Тишина, вслед за ней - шорох открывающейся двери. Никакого чудовища, обычная Немайн: только–только достающая до бровей челка, торчащие из беспорядочных прямых прядей уши. Ни вверх, ни вниз - ровно. Белые одежды хранительницы - пелерину порвала, известно где. Трехцветная ленточка - не забыта, пристегнута. Просто так - или она все еще помнит, кто она в этом доме.
- Явилась? - спросила Глэдис, - Что скажешь?
Теперь все, что бы сида не вывалила, будет ответом на вопрос матери. Но приемная дочь оглядывается, словно ищет кого–то. И - молчит. Поторопить?
- В Сенате у тебя было много слов.
Кивнула. Но губы не разжала. При этом - ни улыбки, ни дернувшегося уха, ни прижатых ушей. Ничего. Только уперлась руками в стол… Набегалась, и теперь ей тяжело стоять - несмотря на хитрую обувь.
- А для матери ни одного не находится?
Развела руками.
- Не всякие подойдут. Не дочери мать учить, не за помощь родню упрекать. А получилось неправильно. Так, как быть не должно.
- А отчего оно так получилось, неправильно?
Вновь разведенные руки. Молчание. Напротив - живой знак вопроса. Глэдис скосила глаза на окно - занавески задернуты. Хорошо. Можно встать, подойти - и, как некогда Дэффид, споро ухватить не ожидающую такого оборота сиду за длинное ухо! Крутануть - так, чтобы вышел свободный ход, чтобы голова наклонилась - к самой скатерти!
- Уай!
Ничего, что у этой по лицу ничего не прочла. Сида умная. Поймет. А не поймет - так и так семье пропадать.
- А оттого, что ты о семье не подумала. О Тулле, об Эйлет, о Гвен, Эйре, Сиан. О матери–вдове, о зятьях, о племянниках или племянницах, что у сестер в животах зреют.
В ответ - голос. Тихий, ровный. Угрожающий!
- Отпусти. Немедленно.
Глэдис заломила ухо покруче, и прихватила второй рукой для верности.
- Я мать, кому еще дочерей тягать за уши? Одну по щекам отхлестать пришлось, а тебе, младшенькой, наказание самое то. Или не поделом? Ты даже о собственном сыне не подумала… кукушка и кукушонок разом!
Безмолвие. Ни попытки разорвать захват, ни песни, ни удара клинком. Только дыхание - быстрое, глубокое. Надрывное.
- Ну? Виновата? Я понимаю, ты должна была думать о своей республике и о Камбрии, а то и обо всем христианском мире. Не понравилась наша помощь - отвергла и ладно, дело твое. Но как ты, змея подколодная, посмела забыть, благодаря кому дышишь? Не Дэффид, валялась бы дохлятиной в королевском застенке. Не так?
Ответа не было. Никакого! А слов уже не осталось. Разве повторить главное:
- Зачем род отца позоришь? Зачем наследство расшвыриваешь? Кейр плох? Так другого в семье найди… Сама возьмись, но не набрасывай отцовский плащ на чужого человека!
Потребовать:
- Отвечай!
Слов - не дождалась. А был - тихий всхлип. Была рука, отчего–то отпустившая треугольное ухо, ставшее ярко–пурпурным, будто на него полтысячи красильных ракушек перевели. Поднятое вверх лицо сиды - мокрое от слез. Неудержимое желание эти слезы смахнуть… прижать, повыть вместе над неправильным.
Глэдис удержалась. Даже в голосе удалось удержать строгость.
- Ты поняла?
Кивок. Кажется, еще и онемела…
- Ты запомнила?
Снова наклон головы. Упрямый. Злой, несмотря на залитые слезами глаза.
- Я, - Немайн слова словно выдавливает, - буду… помнить.
С каждым словом выпрямляется спина. Уши прижаты, клыки оскалены. Но Глэдис чувствует - перед ней не "дракон". Дочь. Не съест. Но это не только дочь.
- Запомни и ты. Еще раз, не спросив меня, полезешь в дела республики - построю–таки в Кер–Сиди монастырь. На тебя одну.
За ухо уже не ухватишь. Поздно. Остается напомнить:
- Иные бывшие короли из монастырей возвращаются - правящим детям помогать.
- Ты - не королева. И не императрица. Ты только мать императрицы, - Немайн скривилась, словно уксус попробовала, - так дай себе труд советоваться со мной, прежде чем предпринимать какие–либо шаги. Чтобы не погубить ни людей, за которых отвечаю я, ни достояние рода, к которому и моя должность относится. Ни честь моего отца, которая и от моей чести зависит.
Искушение прижать, приголубить - велико. Глэдис шагнула назад. Еще раз. И еще. Спросила:
- Считаешь, ты хороша настолько, что старухе матери, управляющейся с заезжим домом пятины, тебе и помочь нечем?
Сида снова уперлась в стол кулаками. На лице - мокрые дорожки.
- Втемную - да.
Вот тут Глэдис улыбнулась.
- Честная, - сказала. - Умная. А вот насколько умелая? Докажи. Верни место принцепса в семью - и я приму твои условия. Можешь мне даже пощечину дать… для памяти!
И дочь–гордячка сама склонила спину! Низехонько, в пояс. Согласна! Выпрямилась. А потом с истошным:
- Мама, прости!
Метнулась обниматься.
И были слезы, горькие, соленые и сладкие разом, и мягкое пламя волос под рукой. Правда, наполовину дитя. Куда ей без матери! Что до второй половины… Императрица, богиня - какая разница? Главное, внутри - любящий ребенок. Значит, можно помириться и уговориться, что бы ни стряслось.
До утра Глэдис спала крепко, сны снились истинно майские - молодость, живой Дэффид, залитый солнцем юный мир.
Утро поприветствовало хмурыми лицами дочерей.
- Немайн исчезла, - сообщила Эйлет.
- И Анастасия.
- И Луковка.
- И кроватка маленького - пуста…
Вот и все. Думала, поняла сиду?
Все думали!
И что теперь?
2
Новость об исчезновении сиды в стенах "Головы" удержалась недолго. Город есть город - слух, что вернулся из противоположного предместья, не похож ни на правду, ни на первые пересказы. Да и дома… Ни рассказать, ни объяснить. Как - если и слов–то почти не было?
- Мам, ты что, Майни выгнала? Совсем?
- Так ей и надо!
- Ой, она же и Эйру заберет… Как ученицу!
- А кто нам страшные истории рассказывать будет?
Три дочери хотя бы спрашивают, хотя и для них ответов нет. Эйлет стоит чуть в стороне, слушает - молча. Словно старше. Не возрастом, а опытом и страданиями. Вровень с матерью, и от этого - никуда не деться. Скоро и Эйра будет такая же. Если сида ушла насовсем, править республикой и городом на холме - ей. Хозяйство больше заезжего дома, беспокойней королевства. Девочка достаточно учена и сурова, чтобы не выпустить Кер–Сиди из сильных рук.
Остальные, даром, что замужние и скоро сами матерями будут - обступили, заглядывают в глаза. Мать для них снова - власть и мудрость. Только Глэдис себя сильной и умной не чувствует. Скорее - наоборот. Хорошо, от внезапного известия ноги к полу не приросли. Хватило сил поднять руку, сказать:
- Тише, дочки. Говорите по одной. У меня–то уши не ворочаются! И - заходите.
Пока выговариваются, можно сесть на кровать, обвести комнату взглядом. Не только девочки. Еще и зятья, и жених Эйлет, которая, наконец, решила заговорить. Спокойно, аж мороз по коже. Не вопросы - то ли размышление, то ли уже решенное.
- Я, пожалуй, уговорю мужа вернуться в Африку. Не хочу, чтобы наших детей саксы вырезали!
Магистр оффиций улыбается.
- Там хорошо, где нас нет… Тут саксы, там арабы. А еще в жарком климате женщины быстрей стареют.
Вот она, римская сноровка в обращении со словами. Что дочери какие–то неверные? Не эхо даже - отголосок эха. Эйлет живых саксов не испугалась. Зато морщины страшны и героине… Что такое ранняя дряхлость, девочка знает. Видала и сборщиц ракушек, и тех, что таскают на заболоченные поля навоз, пока их мужья и братья подсыпают песок. За иными могла следить - скажем, на рынке, где тяжелая корзина, которую приходится таскать на голове, превращает девочку в старуху за время, за которое богатая горожанка не успевает толком расцвести.
Подействовало. Дочь поменяла планы. Немного.
- Можно в Мерсию переехать. Там камбрийцев принимают…
Сговоренный жених только пожимает плечами.
- Да, мне стоит поговорить с королем Пендой…
Раньше, когда Эмилий изображал торговца, слова выбирал другие - прямей, резче. Теперь - не так. Кажется, сказал одно, на самом деле - другое. Ведь не согласился с невестой, только сделал вид. На самом деле показал, что у него есть дело к Мерсийцу, и что вовсе не против покинуть место семейной свары. Глэдис сообразила: это хорошо. Отложит главный разговор.
- Так ступай теперь же. Дело есть дело. Кстати, работа есть у всех.
- Так нас ведь тоже будут спрашивать! И еще как!
Хороший вопрос - на него ответить можно.
- Всякого, кто будет задавать вопросы, самого спрашивайте. Помнит ли, что у моей дочери большие глаза и острые уши? Помнит ли, что у нее на пальце - рубин, на лбу - белая повязка, а в руках - ивовый посох? Ответ может оказаться или не по уму, или не по чину.
- Есть и хорошие люди, - заметил Кейр, - уважаемые… Не обиделись бы.
На его слова кивнула не жена - маленькая Сиан.
- Кто обидится - тот или недостаточно хорош, или не заслуживает уважения, - сказала Глэдис. - Считает себя умней сиды и выше… как это называется, совет при императорах?
Она повернулась к Эмилию.
- Консистория, - сообщил римлянин. - В нее совершенно точно вхожу я, патриарх, вторая императрица, наследница, начальник дружины. Все. Другие должности пока не заняты. И раз святая и вечная не созывала нас…
Развел руками.