Или, на всякий случай, попробовать обмануть? Заявить, стукнув себя в грудь, мол, располагай мной, херр Годайго. Мол, пошли войной на Ходзё. А потом что? Сколько тянуть эту тягомотину? И чем ее закончить? Отказом с безопасного расстояния? Тогда точно станешь главным врагом Годайго на всю оставшуюся жизнь. И всю эту оставшуюся жизнь только и останется, что уворачиваться от посылаемых Годайго монахов-убийц. Их же там полно, несметные тыщи… И, дав липовое согласие, не увязнешь ли потом в трясине политических интриг по самую макушку, что уж не выбраться из них будет никогда и ни за что?
Фу… Ну, кривая, вывози.
Артем решился.
- Годайго-сан, - сказал он. - Я даю слово, что вычеркну этот вечер из памяти. Навсегда. Не было его. Не было этого дома, который я и вправду не знаю, где находится и чей он, и двор ли это постоялый или чей-то жилой дом. Я даже вычеркну из памяти господина Касано. Не был я у него в гостях, не пил его вкусное саке. Я покинул постоялый двор, чтобы осмотреть окрестности, показавшиеся мне красивыми, заблудился, а тут и ночь… Прошу простить меня, Годайго-сан, но я не могу принять твоего щедрого предложения встать под твои знамена. Быть твоим союзником, союзником человека, в жилах которого течет кровь богини Солнца Аматэрасу, - великая честь для любого жителя страны Ямато, но я не готов выступить против Ходзё Ясутоки… У меня нет ненависти к нему ни как к человеку, ни как к политическому деятелю. Я здесь недавно и не разобрался еще в политической ситуации. Я не знаю, кто прав, кто виноват, ты или Ходзё Ясутоки. Я не могу поддержать тебя из-за одного желания стать сёгуном. Или из-за одного страха. Пойми меня, Годайго-сан…
- Мне жаль, Ямомото-сан. Но это твой выбор. Я отпускаю тебя - я дал слово. Помни и ты о своем слове…
Глава четырнадцатая
ЭТА ЛУННАЯ НОЧЬ ТАК БЫЛА ХОРОША
Артема сопровождали двое давешних носильщиков. От сопровождения Артем отказываться не стал, потому как понятия не имел, в какую сторону идти, равно как не имел понятия, где он находится. На дворе уже стояла полноценная ночь, что самостоятельный поиск дороги отнюдь не облегчало. Ну а оставаться ночевать в доме Годайго - это уж увольте…
Двое пеших проводников с фонарями в руках первыми шли по тропе. Замыкал процессию Артем. На иной порядок он вряд ли бы согласился. Поворачиваться спиной к кому-нибудь из людей Годайго не хотелось самым категорическим образом…
Тропа сбежала вниз с холма, на котором стоял дом, где они так мило побеседовали с бывшим императором-монахом, обогнула сильно заболоченный пруд, где, словно в последний раз, надрывалось горластое лягушачье племя, опять поползла вверх.
Наличие двух мечей, которые ему вернули, успокаивало. У проводников ведь никакого оружия. Сзади - Артем то и дело оглядывался - тоже никто не крался.
Тропа была видна вплоть до самого дома на холме - за это спасибо луне, светившей не хуже иного прожектора. В такую ночь на открытом месте можно было обойтись и без фонарей. Другое дело, если зайдешь под деревья, тут уж без помощи рукотворного света можно и грохнуться, да так, что и ноги переломать недолго.
Голова была ясная и пустая. Думать ни о чем серьезном не хотелось. Видимо, слишком много сегодня всего произошло, слишком много информации вылилось на голову бедного, старого и больного циркача. Мозги, что называется, перегрелись, и, как радиатору, им требовалось подостыть. Но совсем ни о чем не думать тоже невозможно. Как оно обычно и бывало с Артемом в такие минуты, он сосредоточился на первой пришедшей в голову ерунде, словно это не ерунда, а великая важность, стал обмусоливать ее мысленно и так и этак.
В голову ему, оказывается, запали слова Годайго о том, что тот, вновь взойдя на Хризантемный престол, отменит практику кисин. И вот Артем стал думать - а случись такое и в самом деле, что ж из этого, из отмены кисин, может получиться?
О сделках кисин Артем был наслышан и, более того, в дальнейшем не исключал и своего в них участия.
Из всего того, что Артем узнал об этих сделках, вывод напрашивался однозначный - именно благодаря практике кисин в Стране восходящего солнца сложилось самурайство как класс. Кроме того, благодаря именно сделкам кисин крупные монастыри превратились в форменные города-крепости, мало чем уступающие древнегреческим полисам, стали влиятельной политической силой.
А все из-за чего? Где-то примерно году эдак в семьсот шестьдесят каком-то - если Артем правильно все посчитал - была проведена Великая земельная реформа. Реформа, хоть и звалась Великой, однако, как это не раз случалось в мировой истории (и не в одной только древней Японии), с треском провалилась. Вернее, результаты ее вышли вовсе не такими, как ими замышлялось реформаторами. Скажем, появление практики кисин вовсе не входило в реформаторские планы. А вот поди ж ты - она появилась на свет.
Дело было в следующем. Реформаторы обложили многочисленными и обременительными налогами простых держателей земли, а крупных землевладельцев от большей части налогов избавили. Как нетрудно догадаться, мелким и средним землевладельцам такое положение вещей не шибко пришлось по душе. И чем дальше, тем нравилось все меньше и меньше. Люди, естественно, стали искать лазейки, чтобы уйти от налогового бремени, как искали их во все времена и при всех режимах. И, как водится, нашли.
Некрупные землевладельцы стали заключать с крупными следующие сделки: отписывали свои наделы землевладельцам крупным, а те незамедлительно, можно сказать, в тот же миг сдавали эту землю в аренду бывшим ее владельцам. Поскольку земля теперь по документам принадлежала крупным землевладельцам, то и налогов с нее отныне взымалось меньше прежнего. Конечно, арендаторы платили арендную плату новому хозяину земли, но эти выплаты были многократно меньше налоговых.
Крупными землевладельцами являлись, как правило, сильные, знатные самурайские дома. А также крупные монастыри. Посему последним точно так же мелкие землевладельцы отписывали земли и точно так же эти земли потом получали от монастырей в аренду.
Подобные сделки получили название кисин. И была у них одна особенность, благодаря которой и сложился тот самый самурайский кодекс чести - эти сделки держались на честном слове. Образно говоря, закрепляющим раствором этих сделок было честное слово, слово самурайское - с одной и с другой стороны. Ну в самом деле, что мешало крупному землевладельцу обмануть мелкого и сдать землю в аренду не ему, а другому? Или вовсе продать ту землю, а бывшего ее владельца послать куда подальше. Или же после отказать законным наследникам арендатора в праве на аренду некогда отцовской земли. Правда, нарушь знатный самурай договор, и другие мелкие землевладельцы уже десять раз подумали бы, а идти ли к нему заключать сделки кисин. Или, быть может, податься к соседнему монастырю или к другому знатному самураю?
Ну, а мелкий землевладелец, в свою очередь, вынужден был быть преданным, потому что над ним отныне постоянно висела угроза непродления аренды или незаключения арендного договора с его наследниками. "М-да, выходит, не на одном слове, и даже вовсе не на слове все это держалось, а на здравом смысле обеих заинтересованных сторон", - поправил сам себя Артем.
И вот теперь, разрушь эту практику, что же будет? Прежде всего, непонятно, как Годайго собирается поступить с крупными монастырями, которые, по его словам, готовы его поддержать в борьбе против Ходзё. Отмена кисин больно ударит по ним и совсем-совсем не понравится столь влиятельной силе, как крупные монастыри…
Впрочем, всегда есть возможность льготных послаблений. Скажем, тиснуть указ, мол, величайшим соизволением за монастырем на горе Хиэй сохраняется право на сделки кисин. Или что-нибудь в этом роде…
Они поднялись на очередной пригорок. Тропа, как сквозь ворота, вела между двумя развесистыми сакурами и вывела на поляну, окаймленную дико растущими абрикосовыми деревьями. Тени от невысоких деревьев лежали на траве четкими контурами и казались ненастоящими, вырезанными из черной бумаги. Ага, а вдали сквозь просвет были видны какие-то дома, скорее всего, городок Никацура…
Йох…
Все произошло столь молниеносно, что Артем опомнился лишь тогда, когда и поделать было уже ничего нельзя. Впрочем, опомнись он секундой раньше, тоже ничего не смог бы поделать.
Давешние носильщики слаженно кинули фонари в траву и брызнули в разные стороны. Эдакая слаженность могла быть объяснима только тем, что один носильщик другому подал заранее обговоренный знак, а Артем, циркач хренов, этот знак проворонил, расслабился, наблюдая вдали какие-то строения и думая думы об актуальнейшей из проблем - Великой земельной реформе семьсот какого-то года.
Артем выхватил длинный меч, завертел головой.
И было на что посмотреть. Вернее, на кого…
Со всех сторон, выскользнув из-под деревьев, к нему мчались по залитой лунным светом траве, по черным теням абрикосовых деревьев, сами таща за собой длинные черные тени, вооруженные люди. Их обнаженные клинки красиво блестели на бегу, отражая лунный свет.
Да и катана самого Артема тоже блестела что надо. С этим-то был полный порядок…
Видя, что застигнутый врасплох даймё Ямомото не пытается сбежать (потому что все пути отхода были перекрыты), нападавшие перешли с бега на шаг и теперь уже неторопливо обступали Артема, сжимали кольцо.
Артем вытащил второй, короткий меч. Чего уж тут мечи беречь… Хотя все равно не поможет, вот автомат бы помог, да где его взять в древней Японии, да еще на ночь глядя…