человек даже не догадается о том, что вас изначально интересовала эта тема.
- Это как? - с любопытством спросила София.
- Достаточно просто. Требуется лишь хорошая память, внимательность и определенная техника. Предположим, мне надо узнать возраст женщины окольным путем. Так, чтобы она даже не заподозрила, что я об этом ее выпытываю. Самая простая схема - навести разговор на нужное общеизвестное событие. Вот мы с тобой, София, как с иностранкой, вполне могли завести разговор о распаде Советского Союза, конце "холодной войны" и тому подобном. И я тебя, этак небрежно, спрашиваю: "Ты же помнишь, как разрушали Берлинскую стену?" Отвечай быстро.
- Ой, - София растерялась. - Берлинскую стену?
- Ну да. В Германии. Это было в девяностом году. Неужели не помнишь?
- Кажется, видела по телевизору хронику. Но я тогда…
- Что? Заканчивай фразу.
- Я тогда была совсем маленькой, - София улыбнулась. - Я проговорилась?
- Именно. Я уже получил определенное представление о твоем возрасте. И при желании могу это выяснить вплоть до конкретной даты, используя лишь наводящие вопросы и косвенную информацию. При этом у тебя будет полная иллюзия, что ты сама обо всем рассказала. Речь идет, естественно, о ситуации, когда собеседник вынужден отвечать на определенные вопросы, создавая хотя бы видимость правдивости… Психиатр наш, Василий Иванович, находился именно в такой ситуации.
Вот я и подтолкнул его в необходимом направлении: "Вы еще что-то про манию преследования говорили", - напоминаю. "А-а, да, мания… Боится Сизоненко все время, что его убьют". - "Кто?" - "Да эти самые…"
Чувствую, что психиатр опять замялся. Думаю, надо проявить определенную осведомленность. Удивляюсь: "Неужели инопланетяне? Помнится, у него в повести инопланетяне действовали. Хроны, кажется?" - "Хроноты", - слегка задумавшись, поправил меня Василий Иванович. "Вот-вот. А за что его убить-то хотят?" Врач пожал плечами: "Видимо, за то, что слишком много знает. Как ему кажется".
Я насторожился. Слишком много знает? Что-то вертелось у меня в голове, но я не мог зацепиться. Много знает? Чего он может знать, псих несчастный? "А в остальном - нормальный человек", - негромко добавил психиатр. "Так уж и нормальный?" - быстро спрашиваю. - "Ну, почти нормальный. И совсем не буйный. Я бы его давно выписал, к семье". - "А чего же мешает?"
Жует Василий Иванович губы, взгляды на меня бросает. И молчит. "Да вы не стесняйтесь, - подбадриваю. - Я же не Малюта Скуратов. Да и вообще - не во времена Ивана Грозного живем".
Психиатр вздыхает: "Нет смысла его отпускать. Быстро обратно вернется. Ляпнет где-нибудь, что-нибудь на улице - и готово. Уж больно у него эти воспоминания навязчивы, как бред. Всем рассказать хочет, фиксирует постоянно". - "Фиксирует?" - вроде как удивленно спрашиваю. А про себя думаю: "Вот и вышли на нужную тему, уважаемый Василий Иванович, никого не засвечивая".