Немайн взялась за насос. Те силы, которые лучник тратит в бою - натягивая тетиву - стрелок из духового ружья закладывает в баллон заранее. За день, за неделю, за месяц… Баллон выдержит. Потому можно бы и не качать, достать из мешка еще один заряженный - но уж испытывать, так испытывать. Тактического выигрыша нет или почти нет: баллон в бою тоже понемногу "устает", правда, его можно сменить на новый и неприятно удивить врагов "вторым дыханием", да сберечь собственные силы на рукопашную. Только прищурь глаза - и увидишь двойную линию всадников, разворачивающихся навстречу врагу. Лошади передней опускаются на колени… хотя лошадники уверяют, что это у них запястья, в середине–то ноги! Всадники вскидывают ружья. Залп! Страшный, потому что прицельный. У них над головами пробегает сухим громом второй… Мало? Вот сразу третий - всей перезарядки, что резко поднять ствол и опустить.
У Немайн получилось опустошить баллон за минуту. В баллоне - десять выстрелов. Значит, два ряда дадут двадцать прицельных выстрелов в минуту на ширину конской задницы. Потом - команда. Либо - сменить баллон, либо - шашки вон! Рубить - не уставшей от многократного натягивания лука рукой.
Еще лучше - ночное нападение на чужой лагерь, бесшумные пули полудесятка стрелков, прилетающие неведомо откуда. Неуловимые и вездесущие воины в зеленом, может, еще и с веточками на шлемах. Да какое тут "может"! Приспособят. И, к гадалке не ходи, ольховые. Без приказа, и даже если запретить. Ой, что про них подумают! А если вспомнить, что сиды из легенд вовсе не лучники, вроде фэнтэзийных эльфов, а именно пращники, и стреляют пулями… Ну, что про них скажут? "Если и отличаются от сидов, так разве ушами!"
Ружье Немайн - не игрушка эпохи, когда пневматика принуждена была искать себе нишу при пороховых ружьях, оно больше напоминает шедевр Жирандони - оружие тирольских егерей времен наполеоновских войн, из которого, бывало, французских часовых отстреливали за двести метров. Да если бы не этот пример, Немайн и не взялась бы за задачку! Куда приятнее работать, пусть и не зная решения, но точно зная, что оно есть. Например, что, в отсутствие стальных крученых пружин можно сделать достаточно надежные медные…
Конечно, то, что она держит в руках - лишь грубое подобие винтовки, созданной в конце восемнадцатого столетия. В стволе - никаких нарезов, баллон не приспособлен вместо приклада, а торчит снизу. Выстрелов в баллоне и магазине меньше, зато калибр больше. В наполеоновские времена не нужно было пробивать ни щит, ни доспех. И все–таки в конструкции очень много общего, и один общий недостаток.
Цена! Ружье стоит столько же, сколько полный комплект тяжелого рыцарского вооружения. Сделать его куда трудней. Так что выигрыш от нового оружия - социальный, и духовое ружье означает создание элиты нового типа. Людей, для которых мирная профессия является основной, а военная - вторичной, хотя и жизненно важной. Людей, которые не смогут рассчитывать только на себя - потому, что даже в дружине бывшие метатели дротиков получат один насос на двоих, и одну большую зарядную машину - на город. Лук может сделать один мастер, а ружье - только многие люди, рассеянные по двум королевствам.
Это оружие - не начало индустрии, не вершина ремесленничества, хотя на стволе и гравировано гордое: "Lorne fecit". Сделано Лорном.
Это - помесь. Гибрид.
Так и люди, что будут его носить, станут не феодалами и не индустриальной элитой - чем–то средним, как и нынешние камбрийские рыцари. Исход битвы по–прежнему будет решать ополчение, пусть и вооруженное по–новому. Сталь - вот что даст решающее преимущество над варварами! Защитная - в шлемах и кирасах, разящая - в мечах, клевцах и гвизармах, сильная и меткая - в ручных баллистах, быстрая - в рессорах колесниц.
Враги могут взять трофеи - но что им толку от хороших мечей, которые после сечи нужно централизованно перековывать, потому что не точатся, слишком твердые? Баллисты и колесницы требуют понимания. Прослужат до первой поломки, в неумелых и грубых лапах - неизбежной и скорой. Разве доспехи могут послужить противнику, но что толку строю от отдельных комплектов? А шанса взять много не представится.
Преимущества в численности у них не будет, но если военная хитрость врага или собственная небрежность отберет у камбрийцев победу, обычной резни и гибели народа не случится. Отход пехоты прикроет дождь из пуль, а на ближайшей реке за спинами отступающих вырастет деревянная стена - яхты!
Насос идет уже тяжело. Сида пыхтит, а надо еще за сыном послеживать. Но много ли заботы - следить за собственным дыханием? Ребенок - ее часть, самая важная, самая дорогая… Кто еще нужен?
- А никто не нужен, - воркует Немайн. - Нам с тобой друг друга хватит! Я это ты, ты это я…
Слова Луковки! Вот и гадай - то ли сын для Немайн - божество, то ли ее богиня для Нион - дитя. Но размышлять лень! Сегодня - день без тревог и забот. Заполненный баллон, отнятый от насоса, сердито фыркает, будто кот, у которого отобрали рыбку. Его - на пояс, насос - в мешок. Все! Можно играть с сыном, грызть травинки, валяться на теплой, просушенной солнечным жаром земле. Интересно, какого цвета у сидов загар? В книге наверняка написано, но посмотреть было лень. Вот шутка будет, если - синий или фиолетовый!
Можно даже петь - негромко, так, чтобы внизу слышно не было, подбирать камбрийские слова к оперным ариям и просто хорошим песням. Мешок с припасами и трогать пока не хочется. Немайн сыта свободой от долга и власти. Можно даже помечтать - что будет, когда врагов удастся отбить от границ, а Сущности отпустят заложника - того, чья память досталась сиде? Тогда - капюшон на уши, глаза сощурить - и кто отличит ушастую–глазастую от обычной девушки?
Можно будет просто жить, и крепостью будет не башня, а обычный дом под островерхой крышей… а скорей, просто комната на чердаке, с окном, глядящим на Туи или на море, так, чтобы зелень сланцевой черепицы перетекала в зелень воды.
Внизу - зелень дубравы, под ногами - зелень травы, ветерок теплой лапкой ерошит волосы, играет широким подолом, яркими пятнами мелькают крылья бабочек, звенят голоса птиц. Хорошо–хорошо–хорошо, словно пустили на небо. Ненадолго, чтобы с зарей вышла, до зари вернулась. Майский день длинен, да вечер холоден! Вот и дан Немайн один день - между войной и войной. Вынырнуть, как из морской пучины, хватнуть воздуха жадным ртом - и снова вниз, навстречу глубинным чудовищам: у них зубы, у них клювы, щупальца…
Ради чего ныряет ловец? На дне - сокровища. Черный жемчуг - спасение друга, ярко–алый коралл - долг перед новой Родиной, пурпуровые раковины - надежда на мир и счастье для себя и маленького.
Так? Может быть, но отчего на устах - зевок, а в голове - мысли о том, чем нужно заняться, спустившись с холма? Бывают ведь и иные ныряльщики.
Им дана хищная радость вонзить нож в жабры подводного чудища! Опередить смерть на удар сердца, привязать к лодке тушу людоеда или гору мяса, так любившую мясо чужое? Налечь на весла, начать гонку - соревнование с монстрами, для которых твоя добыча - лишь наживка?
Так что нужно Немайн для счастья? Майский ветерок или осенняя буря? Или - стылый ветер. Короткая россыпь слов, словно порвалась нитка с бусами: "Нарушение герметичности… снос… срыв якорей… нефтепровод…" Мгновенный расчет - конструкций, техники, людей. Надвинутый шлем.
- Проход сужается, - в наушниках.
Голос. Чужой, но в памяти - свой.
- Сколько?
Кивок - на ответ, словно могут услышать.
Мощный мотор, что тащит к сердцу могучей машины. Машины, которой нельзя умереть. Медленно сдвигающиеся стальные стены. Скрежет. Робот? Предлагали, но кабель он не дотащит, далеко, а сигнал не проходит. Послать другого? Не в этот раз - решение нужно принять на месте.
В голове крутятся варианты: "если… то… иначе…" Про обратный путь - ни мысли. Проход сужается быстрей, чем сказали. Значит, придется решить проблему - на месте, в одиночку. Или - умереть…
Разум - холоден. Сердце - спокойно. Тот, кто останется жив, будет вспоминать дорогу туда - с улыбкой, нескромно жаловаться: "Там оказалось дел - на два удара кувалдой. Любой чернорабочий…" Врать. Для того, чтобы оправдать эту самую улыбку…
Сида хмурится.
Что–то такое счастье не напоминает ни мечты императрицы, ни страсти древней богини. Да и Пенда Мерсийский после недавнего совещания уверял, что Немайн не похожа ни на камбрийку, ни на римлянку… При этом о самом существовании чужой памяти он не подозревает.
Самый противный вариант!
Потому, что тогда выходит, что Немайн - сумасшедшая, хуже кэрроловских Безумного Шляпника и Мартовского Зайца.
Безумный Шляпник… Слишком много от него. Вся память - его, как и вся ухватка. Тогда - почему все сыплется, рук не хватает - удержать, глаз и ушей - уследить? У него все получалось, и куда как более трудное. Немайн роется в чужой памяти, словно в своей, пытается найти ответ. В конце концов, это необходимый этап исследования себя - прогон на холостом ходу. Жаль, недолгий. Радость, что недолгий!
Мысли прервал звук. Лес трещит, будто сквозь него семья кабанов ломится. Ружье наизготовку! Окрик - и побольше грозы в голос:
- Кто смеет беспокоить римскую августу? Назовись или умри!
Выбрала - так выбрала. Но для людей - не значит для себя…
В ответ - звонкое, но усталое:
- Другая римская августа!
И, рядом:
- Я это ты!
Да, Анастасия не умеет ходит по лесу, а Нион–Луковка, верно, задумалась - и превратилась из неслышного болотного духа в ходячий танк. Интересно, сколько шишек набила! И…
- А что вы тут делаете, а?
Вот, теперь их, наконец, и видно. Анастасия тяжело дышит, подол весь зеленый, не отстирать.
- Майни ищем!