– Нет, нет, нет, – сказал Джей.
И машина рухнула с моста.
Энджи вскрикнула и отпрянула от машины, когда покоробленное металлическое кольцо задело ее плечо. Я сжал изо всех сил ее руку и перетащил ее, брыкающуюся в воздухе, через ограждение.
Прижавшись лицом к моему лицу и обвив рукой мою шею, с колотящимся о мои бицепсы сердцем, которому вторило, громыхая мне в уши, мое собственное колотящееся сердце, она глядела вместе со мной на то место, куда рухнула машина Джея, рухнула, пронесясь сквозь струи дождя, и исчезла в темноте.
– С ним будет все в порядке? – спросил инспектор Джефферсон у фельдшера, трудившегося над моим плечом.
– У него повреждена скапула. Может быть, перелом. Без рентгена сказать трудно.
– Что повреждено? – спросил я.
– Лопаточная кость, – пояснил фельдшер. – Определенно повреждена.
Джефферсон посмотрел на него сонным взглядом и медленно покачал головой.
– Ну, какое‑то время он продержится, а там его и доктор посмотрит.
– Черт, – сказал фельдшер и тоже покачал головой. Он туго перевязал меня, начиная от подмышки, через плечо, ключицу, спину и грудь и вновь заканчивая подмышкой.
Инспектор Карнел Джефферсон не сводил с меня своего сонного взгляда и тогда, когда фельдшер уже кончил со мной возиться. На вид Джефферсону было под сорок – стройный чернокожий парень среднего роста и комплекции, с мягким подвижным ртом, в углах которого постоянно играла ленивая улыбка. На нем был легкий синий плащ поверх рыжевато‑коричневого костюма, а незастегнутый ворот белой рубашки был повязан цветастым розово‑синим шелковым галстуком, чуть‑чуть сбившимся на сторону. Волосы он стриг так коротко, и так плотно они прилегали к черепу, что было непонятно, зачем вообще он не сбривает их окончательно; дождь заливал ему лицо, но он даже не смаргивал капли.
Он казался симпатягой – с таким хорошо поболтать в спортзале, может быть, даже выпить пару стаканчиков после работы. Такие парни обычно души не чают в своих детях, а если и дают волю сексуальным фантазиям, то не иначе как с женой.
Однако мне попадались такого рода полицейские, и надо сказать, что иметь с такими дело не слишком‑то приятно. На допросе или в суде, где он дает показания, такой симпатяга, не успеешь мигнуть, превращается в хищную акулу. Чернокожий в южном штате никогда бы не смог дослужиться до инспектора, имей он привычку корешиться с подозреваемыми.
– Итак, мистер Кензи, не правда ли?
– Угу.
– И вы частный сыщик из Бостона? Верно?
– Я вам так и сказал.
– Хм... Хороший город?
– Бостон?
– Да. Хороший город?
– Мне нравится.
– Говорят, осенью он особенно красив. – Губы его сморщились, и он кивнул. – А еще говорят, негров там не очень‑то жалуют.
– Дураков везде хватает, – сказал я.
– О, конечно! Хватает. – Он потер ладонью голову и секунду глядел вверх на моросящий дождь, потом сморгнул капли дождя. – Дураков везде хватает, – повторил он. – Ну, коль скоро мы стоим здесь под дождем и тихо‑мирно обсуждаем расовые отношения и сколько кругом дураков и все такое прочее, почему бы вам не рассказать о парочке погибших здесь дураков, из‑за которых застопорилось движение на моем мосту?
Его ленивые глазки нашли мои глаза, и на секунду во взгляде его мелькнуло что‑то от акулы, мелькнуло и исчезло.
– Тому, кто поменьше, я дважды выстрелил в грудь.
Он вздернул брови.
– Я заметил. Верно.
– А моя партнерша пристрелила второго, когда он навел на меня автомат.