3.
- Нет, - сказала Елена. - Я не хочу, чтобы ты был здесь.
- Но почему, почему?! - воскликнул Кордин. - Наш сын должен родиться со дня на день, а ты отсылаешь меня!
- Вот именно поэтому. Уезжай в Нимандштайн, или к Ланге, или за границу - в Париж, в Баденвейлер, где тебе больше нравится. И не возвращайся, пока не получишь моей телеграммы!
Кордин вспыхнул, но сумел погасить раздражение, не дать ему словесного выхода. Он подошел к сестре, сел рядом, взял ее за руку, погладил ее ладонь.
- Ты не представляешь, - произнес он тихо, - как это важно для меня…
- Представляю. Слишком хорошо представляю.
- Что значит - слишком хорошо?
Она мягко, но непреклонно отвела руку брата.
- Это значит, что я все чувствую! Твой страх, твое неверие… Все, о чем ты молчишь. Говоришь о сыне, а сам ждешь рождения монстра…
- Лена, это неправда.
- Это правда, к несчастью.
Рывком поднявшись, Кордин измерил комнату шагами от стены к стене. Ему не хватало тут места; он прошел бы и сквозь эти стены, если бы мог.
- Как это может быть правдой? Зачем бы я тогда хотел остаться - чтобы поскорее увидеть монстра?
- Неизвестность всегда страшнее.
- А зачем бы я тогда заботился о наследии? О том, что я смогу оставить нашему сыну?
- Ты? - Елена нервно рассмеялась. - Ни о чем ты не заботился. Ты пытался заклинать те силы, в которые не веришь, но которых боишься…
Ответной усмешки Кордин не смог сдержать.
- Лена, это же бессмыслица…
Капельки слез появились в уголках ее глаз.
- Да… Наверное, бессмыслица. Прости. Я не очень хорошо понимаю, что я говорю. Но я чувствую… Прошу тебя, уезжай. Если ты останешься, произойдет что-то ужасное…
- Да что же может произойти, останусь я или нет? Как это может на что-нибудь повлиять? С тобой будет доктор Франк, это лучший, самый дорогой врач, какого только можно найти, с ним - лучшие сестры милосердия из госпиталя святой Анны. И ты, и ребенок в полной безопасности.
- Вот еще и поэтому - уезжай. Пощади мои чувства. Мне будет лучше, спокойнее. А я сообщу тебе сразу…
- Куда же я уеду? - Кордин уже понимал, что он едва ли в силах переубедить сестру. - Только не за границу…
- Почему бы тебе не принять приглашение Ланге?
- Поохотиться в его угодьях? Ха! Вот только до охоты мне сейчас… И потом, я уже отказался.
- Пустяки. Передумаешь, он будет рад.
- Он? Не сомневаюсь. А я?
Елена умоляюще прикоснулась к руке брата.
- Не думай обо мне. В прямом смысле… Забудь, что я есть. Выезжай на охоту, веселись со своим другом. Зная это, буду спокойна и я. А если ты там станешь метаться и переживать… Это еще хуже, чем если бы ты остался.
- Хуже?
- Да. Между братом и сестрой, родными по крови, всегда существует таинственная связь. Но между нами она намного теснее. Разве ты сам не…
- Да, я знаю.
- Ты поедешь к Ланге?
- Да, поеду.
- И не станешь терзать меня своей тревогой?
- Насколько это от меня зависит.
- Постарайся, - она подарила Кордину измученную улыбку. - У тебя получится, если ты очень постараешься. И это лучшее… Это все, чем ты можешь мне помочь.
4.
Врата раскрывались медленно.
Небо порозовело на востоке, хотя до рассвета было еще далеко. Бледная луна остановилась в вышине, холодные звезды мерцали среди редких облаков. Ветра не было, совсем; облака не двигались, ни один лист не шелохнулся на деревьях. Тишина, не нарушаемая ни единым звуком, простиралась над лесом. Она казалась вечной, бывшей всегда и навсегда предстоящей… Но в ней, в этой тишине, рождался отдаленный гул, предчувствие гула, еще спрятанного в темницах безмолвия.
Потому что врата уже раскрывались.
В памяти Зои, родовой памяти ламаджи, хранились минувшие столетия. Врата раскрывались в них много раз, и всегда это бывало по-разному. Нельзя, невозможно было предвидеть, что случится при открытии врат. И каждый раз мог оказаться последним.
Зоя стояла невдалеке от холма сокровищницы, облаченная в серую ритуальную хламиду с капюшоном, скрывающим во мраке ее лицо. Лейе, одетый так же (и ставший будто стройнее и выше ростом, хотя это была только игра теней) стоял возле нее. Последний ключ был приведен в действие. Цепь тайных сил замкнулась. Оставалось одно - ждать… И они ждали, каждый в плену суеверного страха.
Задрожала земля, словно содрогаясь под исполинской поступью. С ней задрожали далекие небеса. Из-за холма, с севера, в небо ударил радужный луч. Он был ослепительно ярким, но не рассеивал темноту вокруг, а еще больше сгущал ее. Радужный сноп света поднялся и с южной стороны, из-за густого леса. Два луча изогнулись высоко вверху, как две готовящихся к схватке кобры. Во тьме зарокотал гром. Луна, бессильная и поблекшая, теряла свой тщетный свет. Грозные радуги, напротив, разрастались вполнеба.
Новый удар грома потряс небо и землю. Короны голубого электрического сияния зажглись на деревьях, они венчали каждую веточку, каждый лист. Это выглядело так, как если бы все деревья вдруг превратились в хрупкие световые скелеты.
Радуги сомкнулись под умирающей луной. Их прикосновение вызвало к жизни концентрические ореолы беснующихся молний, расходящиеся подобно кругам на воде от брошенного камня. И там, под этим непрерывно переливающимся радужным мостом, загорелся алмазный треугольник врат.
Привратники-совы бесшумно летели в ночи над головами колдуньи-ламаджи и хранителя сокровищницы. Один за другим завыли в неизбывной тоске притаившиеся в темноте волки. Их печальная песнь уносилась в космос, в ледяное круговращение, в сердце врат. А там, за вратами, сверкали миллионы ярких звезд, и что-то огромное, темное, как слиток самого мрака, надвигалась оттуда.
В один миг оно промчалось над землей, и черная туча заволокла небо. Рассыпались радужные столбы, взорвались с оглушительным треском ореолы молний. Хлынул ливень, сплошной стеной.
- ХОГОРТ!!! - закричала Зоя, в ужасе и восторге.
Она смотрела прямо перед собой. Там, за потоком ливня, засветились два красных огня. Они чуть покачивались, вверх-вниз, вправо-влево. И как ни темно было там впереди, можно было угадать, что эти огни-глаза принадлежат чему-то
/кому-то/
еще более темному… Громадному и тяжелому. Тому, что было рождено теми звездами за вратами, в мирах, откуда возвращался мало кто из побывавших там.
5.
В кабинете Александра Ланге царил беспорядок. Шкаф с ружьями был открыт настежь, одно из этих ружей - великолепный "Лоссен-Шольц" - лежало на письменном столе поверх бумаг. Возле стола стояли три корзины со свежесрезанными орхидеями - темно-красными в первой корзине, ярко-оранжевыми во второй и густо-фиолетовыми, почти черными в третьей. Хозяин кабинета сидел за столом с пером в руке и пытался писать на листе простой белой бумаги, не украшенной его гербом и вензелями. Но видимо, что-то случилось с его рукой - вместо четких строк у него выходили неразборчивые каракули.
За спиной Ланге хлопнула дверь; кто-то вошел. Обернувшись, Ланге увидел Кордина в охотничьем костюме - куртке из мягкой замши, узких брюках и высоких сапожках. Кордин держал в руке тирольскую шляпу.
- Не пора ли уже выезжать? - спросил он весело. - Насколько я понимаю в охоте, пусть и очень мало понимаю, все готово!
- Пора, - сказал с досадой Ланге, - да вот…
- Что такое? - Кордин бросил шляпу на подоконник. - Что это у тебя за карнавал цветов? Уж не собираешься ли ты послать их какой-нибудь очаровательной беттине?
- Какое там, - Ланге поморщился. - Если бы беттина… Старушка Гондлевская.
- Так все это великолепие для нее? - удивился Кордин.
Бросив перо, Ланге повернулся вместе со стулом.
- Увы! Видишь ли, я допустил непростительную ошибку.
- Какую же?
- Она просила меня прислать ей корзину орхидей. Что я недавно и велел сделать, но со всей этой охотой совсем забыл, что она ненавидит желтые орхидеи! А как раз желтые - мои любимые, вот садовник и послал именно желтые… Обид теперь будет на весь сезон, если не искуплю вину.
- И ты искупаешь, посылая сразу три корзины?
- Да, лично вот выбирал…
- Этого ей будет мало, - заметил Кордин. - Насколько я знаю милейшую Анну Александровну, она тебя не простит, если ты не приложишь к этим корзинам учтивейшее верноподданническое письмо…
- Вот я и пытаюсь его написать.
- Пытаешься? - Кордин сделал шаг к столу. - Забавно… Разреши взглянуть?
- Сделай одолжение…
Кордин взял со стола лист бумаги, над которым корпел Ланге.
- Милостивая… Государыня… Александр, что с твоим почерком?! Ничего невозможно разобрать!
- Да вот, - Ланге потряс правой рукой в воздухе. - Чистил ружье и руку повредил…
- О! Надеюсь, не слишком сильно?
- Пустяк. Ехать верхом и метко стрелять это мне нисколько не помешает, но вот писать…
- Скверно, - сказал Кордин, - нельзя отправлять такое письмо. Она подумает, чего доброго, что ты писал его пьяным!
- Что же делать? Продиктовать - еще хуже. Кто же диктует такие письма!
- Да, это была бы вопиющая бестактность… А знаешь что, пожалуй… Я напишу. Почерки у нас похожи, старушка сослепу не разберет, что писал не ты.
- Неплохая идея, - одобрил Ланге, - попробуем.
Он встал, а Кордин занял его место за столом, отодвинул ружье подальше, взял новый лист, обмакнул перо в чернильницу.
- Я готов, - объявил он.