- Не лезет сапог. - Он пыхтит, старается, бормочет: - Не случалось мне людей разувать. Не знаю, с какого боку взяться.
- Дурень, - говорит Данила. - Не так берёшься. Становись на колени, ухватись за носок, за каблук и тяни.
Ивашка стал на колени, за носок, за каблук ухватился, тянет-потянет, стянуть не может. От натуги кровь к лицу прилила, на глазах слезы. Он ещё понатужился, рванул сапог. Тут сапог с ноги сорвался, Ивашка на спину опрокинулся. Встал, встряхнулся, приноров ился, второй сапог с хозяйской ноги стащил.
Данила Богатый сидит на ступеньке, босыми пальцами шевелит, приказывает:
- А сними с меня, дурень, плащ фряжского сукна. Не порви, не помни, сложи по складочкам. О заколку палец не наколи, кровью сукна не испачкай. От тебя, дурня, всего станется.
Ивашка снял плащ, сложил, положил в ногах кровати.
Данила приказывает:
- Отстегни мне с пояса мои мелкие неверные весы, которыми я монету взвешиваю. Положи под подушку. Отстегни мне с пояса мой широкий верный меч, которым я от грабителей обороняюсь. Положи с краю постели.
Ивашка и это исполнил.
Вот раздел он своего хозяина, Данилу Богатого. Взобрался Данила на постель, на медвежью шкуру лег, покрывалом покрылся, зевает, приказывает:
- А подай мне чашу хмельного вина. Я весь день дела обделывал, думы обдумывал, мне без вина не заснуть.
Ивашка достал из поставца серебряную чашу, тёмным пахучим вином по края налил, подаёт. Данила выпил вино и говорит:
- А теперь пошёл, дурень, отсюдова вон. По ту сторону двери ложись на пол и спи.
Ивашка вышел из кровати, а Данила за ним дверь затворяет, засовы задвигает. Примостился Ивашка на ступеньках, в клубок свернулся, руку под щёку подложил, закрыл глаза. Умаялся за день, а сон не идёт, так ему одиноко, неуютно.
Он слезы льёт, на ступеньках лужица.
"Хоть бы Ярмошка был тут!"
Только он это подумал, слышит, будто мышь скребётся. Что такое?
Шуршит что-то, будто ползёт по полу. Не змея ли выползает Ивашкину кровь сосать? Кто его знает, что там купец в варяжской кровати прячет, засовами замыкает.
Приподнял Ивашка голову, прислушивается. Ничего не слыхать, только сердце громко стучит. И там будто всё замерло. Только Данила храпит, слушать мешает.
Вдруг легонько звякнули запоры, изнутри из кровати засов сдвинулся. Створки двери приоткрываются, в узкую щель что-то белое просунулось.
Пятипалое что-то шевелится, путь нащупывает.
Ивашка от страха глаза вылупил. Что такое? В полумраке-то плохо видать. Не разберёшь в полумраке-то.
За пятипалым ещё что-то бледное хвостом ползёт.
Ивашка открыл рот, хотел крикнуть, а это что-то на него навалилось, одной рукой зажимает ему рот, другой за шею обнимает, на ухо жарко шепчет:
- Тише, тише, Ярмошка я! Я за тобой пошёл. Загодя под кровать спрятался. Там душно, а жить можно. Только есть хочу - помираю. Достань мне поесть.
Они потихоньку двери кровати опять прикрыли, не проснулся бы купец Данила Богатый. Да заморское вино хмельное - он спит-храпит, ничего не слышит.
Ивашка достаёт из поставца пряники, а хлебушка там нет. Хлебушко, видно, в другом месте хранится.
Ярмошка пожевал пряники, ещё пригоршню за пазуху сунул - завтра день долог, опять есть захочется.
Насытился он, губы рукавом рубахи обтёр, крошки со ступеньки собрал, в рот ссыпал, шепчет:
- Я так порешил: с тобой в Киев плыть. У моего дядьки, такого-сякого, я лишний рот. Каждым куском меня попрекает, без дела дерётся. Очень надо! Уж я как-нибудь доберусь до Киева, под кроватью едучи. Довезёт меня купец-собака, не заметит ли?
- Не заметит, - говорит Ивашка. - Он днём и не ходит сюда. А я тебе завтра постараюсь мясца достать.
- А ну его, - говорит Ярмошка. - И без мясца люди живы. Главное - хлебушко. А то от этих, таких-сяких, пряников во рту сладко и слюны много, а настоящей сытости нет.
- Будет тебе хлебушко, - обещает Ивашка. - Завтра непременно добуду.
Ярмошка опять залез под кровать, засовы за собой задвинул.
Глава седьмая
АННУШКА ПОДА‚Т ВЕСТЬ
И собачка бежит-бежит да остановится. И пташка летает-летает, на веточку присядет. Всякому началу приходит свой конец. Плыла-плыла ладья из Смоленска, в Киев прибыла. На вечерней заре бросили якорь в виду пристани.
Данила Богатый распоряжается:
- Нынешней ночью ещё здесь переспим. Завтра спозаранку начнём выгружаться. Ивашка, дурень, даровой слуга, укладывай меня спать.
Ивашка Данилу раздевает, в постель укладывает, чашку хмельного вина подал. Данила выпил, заснул, захрапел. А Ивашка сидит на ступеньке, дожидается, пока Ярмошка из-под варяжской кровати вылезет. За пазухой у него краюшка хлеба и мяса шматок припасены. От своего рта оторвал, сберёг дружку.
Скрипнули засовы, приоткрылась дверь, выполз Ярмошка. Ивашка протягивает ему еду, а тот отмахивается, шепчет тихо, будто комариный писк:
- Спрячь. Потом пригодится. Сейчас времени нет.
- Что так? - спрашивает Ивашка. - Ночь-то в начале, вся впереди.
- Молчи, такой-сякой, купца разбудишь! Иди за мной, после поговорим.
Ивашка не поймёт, к чему да куда, однако же ступает на цыпочках вслед за Ярмошкой. На палубу выбрались, прислушиваются. Все на ладье спят. Спят на скамьях гребцы, головы к вёслам приклонили. Спит приказчик, подостлав на доски свою епанчу. Все спят.
Ярмошка шепчет:
- Самое нам время отсюда бежать. Настанет день - мне уж не выбраться. Купец меня обнаружит, изобьёт до смерти, и тебе за меня достанется.
- Куда же нам бежать? Кругом вода.
- Бултыхайся прямо в воду. Здесь до берега близко, доплывём. Вспомни, как я тебя на Каспле обучил плавать. Не бойся, прыгай!
- Потонем.
- Не потонем, так вынырнем. Хлеб давай сюда. Я его в рубаху заверну, привяжу к голове, не намочить бы. А боишься, так оставайся. Мне что!
И прямо с борта ладьи прыг в реку, поплыл. И Ивашка за ним вслед прыгает.
Всплеснулась вокруг него днепровская вода, с головой покрыла. А уж Ярмошка его под пузо поддерживает, пищит:
- Плыви, плыви, такой-сякой! Веселей шевелись!
Ивашка бьёт по воде руками и ногами, плывёт. Оглянуться не успел - вот и берег. Они вылезли, отряхнулись, сели на песочек.
Ярмошка раздувает ноздри, жадно глотает свежий воздух. Под варяжской-то кроватью, скорчившись сидя, воздуха нюхать не приходилось. Ярмошка руки раскинул, рот широко раскрыл, никак вдосталь не надышится.
Ивашка его спрашивает:
- Куда теперь?
Кругом ночь, ни одного огонька не видать. Тёмные домишки столпились, будто овечье стадо, посреди огородов дремлют. И в какую сторону голову ни поверни, всюду дома, дома. Кругом растеклись, вверх в гору ползут. Наверху горы высокие стены, а над ними купол а, крыши теремов. А всё смутное - еле выделяется на ночном небе.
Тихо-тихо, а будто воздух шевелится, гудит, как пчелиный рой. Это многие тысячи людей в домах спят, во сне дышат.
- Пошли, - говорит Ярмошка. - Здесь на берегу нас купец завтра первым делом увидит.
Они отошли подале. В темноте наткнулись на забор, тут же прикорнули.
Утром проснулись, поели, пошли искать Аннушку.
Киев-то не Смоленск, много больше будет - огромный город. Одних рынков там восемь, улиц, домов не счесть. Нигде Аннушки не видать.
Ивашка с Ярмошкой весь город обходят - от Лядских ворот до Золотых ворот, от Золотых ворот до Львовских. На Михайловскую гору подымались, спускались на Оболонь, на Перевесище забрели.
Где Аннушку искать, кого спрашивать?
В один день Киев не обойти - они который день бродят. А есть-пить надо!
Они где у бабы торговки пирог стащат, где на паперти среди нищих-убогих замешаются - им милостынька перепадёт. Иной раз у чужой двери поскребутся - им хозяйка кусок вынесет, а то, случается, и собаку натравят. Они отощали, обносились, ищут-ищут Аннушку, не найдут.
Ярмошка говорит:
- Народищу здесь что сена в копне - не счесть. Где нам среди них Аннушку обнаружить? Где она скрывается? Пока все дома обойдём, во все двери заглянем, у нас седые бороды ниже колен вырастут.
Ивашка в ответ только вздыхает.
Ярмошка говорит:
- Это нашей жизни не хватит весь город обыскать. Помяни моё слово, мы здесь подохнем. Ивашка опять вздыхает.
- Нет, - говорит Ярмошка, - будет! Поискали, и хватит! Без толку время теряем, такое-сякое! Пошли обратно в Смоленск, пока нас ноги держат.
А может быть, Ярмошка прав? Может быть, правда лучше махнуть рукой, перестать искать? Аннушка разумница, рукодельница - ей везде будет хорошо. А он в самом деле в этом Киеве подохнет.
Уж он видит себя, как бредёт он старенький, согбенный весь, бредёт от Лядских ворот до Золотых ворот, от Золотых ворот до Львовских. У каждой двери стучится, деревянную чашечку за подаянием протягивает. А седая борода, длинная, по холодному ветру развева ется, за его плечами прозрачным плащом вьётся. Посошок по мосткам тук-тук.
У Ивашки на глазах слезы, так ему самого себя жалко.
А что, если вернуться в Смоленск? Мудрила его в сыновья примет, у тётки Любаши он будет в холе, в тепле, в сытости. И Ярмошка вернётся к своему дядьке. Ну, выпорют его разок, ему ничто, он привычный.
- Ладно, - говорит Ивашка, - будь по-твоему.
Идём в Смоленск обратно. Пошли, чего там.
Но тут Ярмошка, ветреная голова, вдруг заупрямился.
- Нет, - говорит, - я сейчас ещё не пойду. Дольше искали, меньше осталось.
- Столько искали, ничего не нашли, - говорит Ивашка. Так ему вдруг в Смоленск захотелось!
- Ничего не нашли, а вдруг сейчас найдём?