- Выражение такое. Вроде фразеологизма. Означает, что я готов тебя очень внимательно слушать.
- Хорошо, - София откинула голову назад, прикрыла глаза, сосредотачиваясь. - Я сказываю.
Записки доминиканца
На все воля Божья и Божий Промысел. Приуготовляясь правдиво и откровенно изложить дивные и ужасные события, коим стал свидетелем в незрелые и давние лета юности, возношу молитву Владыке Небесному, дабы не оставил он меня своей помощью и защитой.
Болен я и ощущаю себя глубоким старцем, хотя и не достиг покуда тех преклонных лет, когда плоть сама гласит человеку: пора на вечный покой. В теле моем еще не иссякли жизненные силы, но душа одряхлела под гнетом неизбывной печали, что лежит на ней тяжким, воистину, могильным камнем уже три десятка лет. Печаль сия есть следствие жуткой и греховной тайны, к коей мне пришлось прикоснуться. И ужас, испытываемый мной, пред сей тайной, таков, что не в силах я был до сих пор ее никому раскрыть. Ибо душа моя трепещет и содрогается, как пред Геенной огненной, лишь при одном мимолетном воспоминании о тех страшных днях. Скорее всего, слабый и ничтожный человек, тварь Божья, не сподобился бы я на признание вплоть до самой последней исповеди пред смертной кончиной. Если бы не внезапное и ошеломительное обстоятельство, произошедшее несколько недель назад.
А началось все с того, что настоятель монастыря, приор Рамиро, позвал меня в свои покои вскоре после дневной трапезы. Когда я вошел в келью, приор сидел за столом и рассматривал пергаментный свиток.
- Закрой дверь, брат Каетано, проходи и садись, - сказал настоятель. - Я поручаю тебе дело обычное и привычное для тебя, но требующее особого внимания и секретности.
Я направился к стене, где располагалась длинная дубовая скамейка, но настоятель указал пальцем на табуретку около стола.
- Опричь тебя не должно о моем поручении ведать никому, пока ты доподлинно не прознаешь, какой смысл содержит сия книга.
- Что за книга, отец Рамиро?
- Сию рукопись передал мне идальго Сальвадоре де ла Вега, духовником коего я состоял, - приор посмотрел в потолок и перевел взгляд на меня. - Несколько лет назад он купил в Вальядолиде по низкой цене дом, принадлежавший ранее одному купцу-маррану. Сей крещеный еврей, притворяясь невинной овечкой, не соблюдал наши святые обряды и пытался сеять гнусную ересь среди таких же неблагонадежных соплеменников. Но преступные деяния не укрылись от зорких глаз его преосвященства, монсеньора Торквемадо. Еретика приговорили к смерти и сожгли. Все его имущество конфисковали, а дом выставили на продажу…
Когда сеньор Сальвадоре приобрел дом, то велел слугам перекопать двор. Дело обычное. Среди народа ходят слухи о том, что евреи часто прячут неправедно нажитые богатства в разных укромных местечках. Нечестивцы надеются избежать конфискации в случае, ежели святая инквизиция изобличит их в греховных намерениях. Вот идальго по совету жены и решил проверить, не припрятал ли чего на черный денек предыдущий хозяин дома. Перерыв двор вдоль и поперек, слуги выкопали глиняный горшок, в коем лежал свиток, завернутый в кусок льняной ткани. Ни денег, ни драгоценностей сеньор Сальвадоре, к своему глубокому разочарованию, не нашел.
Настоятель в задумчивости помолчал и продолжил:
- Хотя, кто знает. Может и нашел. На все воля Божья… На предсмертной исповеди благородный идальго рассказал мне о рукописи. Он полагал, что, уж коли, нечестивый марран-еретик так тщательно прятал пергамент, то тот представляет большую ценность. Однако не понимал, какую, ибо не мог прочесть текста. Посещала идальго мысль, что в рукописи могут содержаться указания на места, где закопаны сокровища, но… Показывал знающим людям, но и они никогда не встречали такого письма: сие не латынь, и не древнегреческий, и даже не древнееврейский, как можно было бы предположить.
Настоятель многозначительно посмотрел на меня:
- Незадолго перед смертью, когда сеньор Сальвадоре уже тяжко болел, его посетило видение. Снизошел к нему Дух в чудесном голубом одеянии и поведал, что книгу надо передать тому, кто сможет распознать начертанные в ней знаки, ибо она несет важную весть. Идальго спросил у меня, есть ли в монастыре люди, способные на подобный труд? Я, конечно, сказал, что есть… Сеньор Сальвадоре упокоился сегодня ночью в надежде, что сотворил доброе дело, передав ценный свиток нашему братству.
Приор осенил себя крестным знамением, сложил руки перед грудью и забормотал молитву. Я последовал его примеру.
- …Аминь. Так что ты думаешь, брат Каетано?
- А ты пробовал читать рукопись, отец Рамиро?
- Я лишь глянул. Ты знаешь, я понимаю латынь и немного древнегреческий. Текст не очень хорошо сохранился, чернила местами выцвели. Надпись в самом начале я не разобрал, хотя начертание букв показалось мне знакомым. А дальше вообще идут какие-то значки, коих я никогда не видел.
Настоятель изобразил приглашающий жест рукой. Я поднялся с табуретки и, обойдя стол, встал рядом с отцом Рамиро.
Свиток был развернут полностью: высота его составляла около одного пье, ширина - примерно три пье. Основной текст предваряла небольшая надпись на арамейском языке, выполненная крупными буквами. Я нагнулся над столом, пытаясь разобрать буквы, но выходила абракадабра. Остальной текст представлял из себя набор различных значков. Я знал, что такие значки называются "клинопись". В монастырской библиотеке ничего подобного не хранилось, но брат Назарио рассказывал мне, что клинописью раньше пользовались древние народы, жившие в Азии. Значки они наносили на глиняные таблички.
Брат Назарио, знавший, казалось, почти все, что возможно знать смертному, даже рисовал мне на песке некоторые значки. Он видел их во время паломничества в Палестину. Но и он ничего никогда не говорил о пергаментах, выполненных клинописью. Сие было странно, очень странно.
- Так что ты думаешь, Каетано? - с нетерпением повторил вопрос приор. Я коротко объяснил, как мог.
- Арамейский язык и клинопись? - задумчиво произнес настоятель. - Про арамейский я слышал, а вот клинопись… А когда ими пользовались?
- На арамейском говорили и писали, кажется, еще в первые лета после Рождества Христова. И раньше. А клинописью пользовались давно, совсем давно.
- А что написано на арамейском языке?
- Не могу пока понять. Сие или заклинание, навроде абракадабры, или зашифрованная надпись.
Приор выбрался из-за стола и подошел к окну. Несмотря на средину июня, створка, застекленная матовым стеклом, была закрыта, чтобы не запускать горячий воздух - такая сильная жара стояла в те дни. Поэтому в келье, укрытой толстыми стенами, царила прохлада, в то время как монастырский двор изнемогал под лучами полуденного солнца. Настоятель открыл створку и, наклонившись, посмотрел вниз, словно беспокоясь - не стоит ли кто под окном. Воспользовавшись моментом, в келью тут же залетела здоровенная муха и закружилась, издавая утробное жужжание. Отец Рамиро, с насупленным видом, закрутил вслед мухе головой - его явно что-то беспокоило.
Я прошел в угол кельи, к умывальнику, где висело холщовое полотенце и, сняв его с крючка, собрался выгнать муху. Но настоятель, разгадав мое намерение, протестующее поднял ладонь:
- Не трогай ее - все подчинено воле Божьей.
Он сделал шаг в сторону от окна и муха, словно принимая приглашение, неторопливо вылетела наружу. Приор захлопнул створку и вернулся на свое кресло у стола. На лице его блуждала загадочная улыбка.
- Веришь ли ты в Провиденье, брат Каетано?
Я не удивился вопросу. Настоятель отличался набожностью и суеверностью даже в сравнении с другими монахами и часто задавал подобные риторические вопросы. Он будто искал в них опору своим мыслям и поступкам. Вот и сейчас Рамиро не дал мне ответить, удовлетворившись моим сосредоточенным видом.
- Видение, посетившее сеньора Сальвадоре перед кончиной, может оказаться пророческим. На смертном одре человек прозревает. Ты должен приложить все усилия, дабы прочитать зашифрованную надпись на армейском. А остальной текст… Для начала его надо аккуратно переписать, точнее, перерисовать значки. Пока чернила окончательно не стерлись. А потом… Потом видно будет.
Я забрал свиток, но отнес его не в библиотеку, а в свою келью. Не знаю почему, но меня томило тревожное предчувствие. Вдруг попавший в мои руки пергамент не случайная загадка, а нечто более важное? Может быть, самое важное в моей жизни. То, самое главное, ради чего Всевышний посылает нас на сей свет.
И я не мог никому доверить разгадку. Потому притащил в келью небольшой столик, разложил на нем свиток и приступил к расшифровке, просиживая над текстом почти сутки напролет. Через две недели я подобрал ключ к шифру, он оказался не таким уж и сложным, и прочел абзац, вынесенный в начало. И невообразимый ужас охватил меня.
Текст гласил: "Знающий не узнает, помнящий не вспомнит. Только посвященному откроется путь туда, откуда начинается вечность. Назови три имени, положивших начало, и произнеси три слова, отворяющих вход: Анхиль, Шамхун, Иштар…"
Дрожь пробежала по моим членам, когда я подумал о сокровенном смысле разгаданных мною слов. Я уже однажды слышал их и при таких обстоятельствах, что сомнений не оставалось - мне был ниспослан знак.
Много лет я пытался все забыть и стереть из памяти. Более того, я внушал себе и почти внушил успокоительную мысль. Мысль о том, что события, свидетелем коих мне выпало стать в молодые годы, столь таинственны и ужасны, что, может, и не было их вовсе. А был чудовищный морок, подобный ночному кошмару, помутивший разум.