Когда я ступил на мраморный пол под своды, простиравшиеся надо мной на высоту четырехэтажного дома, я потерял его из виду. Я пошел вправо и, попав в коридор со скоростными лифтами, заметил, что двери одного из них вот‑вот готовы были закрыться.
– Подержите дверь, пожалуйста! – вскричал я и, затрусив к лифту, втиснул между створок здоровое плечо. Створки подались лишь после того, как крепко сжали мне плечо. Туго пришлось моим плечам в эту неделю!
Мужчина, прислонившись к стенке лифтовой кабины, разглядывал меня, вошедшего; лицо у него было недовольное, словно, вторгнувшись в лифт, я покусился на его свободное время.
– Спасибо, что придержали дверь, – сказал я.
Он глядел прямо перед собой.
– По утрам здесь работает множество других лифтов.
– Ах, – сказал я, – но это такой человеческий поступок!
Когда двери закрылись, я заметил, что он нажал кнопку 38‑го этажа, и, надавив на эту же кнопку, я прислонился к стенке.
Он окинул взглядом мое поцарапанное, в ссадинах лицо, мою перевязь, мою одежду, до неузнаваемости измятую одиннадцатью часами пребывания в машине.
– У вас какое‑нибудь дело на тридцать восьмом? – спросил он.
– Да. Дело.
Прикрыв глаза, я оперся о стену лифта.
– А что за дело? – поинтересовался он.
– Ну а вы как думаете?
– Да не знаю я.
– Значит, вы не на тот этаж едете, – сказал я.
– Да я работаю там!
– И не знаете, чем занимаются на тридцать восьмом этаже? Надо же! Первый день работаете, наверное?
Он перевел дух, в то время как лифт одним махом проскочил двадцать первый этаж, проскочил с такой скоростью, что мне казалось, будто щеки мои вот‑вот соскользнут на подбородок.
– Молодой человек, – сказал он, – думаю, вы ошиблись.
– Молодой человек? – удивился я, но, поглядев на него внимательнее, понял, что в первоначальной оценке его возраста я ошибся минимум лет на десять. Меня ввели в заблуждение как его смуглая упругая кожа, густые темные волосы, так и энергичная быстрая походка, но он оказался просто моложавым стариком лет шестидесяти, если не больше.
– Да, вы определенно не туда попали.
– Почему вы так считаете?
– Потому что я знаю всех клиентов фирмы, а вас я не знаю.
– Я новый клиент, – сказал я.
– Сомневаюсь, – сказал он.
– Да нет, правда.
– Вранье собачье, – сказал он, одарив меня снисходительной улыбкой, обнажившей его прекрасно запломбированные белоснежные зубы.
Когда он сказал «фирма», я догадался, что речь идет не о финансовом учреждении.
– Я вот травму получил, – сказал я, приподнимая руку на перевязи. – А я барабанщик группы «Ружья и розы», роковой группы. Слыхали про такую?
Он кивнул.
– У нас вчера вечером концерт был во Флите, и кто‑то запустил петарду в неположенном месте, и вот теперь мне требуется адвокат.
– Серьезно?
– Да.
– Барабанщика группы «Ружья и розы» зовут Мэтт Сорем, и вы на него вовсе не похожи.
Шестидесятилетний фанат группы «Ружья и розы»? Как такое возможно? Везет мне, нечего сказать!
– Был Мэтт Сорем, – сказал я. – Был. Но у них с Экслом размолвка вышла, и тогда привлекли меня.
– Играть в Флит‑центре? – сказал он, когда мы уже достигли 38‑го этажа.
– Да, приятель.
Двери открылись, но он заблокировал их, просунув руку между створок.