– Знаешь какова цена этого талисмана? – зловеще спросил он. – Я хочу за него сто невольниц белых и сто невольниц черных, и пусть цена каждой белой невольницы будет десять тысяч динаров, а цена каждой черной – пять тысяч динаров! И каждую невольницу должен сопровождать черный невольник, ценой в три тысячи динаров, и в ухе у невольника должна быть золотая серьга с жемчужиной, а цена каждой жемчужины должны быть пятнадцать тысяч динаров! И на каждой невольнице должно быть одежд и украшений не меньше чем на десять тысяч динаров! И еще мне нужно сто мешочков мускуса, и сто шкатулок с нардом, и другие благовония – по твоей щедрости, о купец!
– Ты помрешь, о аль-Мавасиф, не дождавшись покупателя, который приведет тебе этих невольниц и невольников с золотыми серьгами! – воскликнул Ильдерим. – Убавь, о мудрец!
– Для этого талисмана будет оскорбительно, если я продам его за малую цену, – сказал маг. – Впрочем, о Ильдерим, я могу немного уступить, но тогда вырастет цена за спутников талисмана. Как ты на это смотришь, о купец?
– Я преклоняюсь перед твоей мудростью, о мудрец! – отвечал на это Ильдерим, и в глазах у него вспыхнул огонек.
Огонек этот вспыхнул ранним утром, и горел он весь день без передышки, а окончательно это дело решилось около полуночи, и страшно было подумать, что оно могло затянуться еще на несколько минут.
– Когда вы, о покупатели талисмана принесете его в помещение, где он будет охранять младенца, то сперва вы составите камни определенным образом, а потом в северном углу помещения вы положите это зеркало…
Зеркало, что он достал, было времен царя Сулеймана, и только потому могло стоить немалых денег, но вот, кроме древности, других достоинств у него не было и отражать мое лицо оно по скверности характера вообще не пожелало.
– В южном углу пусть стоит этот флаг…
Пестрый флажок величиной с мою ладонь на длинном заостренном древке торчал из вазы. Маг вынул его и положил рядом с зеркалом.
– В восточном углу следует поставить шкатулку…
Шкатулке красная цена была два или три дирхема.
– А в восточном… Эй, Али, сын греха, принеси своего разноцветного господина!
Черный раб принес плетеную из тонких прутьев клетку. В ней сидел огромный попугай с хохлом и крючковатым клювом с мой кулак величиной.
– О р-р-распутники, согр-р-решившие вчер-р-ра с обезьяной! – приветствовало нас это бедствие из бедствий. – Ср-р-рам!
– И ты настаиваешь, о аль-Мавасиф, что этого сквернословца следует посадить в восточном углу комнаты? – осведомился Ильдерим. – Хорошим же вещам научит он младенца!
– Это неизбежно, – сурово заявил аль-Мавасиф. – В углах должны быть флаг, зеркало, шкатулка и попугай, причем над каждым из них я читал заклинания, и они обладают силой, и талисман без них – не больше чем кучка камней.
Попугай раскачался на своем кольце, подвешенном к потолку клетки, и уставился на меня левым глазом.
– Меж бедер-р-р твоих – пр-р-рестол халифата! – заорал он и подмигнул мне.
– Уж не вселился ли шайтан в твоего попугая, о аль-Мавасиф? – спросил Ильдерим. – Воистину, эта птица своей руганью разрушит все чары талисмана!
– В тебя самого вселился шайтан, о Ильдерим! – рассердился маг. – Этот попугай долгие годы прожил в гареме знатного вельможи, и я купил его за большие деньги!
– Вот там в него и вселился шайтан! – отрубил Ильдерим. – Не найдется ли у тебя, о мудрец, другого попугая, не столь образованного? Этот слишком много знает! Не так ли, о Хасан?
Я молча кивнула, поглядывая на попугая. Откровенно говоря, птица начала мне нравиться. Он выговаривал слова очень чисто и внятно, даже сохраняя человеческую интонацию.
– Меж бедер твоих вселился шайтан! – заорал мне прямо в лицо этот скверный попугай. Ильдерим расхохотался и накрыл клетку своим плащом.
– Вот перед вами весь талисман, о покупающие! – провозгласил маг. – Цену камней вы знаете. За зеркало я прошу у вас сотню динаров, за флаг – две сотни, шкатулку я ценю в четыре дирхема, и попугай обойдется вам в пятьсот динаров. Причем после того, как талисман сыграет свою роль, вы можете пользоваться и зеркалом, и шкатулкой по их прямому назначению. А попугая вы можете выгодно продать, потому что на такую птицу всегда найдется любитель. И таким образом вы выручите обратно часть денег.
– Начнем со шкатулки, о маг, – приступил к торгу Ильдерим. – Ее цена нас с Хасаном полностью устраивает. Вот тебе четыре дирхема, аль-Мавасиф, и давай сюда шкатулку.
– Я продал тебе шкатулку за четыре дирхема, о Ильдерим, – и с этими словами аль-Мавасиф взял монеты. – Но не понимаю, откуда ты возьмешь двести невольниц и сто невольников, которые понадобятся тебе немедленно? Я допускаю, что мускус и нард у вас с собой, о купцы, в седельных сумках ваших коней, но где же все остальное?
– Терпение, о аль-Мавасиф! – воскликнул Ильдерим. – Давай поторгуемся! Ты требуешь в уплату за талисман двести невольниц, сто невольников и еще много всякой мелочи. Убавь, о мудрец! Что ты скажешь о том, чтобы получить пятьдесят невольников, но зато не черных, а белых, из аль-Кустантиди?
Я хотела было напомнить Ильдериму, что нет у меня никаких невольников, ни черных, ни белых, ни с серьгами, ни в ожерельях! Но однажды я уже вмешалась в его игру, и ничего хорошего из этого не вышло.
– Прекрасно, о Ильдерим! – согласился маг. – Я готов уступить тебе пятьдесят невольников, но пусть цена зеркала при этом увеличится! Я хочу за зеркало тысячу динаров и десять верблюдов, груженых тканями, и баальбекскими одеждами, и багдадскими воротниками, и магрибскими бурнусами, и индийскими шалями, и это должны быть красные верблюды, лучшие, какие только бывают!
– Убавь, о аль-Мавасиф! – потребовал Ильдерим – Где же я возьму тебе в этих горах багдадские воротники? Пусть в тюках не будет багдадских воротников, и тогда ты получишь за зеркало восемь верблюдов, груженых тканями, и пятьсот динаров!
– Прибавь, о купец! – возмутился аль-Мавасиф. – Когда это мы говорили о пятистах динарах? Речь шла о тысяче!
– Убавь, о мудрец! Вспомни, что начальная цена зеркала была всего-навсего сто динаров, и я согласился прибавить, потому что ты согласился взять вместо пятидесяти черных невольников двадцать, и без золотых серег с жемчужинами! – заявил Ильдерим, и глаза его сверкали, и тут я поняла, что он – воистину лев пустыни.
– Кто из нас двоих бесноватый, ты или я? – в ужасе воздел руки к небу аль-Мавасиф. – Ради Аллаха, образумься!
– Вряд ли такой великий мудрец стал бы торговаться с бесноватым, о аль-Мавасиф, – ехидно отвечал Ильдерим. – И не мне, а тебе следует образумиться. Ведь ты сам, своими устами, назначил цену и талисману, и его спутникам. И я точно помню, что попугая, например, ты оценил в пятьсот динаров. Ведь именно пятьсот динаров ты хотел получить за него, о маг?
– Да, это ты сказал правильно, о Ильдерим.
– И я согласен дать тебе за эту скверную раскормленную птицу даже шестьсот динаров! – заявил Ильдерим. – Хотя на Багдадском базаре я куплю тебе за десять динаров попугая вдвое пестрее, и он не будет сквернословить, словно метельщик или рыбак, у которого порвалась сеть, или обманутый муж, или наказанный плеткой за курение гашиша евнух, или две поругавшиеся старухи!
– Р-р-распутник! – сказал ему на это попугай.
– О сын греха! – добавил аль-Мавасиф. – Я же говорил тебе, что это не простой попугай, что я трое суток читал над ним заклинания, что без него талисман бессилен!
– Да, о мудрец, все это ты говорил мне, и потому я согласен уплатить за попугая не пятьсот, а даже шестьсот динаров. Видишь, как высоко я ценю твои заклинания?
– Я продал тебе попугая за шестьсот динаров! – торопливо сообщил маг.
– Возьми клетку, о Хасан, – обратился ко мне Ильдерим. – И дай мне свою саблю. Мы расплатимся за попугая саблей.
– Саблю моего отца и брата?!
Я даже задохнулась от ярости. Этот шелудивый пес, этот шайтан среди купцов посягнул на царскую саблю!
– Ты удивительно щедр для купца, о Ильдерим, – благосклонно заметил маг. – Сабля наверняка дороже шестисот динаров.
– Разумеется, дороже… – И Ильдерим, видя, что я уже пришла в себя и собираюсь сказать что-то скверное о нем и о его замысле продать саблю, толкнул меня локтем в бок. – Ты не знаешь всей цены этой сабли, о мудрейший. Во-первых, это царская сабля, которая много столетий переходит из рода в род. Во-вторых, на нее наложены заклятия, и древние мудрецы читали над ней заклинания, и тот, кто владеет ею, получает власть над некоторыми джиннами и ифритами, и они ему во всем повинуются, но только обладатель сабли должен достичь преклонных лет, и иметь седую бороду, и отказаться от мирской суеты, а иначе это просто красиво отделанная сабля, и ничего больше. Мой друг Хасан унаследовал ее от своего отца, но он еще молод, и у него не скоро вырастет настоящая борода, как видишь, даже пушок на его щеках – и то не вырос. А пока еще она поседеет! Мне самому тоже далеко до седины, о аль-Мавасиф. И справедливо будет, если пока обладателем этой сабли станешь ты. А потом, когда у Хасана поседеет борода, он приедет и выкупит у тебя эту саблю.
– И над какими же джиннами и ифритами дает власть эта сабля? – полюбопытствовал маг.
– Над некоторыми из подданных Синего царя, если тебе знакомо это имя! – отрубил Ильдерим, который наверняка знал о делах джиннов от своей бывшей возлюбленной Марджаны.
– Мне знакомо это имя, о купец, – сказал аль-Мавасиф.