"Восемь", - сосчитал врагов Артем. Трое - явно самураи, остальные, не иначе, монахи-сохэй, сборная команда. И констатировал очевидное: "Это звиздец". Семеро из них были напрочь незнакомы Артему, а один знаком и даже очень. Тот самый аскетического вида самурай с нервным тиком на правый глаз, который так долго уговаривал Артема подняться с пола и проследовать к мистеру Годайго на прием.
Впрочем, объявись тут личности сплошь незнакомые, никаких сомнений, кто их послал, у Артема бы не возникло. Приходится признать - когда слишком много узнаешь о государственных переворотах, так просто все же не отпускают.
Твою душу дьяволу да в пасть! Он уже пропитался тлетворным японским духом, потому что на ум вдруг пришла мысль о том, что смерть выйдет красивой: в лунному свете, в причудливом переплетении теней на серебристой поляне, в полной ночной тишине, где будет слышен только звон мечей. Один против толпы. Если когда-нибудь его будущему ребенку, будь то мальчик или девочка, расскажут о том, как умер отец, он или она станут гордиться такой смертью своего родителя.
Незнакомцы нападать отчего-то не спешили, и, воспользовавшись паузой, Артем стал прикидывать шансы. Не могло такого быть, чтобы шансов не имелось вовсе.
Ну один шанс - это затянуть время разговорами (а чем еще?), глядишь, кто-то появится, спугнет. Ведь самураи Артема должны разыскивать своего невесть куда подевавшегося господина (по крайней мере хотелось в это верить) и могли неожиданно примчаться сюда на выручку.
Второй шанс - прорвать окружение и, врубив весь данный богом и цирковыми тренировками форсаж, спастись позорным бегством. И плевать на то, как это будет выглядеть в глазах взыскательных японцев…
Ночную тишину и течение мыслей Артема нарушил голос самурая с нервным тиком:
- Меня послал император Годайго. Господин Годайго велел передать тебе, что он сдержал свое слово…
- Да я вижу! - вырвалось у Артема. - Мало кто так умеет держать слово!
- Не перебивай, - мягко укорил его самурай. - Дослушай. Господин Годайго дал тебе слово, что отпустит живым. И он отпустил тебя живым. Но он не обещал тебе всегда и везде оставлять тебя живым.
"Не ждал я от императора-монаха подобной иезуитской хитрости. Сволочь, однако… Блеф, - вот еще о чем подумал Артем. - Блеф - это еще один шанс".
- Тут вот какое дело, - заговорил Артем, глядя на самурая. - Пока я шел от вашего дома, я напряженно размышлял не о чем-нибудь постороннем, не о какой-нибудь ерунде, а о разговоре с бывшим императором Годайго. И пришел к выводу, что я не прав. Скороспел я оказался в решениях. По молодости лет чересчур горяч и порывист. Вот что: пошли кого-нибудь из своих самураев к Годайго, пусть скажет ему, что я согласен. Что я готов присоединиться к нему в его борьбе.
- Я не знаю, о чем ты говоришь, Ямомото-сан, - сказал самурай. - У меня приказ господина Годайго, и я не могу его нарушить. Скажи мне, Ямомото-сан, как ты хочешь умереть? В бою? Или предпочитаешь сеппуку? Я помогу тебе сделать сеппуку. Если ты сомневаешься в знатности моего рода, я назову себя, и ты решишь, достоин ли я оказать тебе помощь. Для меня же будет большой честью помочь Белому Дракону.
"Знакомые мотивы. Сеппука, честь…" А блеф явно не проходил. У Артема не осталось никаких сомнений, что чертов самурай от полученного приказа не отступит. Значит, надо использовать другие шансы. Затянуть время уж в любом случае не помешает…
- Назовись, - сказал Артем. - Даже если я выберу смерть в бою, я хочу знать, от кого я ее приму.
Артем надеялся, что по всегдашнему обыкновению самурай начнет долго и нудно перечислять многочисленных самурайских предков и их выдающиеся подвиги. Может быть, за это время кто-нибудь появится. Однако поганец как назло уложился в несколько фраз:
- Я - Гонгоро Токимаса, чей дед во Вторую Трехлетнюю войну на подступах к крепости Канадзава первым заметил кружащую над лесом стаю диких гусей и догадался, что там поджидает засада. Могу поклясться тебе, Ямомото-сан, что я, Гонгоро Токимаса, прекрасно владею ударом "последней нити".
Последние слова он произнес с явной гордостью.
Артем знал, что имеет в виду самурай под "последней нитью". Это был высший самурайский шик для того, кто помогает совершить сеппуку, - не просто отрубить голову, но сделать это так, чтобы она не покатилась по траве колобком, а повисла на тонком лоскуте кожи. Будь Артем до мозга костей самураем, его должно было бы обрадовать, что он повстречал на жизненном пути такого искусного мастера.
- Что ты выбираешь, Ямомото-сан? - все еще вежливо, но уже с явными нотками нетерпения в голосе спросил аскетического вида самурай.
Затягивать беседу под луной больше не дадут. Стало быть, и этот шанс отпадает. Остается последний - бежать. Что, что, а бегать Артем умел. Главное - прорваться сквозь кольцо окружения.
- Я сделал выбор, Гонгоро-сан, - сказал Артем, поочередно загоняя в ножны короткий и длинный мечи. - Я выбираю сеппуку. Это большая честь для меня, что мне поможет уйти из жизни мастер "последней нити".
Артем счел, что не лишним будет поклониться.
- Но мне не нравится это место, Гонгоро-сан. Я хотел бы в свой последний миг чувствовать простор, видеть внизу блеск воды и слышать лягушачий хор. Это напомнит мне о моей родине, которую в этой жизни я больше не увижу.
Чтобы надежнее тронуть самурайскую душу, Артем добавил:
- Там я без труда смогу сложить свою предсмертную танку.
Расчет Артема был прост, как палка из бамбука, - сигануть вниз с холма. Да, сигать придется в темноту, и совершенно неизвестно, сколько придется лететь и на что в конечном счете приземлишься. Но он же воздушный гимнаст, а не мешок с картошкой, и уж падать-то обучен. Можно сказать даже так - именно искусству падать он обучен.
Аскетического вида самурай раздумывал недолго.
- Но ты прежде отдашь мне свои мечи, Ямомото-сан.
Видимо, этот верный слуга Годайго не полностью доверял Белому Дракону. Не верил, понимаешь, в искренность его слов и намерений. И все же он был стопроцентным, законченным самураем, и это-то его и подводило - он никак не мог себе представить, что самурай сможет бросить свои мечи.
Артем не колебался ни секунды. "Света восемнадцати лун", конечно, жаль. Как-никак, работа самого Амакуни, мастера из мастеров. Однако Артем не настолько осамураился за четыре месяца, чтобы из-за меча, пусть даже такого знаменитого и замечательного, отдавать жизнь. А уж про короткий меч-вакидзаси и говорить не приходится.
- Разумеется, Гонгоро-сан, - Артем вынул из-за пояса и протянул самураю короткий меч.
Затем, никуда не спеша (а куда ему спешить-то, на тот свет, что ли?) вытащил из-за пояса катану, протянул ее самураю…
Что-то тонко просвистело над поляной.
Рука самурая так и не коснулась "Света восемнадцати лун", зависла в воздухе в полсяку от меча. На его лице сперва появилось удивленное выражение, потом оно исказилось от боли, и рука его взлетела к затылку, за что-то там схватилась, словно он хотел выдрать занозу. Через мгновение самурай, закаменев лицом, рухнул в серебристую траву. Невольно провожая взглядом его падение, Артем разглядел, что в черных волосах поблескивает металлический штырь…
И тут же окруженную абрикосовыми деревьями поляну заполнил тонкий свист. Ж-жух, сяя-яуу. Что-то разрезало воздух, что-то небольшое, проносившееся серебряными искрами над поляной.
Артем вновь выхватил катану, когда в его сторону метнулся коренастый монах, замахиваясь палицей. Монах вдруг споткнулся, словно подбитый чьей-то невидимой ногой, крутанулся на месте, выпустил палицу из рук и повалился на землю. Опа! Короткая толстая стрела торчала из его спины.
Две такие же стрелы - одна вошла в ногу, другая в плечо - остановили еще одного монаха, вооруженного двумя странными, похожими на лепестки ножами. Он завалился на спину и замер недвижно, с открытыми глазами и ртом. А попадания меж тем не были смертельными. "Отравленные наконечники, - догадался Артем. - Больше ничем не объяснишь. И сюриккэн, сразивший Гонгоро, тоже наверняка был отравлен".
Люди Годайго валились на землю один за другим. Кто молча, кто-то успев крикнуть, кто-то хрипел, извиваясь в недолгой агонии на залитой серебристой росой траве. Кто-то успевал выдрать из тела стрелу или сюрикэн, но в него тут же впивалась новая.
Последний оставшийся на ногах самурай кинулся к Артему. И ему, единственному, удалось нанести удар. Наносил, когда черная стрела уже торчала у него из бедра. Потому, видимо, удар вышел несильным и нерезким, Артем без труда отбил его, подставив свою катану. И больше самурай со стрелой в бедре сделать ничего не смог. Стал оседать на землю, рухнул на колени, сжимающая рукоять меча рука уперлась в землю… Он вскинул взгляд и какое-то время неотрывно смотрел в глаза Артему. И столько было в его взгляде невыносимой, жуткой тоски, что Артему стало не по себе. Это были глаза самурая, умирающего так, как ему страшно не хотелось умирать - от отравленной стрелы, подло выпущенной из темноты. Цирковой гимнаст явственно ощутил, как под этим взглядом у него самого в каких-то потаенных механизмах души проворачиваются приржавевшие друг к другу шестерни, навсегда что-то меняя. Артем со всей четкостью осознал, что этот взгляд ему теперь не забыть, уж по ночам-то точно будет сниться…