* * *
Руки Эйнора не легли Гараву на плечи - нет, вцепились, как стальные штурмовые крючья в обрез стены. Силы в них было столько, что сопротивляться не имело смысла. Да Гарав и не пробовал. Не хотел.
- Ты застрелил Руэту из арбалета?! - бешено спросил нуменорец, подтягивая оруженосца ближе к засветившимся гневом глазам. Гарав кивнул, не пытаясь сопротивляться, не отвёл взгляд. - Без всякой чести?!
- Какой чести ему надо? - процедил мальчишка. Он не был испуган, скорей подкатило туповатое равнодушие. - Получил, на что давно нарывался…
"Нарывался" Гарав сказал по-русски. Эйнор тряхнул оруженосца, как старый плащ - клацнули зубы, противно болтнулось что-то в голове:
- Не смей говорить непонятно!
- Ты же всё равно не поймёшь. - Гарав вернулся к адунайку. - Даже если я буду говорить на этом языке, рыцарь Эйнор… Ты не видел, как он зарубил людей, не хотевших изменить присяге. Только за это. Какой чести он ждал? Я сделал то, что сделал. И рассказал тебе, и это правда - ты можешь поехать туда и послушать, как там воют по этой сволочи… И я рад тому, что сделал. Можешь меня высечь, отослать прочь, убить; наконец - опозорить своим словом на весь Север… Руэты больше нет. Как нет во мне раскаяния в содеянном.
Мальчишка перевёл дух, как будто успел высказать что-то очень важное перед казнью.
- Ты сам умрёшь от стрелы, пущенной без чести, - сказал Эйнор спокойно, даже отстранённо как-то, выпуская плечи оруженосца. - Уходи прочь и сделай так, чтобы я тебя не видел хотя бы этот день. Я ничему не научил тебя.
Гарав тщательно поправил одежду. Молча отсалютовал кулаком - к сердцу - вперёд-вверх, королевским салютом, про который Эйнор же ему и рассказывал. Чётко, непонятно повернулся - красиво так, пристукнув каблуками. И вышел.
- Ты неправ, Эйнор… - сказал молчавший всё это время Фередир. И не опустил глаз, когда нуменорец обернулся к нему - с прежним бешенством. - Ты не прав, рыцарь Кардолана, - упрямо повторил Фередир, вставая. - Если кому и судить Гарава, то не тебе и не мне. Не нам, спасшимся ценой щедрого ломтя, отрезанного от его души.
- В благодарность я должен покрывать выстрел труса?! - огрызнулся Эйнор. Но как-то неуверенно. Злость в его глазах сменилась сомнением - лёгким пока, тонким, как дымка над полем.
- И второй раз ты неправ, пророча ему такое, - продолжал Фередир. - Люди твоей крови должны следить за тем, что говорят в гневе. А Руэта был смел, но подл. И получил впрямь давно отмерянное судьбой; вот только передать свой дар она как-то не удосуживалась, вот и пришлось послужить гонцом Гараву.
- Оставь свои суеверия! - рявкнул Эйнор. - Мне надоело, что меня учат жизни мои собственные оруженосцы!
Фередир тоже молча отдал честь - королевский салют - и вышел.
Эйнор остался стоять посреди комнаты…
…Гарава Фередир отыскал за сараем, где тот сосредоточенно и деловито ломал арбалет. Несомненно, Волчонок услышал шаги друга, но глаз не поднял, кинжалом пытаясь расщепить удобный приклад. Кинжал скользил по медной оковке, не хотел резать прочное дерево…
- Он пожалеет о своих словах. Уже пожалел, - сказал Фередир. - Волчонок, слышишь? Ну слышишь?
- Да. - С трудом отломанная тонкая белая щепка окрасилась кровью из порезанного пальца. Гарав уронил и кинжал, и арбалет, не стал поднимать, только ниже наклонил голову - волосы занавесили лицо мягкой густой шторкой. Фередир сел рядом, взял друга за безвольную руку и, дёрнув не глядя подорожник из-под ног, стал приматывать его вытащенной из кошеля на поясе полоской ткани. Гарав больше ничего не говорил, только кривился и кривился… Фередир потупился, чтобы не видеть слёз. И лишь изумился, снова вскинул голову, когда услышал, как Гарав сказал со смехом:
- Veria rokuennya… он так сказал тогда… я почти поверил, что это правда… а теперь он так меня ударил… - И неожиданно запел:
Разводит огонь в очаге каждый свой,
Каждый смертный под кровом своим…
И четыре ветра, что правят землей,
Отовсюду приносят дым…
- Гар!.. - ахнул Фередир. И умолк, потому что не узнавал голоса друга. Нет, спорить нечего, это, конечно, был голос Гарава, хорошо знакомый голос Гарава, но… но как он пел!!!
То по холмам, то по далям морским,
То в изменчивых небесах
Все четыре ветра несут ко мне дым -
Так, что слезы стоят в глазах!Так, что слезы от дыма стоят в глазах,
Что от скорби сердце щемит…
Весть о прежних днях, о былых часах
Каждый ветер в себе таит…Стоит раз любому из них подуть -
Тут же весть различу я в нем.
В четырех краях пролегал мой путь -
И везде мне был кров и дом.И везде был очаг средь ночей сырых,
В непогоду везде был кров!
Я, любя и ликуя за четверых,
Спел им песнь четырех ветров!И могу ль с беспристрастной душой судить,
В чьем дому огонь горячей,
Если мне в одних довелось гостить,
А в других принимать гостей?И могу ли любого я не понять -
Скорбь и радость в его очах, -
Это все и мне пришлось испытать,
Это помнит и мой очаг!О, четыре ветра, вас нет быстрей,
Вы же знаете - я не лгу!
Донесите ж песнь мою до друзей,
Пред которыми я в долгу!Кто меня отогрел средь ночей сырых,
В непогоду пустил под кров…
Я, любя и ликуя за четверых,
Спел им песнь четырех ветров…
- Это… он? - Фередир часто дышал. - Это Мэглор… сделал?
Гарав кивнул.
- Наверное. Наверное, он мне всё-таки не приснился.
А потом оруженосцы увидели идущего к ним Эйнора. И встали - оба, плечом к плечу. Гарав зачем-то быстро нагнулся и поднял так и не уничтоженный арбалет.
Эйнор остановился в двух шагах от мальчишек. Постоял, глядя куда-то между ними. Так внимательно, что Фередир даже покосился украдкой назад - нет ли там чего важного? Но тут Эйнор вытащил меч - медленно, неспешно, длинно. Потом встал на колено и склонил голову, вонзив меч рядом и опершись на него рукой. А другую руку положил на сердце.
- Гарав, прости меня, - тихо сказал он. - Прости за то, что я сделал с тобой, Волчонок. И слова мои прости… если можешь.
Гарав часто заморгал. И глупо сказал:
- Ну чего ты…
- Прости, - Эйнор не поднимал лица.
- Ну чего… - Гарав опять уронил арбалет, стал смешно и нелепо поднимать рыцаря. - Эйнор… ну не надо так… ну ты на себя не похож… - Он хлюпнул носом и вдруг (Эйнор всё-таки встал) разревелся по-настоящему, навзрыд. И обхватил Эйнора сухо зашуршавшими кольчужными руками, громко всхлипывая и жалобно выплакивая полудетскую-полумужскую обиду и тяжёлый, долгий, неподъёмный даже для взрослого - страх, который жил в нём, наверное, с самого Карн Дума: - Я так боялся… мне так страшно было… я совсем думал, что конец… а ты меня после всего так… как щенка под живот сапого-о-о-о-ом!..
Эйнор выпустил меч (Фередир поймал неуловимым движением) и прижал к себе плачущего оруженосца. И стало видно, что он такой же мальчишка, только немного старше и намного измученней…
- Прости меня, - снова повторил он надорванным голосом.
Гарав готовно закивал, царапая нос о кольчугу под оплечьем Эйнора, судорожно всхлипнул и крепче обнял старшего.
Фередир вздохнул. Подошёл и, не выпуская из руки Бара, облапил - на сколько хватило рук - своих друзей. И рыцаря, и младшего оруженосца…
…Арбалет Гарав взял с собой.