Дотошные археологи выложили на свой сайт снимки всех найденных вещей вплоть до бесчисленных рыболовных крючков и ковырялок в носу – то, что ни одному нормальному человеку не покажется интересным. Но сейчас могла сыграть главную роль любая пустяковина. Находки были отсортированы по территориальному признаку, по функциональному, по алфавитному. Выставлялось и реконструированное изображение старой Рязани. В естественном трехмерном виде, в разных проекциях, с увеличением вплоть до натурального размера любой ее части. У программиста Галкина компьютер был с разными наворотами, так что путешествовал он со своим собеседником по давно исчезнувшему городу почти "вживую".
– Да нет, чего-то я не признаю. Может, это и не Рязань вовсе? – сказал изрядно "погулявший" Еруслан.
– Ну, хоть церковь признаешь? – спросил Митя, засовывая в рот жвачку, чтобы поменьше нервничать. Не по себе ему было сейчас. Если засыплется Еруслан с этим опознанием, то все станет на свои места, и Митя окажется обычной жертвой заурядных бандитов. Но если что-то другое, то мир может просто перевернуться…
– Была там церковь Покрова, толико иная, не такая смехотворная, как эта. Много выше, без луковицы, с куполом.
Митя выдохнул запертый в груди воздух. Уже что-то. Еруслан назвал церковь правильно.
– А Кожевенный Конец до церкви или после?
– Да вообще сбоку. Там своя церковка имелась. Трифона Великомученика. Резная такая, красивая. Деревянная вся. Здесь ее что-то не видно. Может, она стояла вместо обозначенной тут бани?
– Баня, пожалуй, великовата, тогда всем батальоном не мылись. Реконструкторы маленько напутали, – согласился Митя.
– За ней терема стояли боярина Кузьмы. Но здесь, на компьютере твоем, заместо них пруд какой-то. Потом двор кожевника, как без него на Кожевенном Конце, изба кузнеца, лавка стеклодува, дом менялы Соломона и рядом миква глубокая, купальня ихняя, мы все боялись в нее свалиться. Вон и машина твоя выдает, что найдены там монеты полуденных стран – диргамы, динары. Ну, а дальше наш двор стоял… Так вот он, он самый!
Еруслан так грохнул ладонью по стулу, вызвав дребезжание компьютера, что Митя с минуту ничего кроме мучительного страха за любимую вещь не испытывал.
– Ладно, давай посмотрим, какие находки на этом участке. Костяки вот найдены… – сказал Галкин академическим голосом и осекся, потому что понял, о чем идет речь.
Еруслан как-то по-детски подпер буйну голову пудовым кулаком:
– Эх, все мои там полегли. Где жили, там и преставились, без погоста обошлись.
– Извини, – сказал Галкин, хотя тут же запретил себе верить. – Значит так, найдена ременная пряжка с буквами Л и Р. Пряжка бронзовая, и хотя буквы кириллические, она в скандинавском стиле.
– Ну-тко, дай глянуть… Как пить дать тяти моего. Только раньше она была не столь зеленая. А на обратной стороне кажись процарапано…
То, что сказал Еруслан, пришлось записать на бумажке, чтоб не забыть. Хотя суть сводилась к простому пожеланию не забыть с утреца надеть штаны.
– Сейчас пряжку "перевернем" и посмотрим, что с той стороны. И в самом деле, надпись есть. Сейчас сверим с тем, что ты сказал…
На бумажке и на пряжке были одни и те же слова. Или псы-витязи самые грандиозные обманщики. Или весь мир готов встать вверх тормашками…
– Эй, Митрий, что ты так с лица спал? Это я должен сейчас бледнеть ино зеленеть. Меч, который твоя машина показывает, принадлежал моему отцу. Признал я говно это. Не искусны мастера рязанские в оружейной ковке, миролюбцы хреновы. У татар клинки китайские были, бухарские, исфаханские, умело прокованные и закаленные, годные для колки и рубки… А когда тятька мой оборонял имение и близких говенным рязанским мечом, я от татар бегал, падло этакое.
Еруслан в печали уронил пыльную голову на клавиатуру, вызвав всякие прыжки на экране, и Митя уже подумал, что продолжения не будет. Но минуту спустя громила поднял лицо, сфокусировал взгляд и сказал: "Давай дальше".
– Археологи откопали здесь кувшин, вернее, черепки, и среди них остатки берестяной грамоты. Что там процарапано?
И Еруслан точь-в-точь выдал всю длинную и нудную запись, имевшуюся на бересте, плюс три слова, которые не дожили до нынешних дней из-за порчи древесины.
– Что тебе еще, Митрий? Паспорт с фотокарточкой я бы тоже зарыл, кабы имел.
– Не надо мне паспорта с фотокарточкой, – сказал Митя, у которого сильно загудела голова. Впрочем, оставалась еще одна зацепка для восстановления здравого смысла. Еруслан ведь мог заранее посетить сайт "Старой Рязани".
– Еруслан, на кувшине сохранился отпечаток ладони, по нему видно, что на мизинце отсутствовала верхняя фаланга. Ну-ка, покажи свою.
Еруслан поднес могучую пятерню к глазам Мити. И не было верхней фаланги у мизинца, который по толщине равнялся двум большим пальцам программиста Галкина.
– Это мы с ребятами в ножички играли. Доигрались… – пояснил Еруслан. – Многое у меня растет заново без устали, волосы, ногти, кожа, чешуя, шипы, а вот мелкая косточка на мизинчике так и не возвернулась.
Свершилось. Митя судорожно сглотнул накопившуюся в горле слюну.
– Что ты помнишь? Что с тобой произошло за эти семьсот семьдесят лет?
– Семьсот семьдесят – число великое. Но я… запамятовал их. Почти ничего и не помню. Как жил в доме батюшкином, припоминаю, как играли мы с братцем в конный бой и салочки, а тятя хлебал из жбана. Не забыть, как женился. Сваты обо всем сговорились, само собой, меня не спросясь, боялся я, что невестушка драчливая окажется, с кулаками свинцовыми. Но Анастасья справная девка была, сердце мое распечатала, жаль лишь, что я недолго косой ее серебристой играл. Знаешь, коса у нее до попы была. А попа… Эх, попа, попочка… Как рубили нас поганые на Сити – помню. А что следом случилось, помню лишь отдельными местами. Однажды на болотах я мужика прибил, потому что обзывал меня кикиморой и не желал сухарями поделиться. Нечего орать, когда человек лет сто не жрал. Как-то подобрали меня в свою ватагу люди, именуемые казаками. На засеках вместе с ними подстерегал ордынцев из Крыма. Вдругоряд заметил татарина, метнулся к нему с дуба и зарезал. Это точно татарин был, хотя речь не татарскую имел. Он крикнул: "Мон дье". Како мыслишь, Митрий, что это за язык?
– Французский, похоже. А между этими "отдельными местами" что было, Еруслан-сан?
– А ничего, или пузырение невнятное, или тьма с какими-то всполохами. Егда тьма уходила, я сено косил, скотину пас. Меня мужики юродивым называли, или полудурком. Как-то барыня вывела меня к гостям своим, чтобы я про свое "дежавю" сказывал. Потом, когда барыню уже сказнили, я скакал туда-сюда под красной хоругвью, в шеломе уже суконном, именуемом буденновкой. Надлежало мне тех мужиков порешить, которые хлеб попрятали. Я поверх голов разил, потому что ратоборство люблю, а не палачество. Но комиссар Тришин приметил мое нерадение, велел и меня расстрелить поутру вместе с другими мужиками. Помню, прошило меня огнем, в яму я упал и сверху землей засыпан был. Следом ничего не помню, только кажется, червие по мне ползало, но тронуть не смело. А когда я из-под земли совсем голый выбрался, то этой войне давно уже конец пришел. Какие-то люди увидели меня нагого, срамного и в больничку спровадили. Там меня лекарь лечил от хвори в голове. Санитар лупил меня нещадно, потому что я слабый был. Как-то силу себе вернул, покарал его в лицо, и деру. Но поймали меня милиционеры, тройка судила и отправила в полночный край. Нас там опускали под землю, где мы каменюку флюорит долбили, и почти не давали жрать. Почти все наши, не стерпев, сгинули, но мое терпение больше оказалось.
А еще меня на какую-то войну взяли. Там я запутался в колючей проволоке, набежали недруги, угостили прикладом по голове и в полон взяли. И пришлось мне несколько лет просидеть на корточках у забора колючего с электрическим напряжением. Выучил я немало слов от тевтонцев. Ду бист айн тоталь веррюктер Иван, говорили они мне. Данн арбайтет их бай гроссем бауер. Айн арцт хат мих инс институт Аненербе гебрахт. СС-лейте спрашивали, как прожить семьсот лет и сосали мою кровь для своего фюрера.
Затем опять пришли эти, с красными звездами, и погнали в обратную, то есть родную сторонку. Я рубил лес на Вятке. Как отпустили, снова вернулся на болота. И заснул…
– Значит, ты не видел своих товарищей семьсот пятьдесят лет?
– Из них я только Путяту и Мала признал. Путята и разбудил меня. Сказал, деньги нужны. Надо кассу взять. А я еще молвил: "Что такое касса?"
6. Из жизни приятных дам
Попытка завершить Токийский проект завершилась ничем. И самое худшее, Митя понимал, что следующей попытки уже не будет. Догорал последний отведенный менеджерами день. В коде, написанном калифорнийским Рабиновичем, таилась ошибка, но непрерывно идущий в Митиной квартире пир с элементами тризны и военного совета не давал никаких шансов найти ее. Надежды, что все псы-витязи уйдут в какой-нибудь набег и больше никогда не вернутся, не оправдались.
Полчаса назад приходила экс-супруга. Митя собрал в себе остатки бодрости, чтобы показать ей сателлитовый адаптер, но тут поперек коридора легла пьяная туша Мала.
– Нина, – сказал Митя бывшей жене. – Не обращай внимания, это очень интересные люди, они воскрешают прошлое, и они скоро уйдут.
– Скоро уйду я, – сказала бывшая жена. – Для воскрешения прошлого не надо так сильно нажираться.
– Ну, Нина, лично я ж не виноват…
Митя посмотрел жалобным собачьим взглядом на некогда родную-дорогую Нину и что-то растопил в ее сердце.
– Ладно, бери свой адаптер и поехали ко мне. Если ты еще что-то представляешь из себя как программист, то сможешь закончить свою работу…
– О небо, как хорошо-то, я сейчас, – с готовностью откликнулся Митя, – нищему собраться…