- Бумага обычная, почтовая, без вензелей и водяных знаков… Она нам не поможет установить автора… Конверт… Тоже самый обычный. На сургучной печати - ничего, вдавлена каким-то круглым гладким предметом. Текст… Судя по тому, как спотыкалось перо и сколько раз его обмакивали в чернильницу, письмо писалось второпях, в неудобных условиях. Может быть, на почте или в вестибюле дешевой гостиницы. Мужчина или женщина? Трудно судить. Текст слишком короток, и у почерка как будто нет ярко выраженных особенностей, свойственных мужской или женской руке…
- А содержание письма?
- Не вижу причин, почему бы это не могло быть правдой.
- Ты веришь в проклятие заколдованных книг?
- Во-первых, я верю во все, кроме здравого смысла. Во-вторых, убить при помощи книги можно и без колдовства. Обработать, скажем, страницы каким-нибудь ядовитым снадобьем, испарения которого способны привести к безумию и самоубийству… В-третьих, согласно предсмертной записке отца Павла, книга существовала. "Зерцало магистериума"! Тогда записка проясняется, но мы не нашли книги. Кто мог взять ее? Мы с тобой были вместе. Елена без чувств лежала в экипаже. Теоретически у Кордина было время, чтобы успеть зайти в дом, взять книгу в комнате отца Павла и вернуться к Елене.
- Взять книгу мог и кто-то из слуг… Да и посторонний человек мог без труда попасть в дом.
- Конечно, но ведь сейчас мы обсуждаем версию Кордина, потому что на него указывает автор письма. Говоря языком криминалистов, у Кордина имелись возможность, средства - если называть так книгу - и мотив.
Вновь просматривая письмо, Ланге покачал головой.
- Возможность у него была. Допустим, и средства, какая-то книга, отравленная, заколдованная или какая там еще… Словом, книга, способная свести человека с ума и заставить покончить с собой. Но мотив! Зачем Кордину убивать моего брата?
- Из-за денег Елены. С ее уходом в обитель он становился не только формально, но и фактически нищим.
- Но разве смерть брата обязательно должна была заставить ее передумать?
- Не просто смерть, а самоубийство священника, ее духовного пастыря. Такое может отвратить от веры.
- Сомнительно все это, - скептически сказал Ланге.
- Но Кордин вполне мог рассматривать это как последний шанс. И рассчитывая на безнаказанность, почему не попытаться? В случае неудачи, он ничего не терял. В случае же успеха, получал все.
- Не все, - возразил Ланге. - Он получил бы все, если бы избавился от Елены и унаследовал ее деньги.
- Тогда, Александр, его мотив был бы слишком явным… Но я думаю, дело не только и не столько в этом… Или совсем не в этом. Мы не знаем, какое она составила завещание, если составила. Не в пользу ли церкви? И потом, это же его сестра! Деньги деньгами, но предположим, он любит ее… И хочет уберечь от неверного шага…
- Если и было завещание в пользу церкви, - заметил Ланге, - его больше нет. Судя по образу жизни Елены в последнее время… Знаешь, как ее теперь называют? Мессалина! Говорят, на каждую из своих оргий в Нимандштайне она тратит столько, что…
- И Кордин не обижен, правильно? - подхватил Горский. - Что ж, если он и неповинен в гибели отца Павла, нельзя не признать, что гибель эта пришлась ему весьма на руку…
С раздражением Ланге бросил письмо на стол.
- Аркадий, что ты сейчас делаешь?
- А что я делаю?
- Ты всячески пытаешься убедить меня в том, что мой друг убил моего брата.
- Не я. Так написано в письме. Я же пытаюсь непредвзято разобраться, что говорит против Кордина, а что в его пользу…
- В его пользу ты нашел не много!
- Я нашел то, что мог найти, - пожал плечами Горский. - Ты знаешь Кордина лучше, чем я. И если ты веришь в его невиновность…
- При чем тут верю, не верю! Нужны доказательства.
- Обратись в полицию с просьбой провести дополнительное следствие. Письмо о колдовской книге придаст твоей просьбе вес.
- Да… - Ланге вздохнул. - Если бы мы могли узнать, кто написал письмо…
- Мы этого не узнаем, Александр. Письмо написано человеком осведомленным, правда это или ложь. Может быть, подлинным виновником! Тогда его цель - оклеветать Кордина, отвлекая внимание от себя…
- В этом случае, виновник предполагает, что мы могли бы до него добраться, и хочет опередить события?
- Видимо, так.
- А если письмо правдиво, кто мог его написать? Какой-то сообщник Кордина? Допустим, терзаемый угрызениями совести… Или чтобы за что-то Кордину отомстить… Но ведь тогда и сам сообщник под угрозой разоблачения!
- Так или иначе, этот человек не заинтересован в том, чтобы его нашли и задавали ему вопросы.
- А если… Елена?
- У меня мелькала такая мысль… Но это маловероятно. Ясно же, что она никак не могла быть сообщницей в подготовке убийства твоего брата, и знать об этом не могла! А если узнала правду позже - или приняла за правду чью-то клевету - то уже не стала бы доносить, коль скоро теперь она Мессалина.
- Кто знает, что творится в душе Мессалины…
- Но тебе писать она вряд ли стала бы. С Кординым она могла бы разобраться и по-другому.
- Или посторонний человек… Узнавший как-то эту правду или клевету?
- А зачем бы ему скрываться?
- Хотя бы из боязни мести Кордина.
- Тут все возможно, Александр…
- Получается, что у нас нет и не будет ничего, кроме подозрений…
- Записка отца Павла, прямо указывающая на книгу - вот единственный факт.
- Да, но связан ли он с Кординым?
- Пожалуй, мы можем кое-что предпринять.
- Что именно? - встрепенулся Ланге.
- Небольшое частное расследование. Опросим домашних слуг. Видел ли кто-нибудь из них, как Кордин входил в комнату отца Павла той ночью, или как он выходил оттуда?
- Если нет, то это ничего не доказывает.
- Но если да, то это доказывает все.
- Почему, если кто-то из моих слуг видел, до сих пор не сказал мне?
- А зачем, Александр? Ведь и мы с тобой были там после… Каретного сарая… Пусть был и Кордин, ну и что? Предполагается, что с нашего ведома, о чем тут докладывать? А специально ведь ты не спрашивал.
- Да, ты прав… Начнем немедленно!
Горский засмеялся.
- Э, нет… Не раньше, чем я позавтракаю!
22.
Для опроса слуг выбрали библиотеку. Первые пятеро опрошенных ничего сообщить не могли, так как находились тогда в других частях дома. Шестым по счету был вызван лакей по имени Яков.
- Да, ваше сиятельство, - сразу сказал он, - видел я в ту ночь Владимира Андреевича.
- Подробнее, - хмуро бросил Ланге.
- Так что ж… Господа в карты играть изволили, а мне надо поблизости быть, ну как понадоблюсь… Только не люблю я без дела сидеть. И стал я, значит, полировать то зеркало, дальнее в восточном коридоре. Тут и услышу, когда позовут, и при деле…
- Понятно, понятно, - кивнул Ланге нетерпеливо, - продолжай.
- Там ведь еще зеркала на другой стороне, значит, и в углу коридора. Вот в этих зеркалах я все и видел. Удивился, когда мальчишка прибежал… Потом господа убежали… Прошу прощения… Господа ушли, а я…
- Постой, друг любезный, - перебил его Горский. - Так ты все время видел в этих зеркалах дверь комнаты отца Павла?
- Так я ж то и говорю.
- И ты видел, как отец Павел вышел из комнаты?
- А, нет. Чего не видел, того не видел. Наверно, это до меня было. А вот потом, когда ушли господа… Вернулся Владимир Андреевич, один. Огляделся, значит, в коридоре…
- Огляделся, - повторил Ланге. - Он озирался? Может быть, проверял, нет ли в коридоре кого-нибудь?
- Может, и так.
- Он нервничал? Был беспокоен?
- А то, ваше сиятельство. Как смерть бледный, прости Господи. Я только потом понял, когда узнал… Ну, про отца Павла…
- Что было дальше?
- Владимир Андреевич вошел в комнату отца Павла… И вышел почти сразу, минуты не прошло.
- Когда он входил в комнату, в руках у него что-нибудь было?
- Нет, не было. Это точно, не было.
- А когда выходил?
Яков наморщил в задумчивости лоб.
- Вот не могу сказать, ваше сиятельство. Когда он выходил, я его со спины видел, и потом немножко сбоку. Недолго, в этих зеркалах… Как будто он нес что-то… Но точно не скажу, нет.
- Может быть, он нес книгу?
- Может, и книгу… Но может, и показалось мне.
- Ладно… Иди, - сказал Ланге. - Я тобой доволен, твое жалованье повышено на пять рублей.
- Благодарствую премного, ваше сиятельство!
- Но ты должен молчать о том, о чем мы сейчас говорили. Если хоть одной живой душе проболтаешься, ты уволен без рекомендаций.
- А то я не понимаю, ваше сиятельство… В лучшем виде, ваше сиятельство…
- Иди.
После ухода лакея ни Ланге, ни Горский долгое время не произносили ни слова. Ланге достал коньяк, наполнил два бокала. Они выпили молча, не салютуя, как на похоронах.
- Кордин, - промолвил Ланге, отстраненно глядя в окно. - Владимир Андреевич, мой друг…
- Да, Кордин, - подтвердил писатель. - И главный вопрос теперь - как ты поступишь?
- А как бы ты поступил на моем месте?
- Я? Александр… Пожалуй, впервые я не знаю, что и сказать.
- Убит мой брат, я обманут негодяем, задета моя честь, я…
- Вызовешь его на дуэль? - иронично предположил Горский.
- Преступников не вызывают на дуэль! Их казнят…
- Не горячись, Александр.
- Что?!
- Я не имею в виду - оставь все как есть. Но я не хочу, чтобы тебя повесили за убийство. Хладнокровие еще никому не повредило. Да и месть - это блюдо, которое намного вкусней, когда его подают холодным…