– Да, мистер Кензи.
– Вам известна юридическая фирма Хартмана и Хейла?
– Разумеется, известна, мистер Кензи.
– Отлично. Они свяжутся с вами. Вскоре. И лучше бы этому выяснению...
– Всего хорошего, мистер Кензи. – Он повесил трубку.
Энджи обошла вокруг стола и положила одну ладонь мне на спину, а другую – на правое плечо.
– Патрик, – сказала она, – ты бледный как смерть.
– Господи, – проговорил я. – Господи боже...
– Все будет хорошо, – попыталась успокоить меня Энджи. – Они не посмеют.
– Вот смеют же.
Когда через три минуты зазвонил телефон, я схватил трубку после первого же сигнала.
– С деньгами туговато стало, мистер Кензи?
– Когда и где, Мэнни?
Он хохотнул:
– О, судя по всему – как бы это выразиться? – вы сникли, мистер Кензи.
– Когда и где? – повторил я.
– На Прадо. Знаете, где это?
– Знаю. Когда?
– В полдень, – сказал Мэнни. – Ноль‑ноль. Хе‑хе.
Он повесил трубку.
Все в этот день словно сговорились вешать трубку, прерывая разговор со мной. А ведь еще и девяти утра нет.
Четыре года назад, когда по окончании особо прибыльного дела касательно мошенничества страховой компании и служебных злоупотреблений я на две недели отправился в Европу, меня все время удивляло, насколько маленькие поселки в Ирландии, Италии, Испании напоминают Бостонский Норт‑Энд.
В Норт‑Энде сходили с корабля и ставили на землю чемоданы последовательно несколько волн иммиграции. В результате евреи, а затем ирландцы, а потом и итальянцы стали считать этот район своим домом и придали ему европейский колорит, который и сохранился до настоящего времени, – мощенные булыжником узкие улочки извиваются, пересекаясь и сплетаясь в тугой узел на пространстве столь малом, что в других городах его и кварталом посчитали бы с натяжкой. Однако здесь район этот вмещает в себя огромное количество однотипных домов из красного и желтого кирпича, улучшенных и отреставрированных исторических зданий, причудливых строений и складов из железа и гранита, и все это отвоевывает себе место, громоздясь и наползая друг на друга добавочными этажами там, где единственной возможностью выжить становится карабканье вверх. Поэтому на месте прежних мансард теперь вырастают кирпичные и дощатые надстройки, а между пожарных лестниц и обрамленных резными решетками «патио» все еще сушится белье на веревках, а понятие «двор» звучит экзотикой, не меньшей, чем «место для парковки».
Однако где‑то в тесноте этого самого тесного района в теснейшем из городов за Старой Северной церковью сохранилась роскошная имитация итальянской «пьяццы», которая носит название «Прадо», но известна также как «аллея Пола Ре‑вира» – не только благодаря своей близости к церкви и дому Ревира, но и потому, что в начале Ганновер‑стрит возвышается конная статуя Ревира работы Даллина. В центре Прадо бьет фонтан, окруженный постаментами с табличками, рассказывающими о подвигах Ревира, Доуэса, других участников Американской революции и прочих выдающихся, но менее известных обитателей Норт‑Энда.
В полдень, когда мы прибыли на площадь со стороны Юнити‑стрит, температура подскочила до сорока, и грязный снег, забившийся в трещины булыжников и щербинки известковых плит на скамьях, растаял, превратившись в лужи. Ожидавшийся в тот день снегопад из‑за потепления обернулся моросящим дождичком, и на Прадо не было ни туристов, ни прогуливающихся здесь в свой обеденный перерыв местных обитателей.