Потом последовала очередь пружины над коробкой, которую я снял и показал Тревору, а потом бросил и ее в перевязь. Последней в перевязь полетела, присоединившись к другим частям пистолета, его коробка.
– Пять составных частей, – сказал я Тревору. – Все здесь: обойма, затвор, пружина, коробка, ствол. Полагаю, вы умеете собирать ваше оружие?
Он кивнул.
Я повернулся к Энджи:
– А как с этим обстоят дела у Дезире?
– Наверняка папочка вымуштровал ее и в этом.
– Превосходно. – И я опять повернулся к Тревору. – Как я уверен, вы отлично знаете, что «глок» и «зиг‑зауэр» собираются одинаково.
– Мне это известно.
– Восхитительно. – И я с улыбкой отошел от него. Отходя, я отсчитал пятнадцать шагов, потом, остановившись, вынул из перевязи разобранный пистолет. Части пистолета я аккуратно разложил на полу, поместив их цепочкой друг за другом. Потом я направился к Энджи с Дезире. Остановившись возле кресла Дезире, я повернул назад, отмерив и от ее кресла пятнадцать шагов. Энджи подошла ко мне и разложила по полу части разобранного «глока» точно так же, как и я, – цепочкой.
Мы вернулись к Дезире, и Энджи отвязала ее руки от спинки кресла, а потом, нагнувшись, потуже затянула узлы на ее щиколотках.
Дезире подняла на меня взгляд. Она тяжело дышала ртом, предпочитая не трогать носа.
– Вы сумасшедший, – сказала она.
Я кивнул:
– Вы же хотите смерти отца, разве не так?
Она отвернулась от меня и уперлась взглядом в пол.
– Эй, Тревор, – окликнул я, – вы все еще хотите смерти вашей дочери?
– Всеми силами, которые еще остались в моей душе! – воскликнул он.
Я опустил взгляд на Дезире, и она, склонив голову к плечу, искоса взглянула на меня из‑под набрякших век и из‑за завесы упавших ей на лицо волос медового цвета.
– Обрисую вам ситуацию, Дезире, – сказал я в то время, как Энджи направилась к Тревору, чтобы развязать его руки и проверить, крепко ли связаны щиколотки. – Ноги у вас обоих связаны, у Тревора немного слабее, чем у вас, но не так, чтобы значительно. Я посчитал, что двигается он медленнее, чем вы, и потому дал ему небольшую фору. – Я указал рукой на полированный паркет. – Вот ваше оружие. Доберитесь до него, приведите пистолеты в боевую готовность и сделайте с ними все, что захотите.
– Вы не можете так поступить, – сказала она.
– Дезире, «не можете» – это категория из области морали. А вам должно быть известно, что можем мы все, что взбредет нам в голову. Вы живое тому подтверждение.
Я вышел на середину комнаты, откуда мы с Энджи стали смотреть, как отец и дочь разминают руки, готовясь к единоборству.
– Если у кого‑то из вас двоих явится светлая мысль, объединив усилия, ринуться за нами в погоню, – сказала Энджи, – мы едем в редакцию «Бостон трибьюн», так что не теряйте даром времени. Тому из вас, кто останется жив, если кто‑то один в живых останется, правильнее всего будет попытаться сесть на самолет. – Она толкнула меня локтем. – Хочешь что‑нибудь добавить?
Я смотрел на этих двоих, как они вытирают ладони о бедра, как вновь и вновь сгибают и разгибают пальцы, как наклоняются к спутанным веревками щиколоткам. Их генетическое родство было очевидно – оно проявлялось в жестах и движениях, но еще глубже, еще страшнее это сходство проявлялось в их нефритово‑зеленых глазах. Глаза эти у обоих имели одинаковое выражение – алчности, упрямства и бесстыдства. Это было первобытное выражение, присущее скорее пещере, чем прохладному комфорту этой комнаты.